Огонь и сталь

— Сиди, сейчас пройдет, — она улыбнулась сквозь тающую пелену боли и глубоко вздохнула. Ладони легли на живот, ласково погладили. Вдруг котята испугались, вдруг им тоже больно. Но очередной укол боли, еще более сильный, еще более острый, заставил ее глухо вскрикнуть.

— Время пришло? — обеспокоенно нахмурился Камо’ри. Воровка не ответила, лишь зашипела сквозь сжатые клыки, страдальчески зажмурившись. Пепельно-серая шерсть на загривке встала дыбом, она прижала уши, не отнимая ладоней от живота. Пират вскочил, опрокинув стул, бросился на колени перед Ларасс. — Сестрица?

— Я рожаю, — испуганно мявкнула Соловей, — Камо’ри, я рожаю! — последнюю фразу она практически кричала. Хвост исступленно хлестал каджитку по бокам, в бледно-лазурных глазах пышным цветком распустился ужас. Она вцепилась в запястья брата, задыхаясь от душной волны паники, накрывшей ее с головой. Но ведь еще рано! Еще как минимум неделя до срока! Боль, только отступившая, вновь запустила в воровку свои клыки.

— Не раскисать, Ларасс! — строго рыкнул Камо’ри. Он подхватил младшую сестру на руки, чувствуя, как она дрожит. — Мать и отец на тебя смотрят. Не смей вредить детям своим страхом.

Прижимая ее к груди, каджит аккуратно, бережно, с безграничной нежностью уложил гильдмастера на стол, попутно сметая на пол стоящую на нем посуду и книги. Сутай-рат тут же запустила когти в деревянную столешницу, выгибая спину. Пламя, разгорающееся в низу ее живота, уже достигло груди и лизало острыми языками сердце, бьющееся через раз. Все мысли покинули голову Дхан’ларасс, рассудок заволокло плотным черным туманом, и каждая схватка распарывала плотную пелену кроваво-алым всполохом. Брат бесцеремонно задрал подол ее разношенного платья, с силой развел плотно сжатые колени. Протестующе пискнув, сутай-рат попыталась прикрыться, но очередной укол родовой схватки вырвал из ее груди хриплый крик.

— По милости Азуры и Мары мои племянники скоро войдут в этот мир, — глухо произнес каджит, мягко массируя живот Ларасс. — Не лежи же как хоркер, Обливион тебя дери, хвостатая, твои дети жить хотят!

— Детка, я слышал крики! — в комнату с обнаженным кинжалом ворвался бледный Бриньольф. Узрев каджитк, свесившую розовый язычок, распластанную на столе и жадно глотающую воздух, ее братца, нагло шарящего у нее между ног, мужчина опешил. Ему словно под дых врезали, вор едва не выронил клинок. Во рту резко пересохло, сердце ухнуло вниз, проломило пол и полетело в планы даэдра. Норд сглотнул колючий ком, вопросы жгли ему губы, но тут пират обратил мрачно-встревоженное лицо к Соловью.

— Чего встал?! Полотенец чистых да горячей воды быстро! И пришли Бахати сюда! Ну же, uakie, — ласково промурлыкал каджит, уже обращаясь к сестре. — Давай, тужься!

Сутай-рат захрипела, ощетинившись и прижав уши. В прозрачно-голубом взгляде плясало аквамариновое пламя.

— Dorrmeath! Usudev corvo! — взвизгнула Ларасс. — Карджо, будь он проклят, поганый выродок! Брат, я хочу его голову!.. — новый приступ острой боли пресек поток ее проклятий. Пират злобно покосился на застывшего на пороге покоев гильдмастера норда единственным глазом.

— Ты еще здесь?! — рявкнул каджит, вздыбив шерсть на затылке, но тут же взволнованно зашипел. — Uakie, я уже вижу головку!

Бриньольф опрометью вылетел из комнаты, прижимая ладонь к груди, где бешено билось сердце. Одно дело мысленно готовиться к рождению котят, совсем другое — столкнуться с этим в жизни. За резной дверью, окованной металлом, надрывалась Дхан’ларасс, и каждый ее крик каленой сталью бил по натянутым нервам вора. Что там просил кошак? Воды и полотенец… хлеба и зрелищ… северянин невесело улыбнулся. На такое зрелище никаких коврижек не хватит.

— Брин, что за крики? — к нему подбежали Делвин и Синрик. — Будто на живую режут кого.

— Близко к истине, — насмешливо хмыкнул вор, но пронзительный вопль гильдмастера словно окатил мужчину ледяной водой, по спине прокатились колючие мурашки озноба. Вода… ему нужна вода! Метнувшись сначала влево, потом резко вправо, Бриньольф кинулся прочь, едва не сбив с ног ошеломленных гильдийцев. Черт, где ему в Крысиной Норе найти чистую воду?!

— Кстати, наш босс рожает, — обронил Соловей спокойно, даже как-то небрежно, прежде чем скрыться за поворотом. Секундная тишина. А потом вопль смешанного удивления и страха.

***

— Давай, сестрица, давай, еще немного…

Голос Камо’ри доносился будто издалека. Ларасс тяжело дышала, глотая раскаленный, пропитанный кровью воздух маленькими кусочками. Каждый раз горло болезненно сдавливало, чрево горело изнутри. Каджитка поднатужилась последний раз, прежде чем обессиленно откинуться на стол. Силы окончательно покинули измученное родами тело сутай-рат, но ей казалось, будто она сбросила с плеч непомерный груз. Заботливый брат бережно протер ее бедра от следов крови, осторожно стянул с нее платье. Воровка блаженно вздохнула, когда легкий сквознячок взъерошил ее шерсть.

— Умница, uakie, — прошептал он. Каджитка слабо улыбнулась в усы. Нечасто можно услышать от каджита эльсвейрскую речь, из родной язык труден, но поистине музыка для ушей детей пустыни, окруженных снежными барханами. — Мать и отец горды за тебя. Уж я-то знаю.

— Камо’ри, — сутай-рат лениво приоткрыла глаза. Мягкая постель и невероятное облегчение, заключившее ее в свои невесомые объятия, окончательно разморили воровку. — Сколько их?..

— Трое, uakie. Ты принесла в этот мир троих воров.

***

Вилкас сжимал в кулаке пергамент, переводя мрачный взгляд с отпечатка ладони на желтоватой бумаге на пылающий в очаге огонь. Сжечь его и все дела! Не было никакого письма. Выходит, правдивы слухи. Темное Братство живо. Юноша сжал зубы, на скулах заходили желваки. Шайка убийц, душегубов! Из-за женщины, принесшей в жертву собственных детей, считают, что имеют право решать, кому жить, а кому умирать за пригоршню звонких монет! Воин сжал кулаки, пергамент с тихим печальным шорохом практически скрылся в ладони Соратника. Что Братству нужно от Тинтур? Что они знают? Не просто же так шлют ей письмо… Вилкас устало потер переносицу, запустил пальцы в свои волосы, сжимая их в кулаке. Только что-то начало налаживаться после гибели Кодлака, как вдруг одна жалкая безобидная бумажка рушит это с такой легкостью, крушит, как таран ворота вражеской крепости. Если Белое Крыло прознает про письмо, про то, что ее ищет гильдия убийц, ничто ее в Вайтране не удержит, хоть в цепи ее заковывай, хоть за семью замками запирай. Сбежит безлунной ночью, и ищи ее потом опять по всему Скайриму. Но не будет же она всю жизнь бегать! Юноша нахмурился. Соратников здесь уважают, но босмерка успела уже делов натворить. Норд скомкал пергамент, но вместо того, чтобы швырнуть его в огонь, сунул его в карман штанов.

— Чего грустишь, братец? — пробубнил Фаркас с набитым ртом, руками разламывая краюху хлеба. — Хватит мять письмецо, отдай ты его уже эльфийке.

Легко сказать, отдай. Эгоистом Вилкас никогда не слыл, всегда старался думать прежде всего о близких ему. Не может же Тинтур всю жизнь бегать, да и Скайрим не так уж велик. А что, если она решит возвратиться в Валенвуд? Нет, отпускать девушку воин не собирался. Ревность, злость, непонятная обида тисками сжимали его грудь.

— Брат, — собственный голос показался ему жестким, непривычно холодным и надменным, — ты ничего не скажешь ей о письме.

— Чего? — парень удивленно заморгал, отставил кубок. Мед стекал по его подбородку, и Соратник торопливо вытер рот рукавом. — Ты что это мелешь, Вилкас? Как это не говорить? Да пол Вайтрана видели, как этот гонец к нам подбегал, еще и орал на весь город. Хватит дурить, отдай письмо, уж она-то разберется, что с ним делать.

— Фаркас, ты меня слышал? — в груди оборотня клокотало едва сдерживаемое рычание. — Тинтур ничего об этой бумажке знать не должна.

Взгляды юношей скрестились будто мечи. Фаркас тяжело поднялся на ноги, упираясь крепко сжатыми кулаками в столешницу, Вилкас стоял близ очага, и отблески пламени, извивающегося в своем диком жарком танце, делали его нахмуренное чело еще мрачнее. Уж близнец должен был его понять! Будь воин поумнее, он бы еще там, у ворот, бросил бы письмо в канал. Послание погибло бы в водах, и все, что Черное Братство хотело сказать Тинтур, растворилось бы вместе с чернилами и пергаментом. Убийцы не дерзнули бы сунуться в Вайтран, не в Йоррваскр, из палат Исграмора никто из них не выйдет. И, если нужно, Вилкас будет связывать эльфийку. Что угодно, лишь бы она снова не запятнала свои руки чужой кровью.