Огонь и сталь

— Не много ли на себя берешь, кошак? — лениво протянул вор, скрестив руки на груди. — Думаешь, раз родной боссу по крови, то все, главный тут? Уматывай на свой корабль и там порядки чини, а здесь помалкивай.

— То есть меня одного волнует то, что шлюшка из Темного Братства ошивается подле моей сестры и племянников? Всем остальным плевать, что убийца трется среди воров? — глумливо расхохотался сутай–рат. Воры обменялись настороженными взглядами.

— Ты никак лунным сахарком побаловался, — обронил Делвин, задумчиво потирая подбородок. Випир и Векс торопливо унесли негодующих котят, — Бахати вор. Нируин ее привел.

— Вообще-то нет, — деликатно кашлянул босмер, — мне Синрик ее представил. Сказал, дескать, девочка одна, никто ее не хватится, а гильдии пополнение надо, да и шеф будет довольна, если котов у нас прибавится.

— У нас итак их прибавилось на три хвоста, — встряла Тонилла, помогая юной каджитке подняться. Глаза Бахати цвета червонного золота были полны слез, — а Бриньольф прав. Терпим только из-за Ларасс твои выходки, Камо’ри.

Пират оскалился, шерсть на его затылке стала дыбом. Сжимая рукоять скитимара, обмотанную кожей, он шагнул к Соловью.

— А ты был бы рад, если бы меня не было, верно, Бриньольф? — промурлыкал он, и сквозь бархатную мягкость его голоса, норд явно услышал сталь. — Думаешь, я не замечаю, как ты на мою сестру поглядываешь, а? Как с моими племянниками возишься… каджиту интересно, чего ты ждешь?

Эльсвейрское косноязычие пирата не в шутку насторожило Соловья. В последний раз оно проскакивало в его речи, когда рожала Дхан’ларасс. Клинок сутай–рат, поймав отблески свечей, сверкал дымчато-серым, серебристо-белые искры скользили по острию изогнутого лезвия. Двойник скитимара еще скрывался в ножнах, но северянин не сомневался, что он выскочит из-за пояса каджита мгновенно. При себе у Соловья был лишь кинжал из зеленоватого-голубого, как речные волны, стекла, отточенный и не менее смертоносный, чем алик’рские мечи Камо’ри, но слишком короткий, чтобы тягаться с парой мечей-близнецов. Но, если каджит продолжит упорствовать, то драки не избежать. А Бриньольфу очень не хотелось портить отношения с начальством из-за ее бесшабашного родственника.

— Я ничего не жду. В отличии от тебя, — мужчина старательно подбирал слова, не спуская глаз с пирата, — твой корабль еще в ремонте? Что-то долго… или деньжат не хватает? Может, ждешь, когда Ларасс окончательно тебе поверит, что отдаст ключи от сокровищницы?

— Думаешь, каджит свою кровь предать готов?! — прорычал он обманчиво тихо и черной молнией метнулся к вору. Норду едва удалось отскочить в сторону, и скитимар лишь вскользь задел его по руке. Тринн и Могильщик кинулись к каджиту, но клинок описал сияющую дугу в воздухе, вынудив их отступить. — Нет, это личное дело каджита и соловья, — глаз сутай–рат казался черным и бездонным, в воздухе запахло безумием. — Ну что, птичка, попляшешь со мной?

Уходя от ударов Камо’ри, Бриньольф успел заметить белое от ужаса лицо Векс. Имперка кинулась было к ним, но ее удержал Гартар. Вынув кинжал, северянин нырнул под меч и рубанул по руке пирата, несколько раскаленных алых слез попали ему на лицо. Каджит глухо зашипел и потянулся ко второму скитимару, но кулак Соловья с размаху ударил его в скулу. От боли, полоснувшей живот раскаленным лезвием, в глазах вора потемнело. Опустив взгляд, он увидел, как лезвие скпитимара скользит меж складок лопнувшей кожи его камзола. Испуганные вскрики и ругань потонули в рокоте крови в ушах и бешеном стуке сердца. Зажимая рукой рану, Бриньольф пошатнулся. Глядя на каджита через занавес рыжих спутанных волос, он хрипло, прерывисто дышал… и, собрав остатки сил, кинулся на пирата. Стеклянное лезвие рассекло кожу и шерсть одежды, вонзилось в плоть. Слабеющие от боли и потери крови пальцы Соловья выпустили рукоять. Чьи-то сильные руки подхватили его, не давая упасть.

— Во имя Хернати, что вы тут творите, ублюдки поганой кошки?!

Детка вернулась… Бриньольф дернулся в крепких руках, хотел подняться, но тело ему больше не подчинялось. Стало вялым, безвольным и одновременно ужасно напряженным. Внезапно он стал падать все ниже и ниже, хотя по-прежнему ощущал стальную хватку на плечах и запястьях. Голоса слились в единый гул, а боль в раненом животе была такой, что казалось, будто сами даэдра с него живьем кожу сдирают. Горечь разлилась за языке и хлынула горлом. Кровавый поток был настолько сильным, бушующим и непокорным словно река. Он и унес Соловья в темную пропасть, наполненную золотыми монетами, окропленными кровью.

Человек внутри стального волка бился с трехлапым оборотнем за обладание волчицей с белыми крыльями… бледное пламя обступала тьма со всех сторон, тени тянули к нему тонкие изломанные руки в надежде согреться, но огонь спалил каждую из них… люди несли на плечах мертвеца с окровавленным ртом, и его волосы расплавленным золотом сверкали на солнце, лучи которого оставляли на коже покойника алые следы… человек с рыжим пламенем вместо волос пытался обнять женщину с кошачьей головой…

========== VULOM AhRK AaZ (Тьма и милосердие) ==========

Дни и ночи в Данстаре бледные и холодные. С наступлением сумерек зыбкие белесые облака начинают ронять на город снежинки, а утром, когда рассветное солнце окрашивает небо в нежно-розовый и золотит гребни волн, плещущихся у берегов, снежное покрывало, укутавшее город, подергивается тонкой корочкой льда. Но каждый вечер небо вновь и вновь сыпало на Данстар снег, будто боясь, что он замерзнет. Будто мать, что боится, как бы ее дитя не озябло в морозную ночь.

Подле Данстара разбила свой шатер печаль. Невезучий город, тихий, спокойный. Пусть с моря он открыт, но утрами туман такой густой, что без труда можно свернуть прямо на рифы или суровые скалы, где гнездятся хоркеры. Дикий зверь, непредсказуемый и опасный, не пощадит никого, кто посмел посягнул на его дом и жизнь, будь то мер или человек. Цицерон запрокинул голову, с тоской глядя на усыпанное мириадами звезд ночное небо. Сюда даже северное сияние не заглядывает, а луны прячутся за горами. Но лучше города для убежища Темного Братства просто не сыскать во всем Скайриме. Рифтен тоже мог бы стать уютным домом для Семьи и Матери Ночи, но уж больно пропах он рыбой да воровством, а убежище у Фокрита разбито. Мужчина сжал руки в кулаки, даже не чувствуя, что ногти впиваются в ладони даже сквозь плотную кожу перчаток. Последний оплот братства в городе Рассветной Звезды не должен погибнуть.

— Долго еще? — простучал зубами Векеса, зябко ежась на студеном ветру, спустившемся с гор. Рот юноши был красным от сока снежных ягод. Назир смерил послушника недовольным взглядом. Каждый вздох редгарда оседал инеем на его бороде.

— Что такое? — насмешливо протянул он. — Ты же сам так рвался Слышащую встречать, и что, уже передумать успел? Так иди в Убежище, никто тебя не держит.

Парнишка вспыхнул, нервно облизнул губы.

— Ничего не передумал! Просто я… волнуюсь! Да, вот тревожусь я за Слышащую! Места тут чай неспокойные, мало ли что случиться может.

— Не бойся, парень, — хмыкнул Назир, — Слышащей ни оголодавший тролль, ни разбойники не страшны. Скорее, ее бояться следует. И тебе в том числе, Векеса, — мужчина хрипло хохотнул, а юноша раздраженно поморщился в ответ. Хранитель позволил себе скупую улыбку. Мальчика душат амбиции, желание проявить себя и понравиться Слышащей. Маленький наивный дурачок. Слышащий — это лишь человек, стоящий между Братством и Матерью, пусть и оказана ему немалая честь. Имперец не желал признаться даже себе, что с нетерпением ждет прибытия Слышащей. Бабетта говорила, что Цицерон много странствовал в компании Слышащей, но мужчина не мог ничего вспомнить, как бы он не пытался. Поэтому при виде крупного жеребца вороной масти с мерцающими алым глазами, сердце в груди имперца подпрыгнуло, ударившись о решетки его ребер.

— Вот и Слышащая, — выдохнул Назир, поправляя свой плащ, отороченный собольим мехом. Векеса приосанился, одернул свой полушубок. Только Цицерон оставался невозмутимым и спокойным, но сердце отчаянно билось в груди, ассасину резко стало жарко на морозе. Хотелось сбросить тяжелый бархатный плащ, но Хранитель сохранял достоинство, соответствующее его высокому статусу. Лишь золотисто-янтарные глаза алчно пылали в полумраке капюшона.