Огонь и сталь

— Ты хорошо служишь нашему Отцу, Цицерон? — задумчиво обронила она, чуть запрокинув голову, подставляя лицо ветру. Прозрачные пальцы расчесывали ее волосы невидимым гребнем. — Хорошо служишь Матери?

— Я был бы плохим Хранителем, если бы не относился к своему долгу со всей ответственностью. Уверен, Мать скучала по своей Слышащей.

— А ты? Ты по мне скучал? — мужчина живой и теплый, а магесса очень давно не пила крови. Если она придет к нему ночью в комнату, если скользнет под мягкие шкуры и будет перемежать поцелуи с укусами, как отреагирует новый Цицерон? Замрет, охваченный ужасом, или потянется к ней, желая большего? Стражники провожали их взглядами — будет воякам о чем поболтать в казармах. Довакин редкий гость в Данстаре.

— Мы все ждали возвращения Слышащей, — туманно промолвил мужчина, но бретонка покачала головой. Серебро ее глаз обратилось бледным золотом.

— Я спрашиваю тебя. Мне не важны сейчас остальные, — она почувствовала, как Хранитель напрягся. Ждет подвоха, подбирает слова. Для него Довакин сейчас незнакомка, тот, другой Цицерон знал ее, восхищался ей. Любил ее по-своему безумно. Она могла ударить его и остаться безнаказанной. А если Драконорожденная поднимет руку на нового Цицерона? Хватит ли ему смелости вернуть оскорбление Слышащей?

— Мне не нравится твое молчание, — прошептала магесса ласково и толкнула имперца в снег, подкрепив слова ударом ноги по заду Цицерона. Мужчина плюхнулся в сугроб, рыжие волосы растрепались и упали ему на лицо, проказливый ветер сорвал с него капюшон. Смех девушки капал ядом на раненое самолюбие Хранителя, — в следующий раз постарайся не задерживаться с ответом.

Цицерон, храня безмолвие, поднялся на ноги, отряхивая одежду. Деметра наблюдала за ним с легким самодовольством и едва не задохнулась от возмущения, когда стальные пальцы бывшего шута сжали ее запястья. Глаза мужчины пылали черно-золотистым пламенем, испепеляя бретонку сдерживаемым гневом.

— Будь на твоем месте кто-то другой, его кровь уже окропила бы снег, и Отец Ужаса получил бы новую жертву. Но ты — Слышащая, первая, любимейшая из детей нашей Матери, — голос имперца упал до тихого хриплого шепота, в котором слышалось дыхание ярости, — но не надейся, что я позволю вытирать об меня ноги.

Магесса вырвала руку и наотмашь ударила Хранителя по лицу. Кольцо, по которому так вздыхала служанка из «Пика ветров», рассекло кожу на скуле Цицерона, ранка задымилась на морозе. Бледная кожа на руке магички окропилась кровью, блеск кольца скрылся за напоенным солью багрянцем. Не отрывая пронзительного взгляда от невозмутимого лица имперца, девушка слизнула его кровь с украшения. Губы Хранителя дрогнули, он глубоко вздохнул и коснулся рукавом окровавленной щеки.

— Хранитель — священная должность в Братстве. Но не думай, что только поэтому ты на особом счету, — острый язычок магички обвел контуры ее губ, они заалели ярче, словно бутон горноцвета. Повернувшись спиной к Цицерону, она неспешно направилась прочь. Ветер испуганно притих, и небо осыпалось крупными снежными хлопьями на спящий Данстар. Деметре с трудом удавалось сохранять спокойствие, хотелось сжечь весь этот поганый городишко вместе с жителями! Вытирать об тебя ноги, Цицерон?! Ничего, скоро ты сам добровольно послужишь тряпкой для ног Довакин!

***

Озноб сменился мучительным жаром, горло саднило, словно он иголок наглотался. Онмунд сжался на постели, обхватив плечи руками в пустой попытке унять дрожь. Пересохшие губы истрескались, язык отяжелел и не помещался во рту, при каждом вдохе в груди бурлило, а судорожный кашель обжигал внутренности. Маг вцепился отросшими клыками в подушку, удерживаясь от стона. С трудом сев, юноша прижался горящей щекой к холодному камню стены, который накалился от прикосновения северянина буквально за несколько мгновений, и колдун с глухим рыком повалился на спину. Жажда рвала ему глотку, а пламя, так сильно пылающее в крови, испепелит его, сожжет дотла… Онмунд потянулся к стоящему на тумбочке кувшину, но неловкие пальцы лишь царапнули по горлышку сосуда, который сорвался с края тумбочки и тихим скорбным звоном разлетелся сотней черепков. Он был пуст, норд выпил остатки воды еще утром. А сейчас… день, ночь, вечер? Время потеряло свой счет, оно просто текло неумолимо и равнодушно, огибая одинокого мага, заточенного в умирающем ковене вампиров.

Холод окатил его вязкой ледяной волной, и Онмунд попытался укрыться овечьей шкурой, но в руках не осталось силы. Маг безвольно откинулся на постель, прикрыв глаза. Из алого марева ему навстречу ступила Деметра… и пропала в черном густом тумане, взглянув на прощание гневно, с ненавистью. Пересохшие глаза будто полоснуло лезвие. Его жизнь сейчас не более, чем огонек свечи, который может погибнуть от легкого сквозняка, небрежного взмаха призрачной длани ветра… а он лишен даже того, что бы увидеть жену перед смертью. Он хотел позвать ее, прошептать родное любимое имя, но с губ не сорвалось ни звука. Лица отца, матери, братьев и сестры кружили вокруг мага безумным хороводом, смотрели на него с укором, но все молчали. Они не желали говорить с ним. Не желали знать вампира.

Эсташ не раз приводил Матильду, но Онмунд не мог, не хотел пить кровь несчастной измученной женщины. Он силился, пытался удержать пробуждающиеся в нем звериные инстинкты, но с каждым днем, с каждой минутой это становилось все труднее и труднее. Сквозь дурманное забытье юноша даже не услышал скрип отворяющейся двери его темницы. Сегодня Эсташ пришел не один. За альтмером семенила Ирмагард, ее обезображенное лицо пылало предвкушением, еще два вампира вели покорную Матильду. На ее шее и запястьях красовались глубокие порезы, багряные струйки стекали по пергаментно-тонкой коже. Острый, сладковато-соленый аромат крови коснулся носа колдуна маняще, мимолетно, и северянин резко сел, невольно подавшись вперед. Едкая слюна наполнила гот, а в синих глазах плясало аквамариновое пламя. С тихим голодным рычанием маг приподнялся было на тюфяке, но отчаянно застонал и сжал руками голову. Нет! Нельзя! Он не может, не хочет, не должен! Онмунд не уподобится этим тварям.

— Еще двое наших братьев пришли познакомиться с тобой, — льстиво улыбнулся Эсташ, кивая в сторону двух безмолвных вампиров. — Гоуэн Черный, — высокий жилистый брюнет со злыми тускло-зелеными глазами улыбнулся алыми узкими губами, — и Даан, — низкорослый и кряжистый рыжий бородач скрестил мускулистые руки на груди, — наша семья пришла посмотреть на твое рождение.

— Нет… — просипел северянин, качая головой. Желудок сжался, требуя пищи, — я… я не… нет!..

— Тебе нужна еда, — ласково, будто неразумному ребенку, пояснил Гоуэн и подтолкнул Матильду к постели северянина, — не сдерживайся, это очень вредно. Особенно для новорожденных вампиров.

— Если что, я могу его подержать, — Даан насмешливо прищурился, — я держу, а вы доите эту девку прямо ему в пасть. А как вкус он почувствует… — и он довольно потер руки. Ирмагард захихикала, захлопала в ладоши. Ее изуродованные ожогами черты исказились в безумной радостью.

— Я могу отпить немного и… поделиться с ним, — она повела узкими плечами, кокетливо поправив спутанные кудри. Черный Гоуэн звонко, даже визгливо хохотнул, а Даан покачал косматой головой. Но Эсташ неотрывно смотрел на скорчившегося на постели Онмунда. Мальчишка сопротивлялся, цеплялся за свое смертное бытие, и его глупое упорство раздражало эльфа. Клан Гранвирир больше не может ждать. Схватив Матильду за волосы, альтмер выхватил кинжал. Золотистое лезвие прошлось по ее руке от сгиба локтя до порезанного запястья, женщина едва слышно заскулила, но вампир не обратил на нее никакого внимания. Она лишь еда, скот. Они всегда могут найти новых. Маг задышал чаще, исподлобья глядел, как Эсташ терзает Матильду, верхняя губа приподнялась, обнажив клыки. Скупая улыбка тронула губы высокого эльфа. Он толкнул женщину к юноше, и Онмунд с алчным ревом схватил ее за плечи и припал губами к кровоточащей ране на шее. Глаза северянина вспыхнули синим огнем.