Огонь и сталь

***

— Мать хочет поговорить с тобой, — заявила юная смугляночка, коварно щурясь. Мила, даже очень, но как от нее воняет нирном, пасленом и прочими алхимическими премудростями. Запах был такой крепкий и острый, что Камо’ри невольно поморщился. Глаза цвета янтаря чуть сузились, но Ингун промолчала. Терпеливо подождала пока каджит уберет лютню и лишь потом лениво поплыла к местной резиденции клана Черный Вереск. Бедрами молодка покачивала так, что каджиту чувствовал себя как при сильной качке. Пара быстрых коротких взглядов через плечо — ураган, шквал, протаскивание под килем. Камо’ри всегда человеческие женщины нравились больше, чем каджитки. Мягкая нежная кожа, отсутствие хвостов и усов… мерки тоже неплохи, но больше всего сутай-рат урчал от северянок. Не всех, конечно. Баба с задницей как корма корабля, шеей толщиной с мачту да сиськами размером с его голову точно уж не для Камо’ри. С этой породистой дворяночкой он не прочь погулять, хотя воровка с волосами цвета серебра интереснее и за ее подпорченную честь не будут мстить разъяренные брат и задавака-мамочка. Каджит фыркнул себе под нос. Да, Векс и сама может накрутить ему хвост.

Дом у Вересков здоровый, почти с его корабль. Дорожка камнем выложена, в окнах призрачно бликует стекло. Каджит мрачно сплюнул сквозь зубы. Буржуи бесхвостые! Его мать с отцом всю жизнь свою в каморке ютились, пятерых котят вырастили, а эти жируют да чванятся. Камо’ри нравятся человеческие бабы. Как бабы. А честь их да совесть — дерьмо левиафанье.

В особняке тепло, даже жарко, воздух оставил на языке сутай-рат легкую сладость. Алик’рские благовония, дорогие. И контрабандные. Камо’ри принюхался, в носу тут же засвербило, и пират, не удержавшись, чихнул. Резковатый аромат… да какой там, от него глаза слезятся! Человечек, с важным видом развалившийся в кресле, презрительно скривил губы.

— Зачем привела этого кошака?! Сестрица, совсем из ума выжила? Сначала алхимией своей бредила, а теперь что?

— Заткнись, Хемминг, — устало обронила девушка, — мать хочет его видеть.

— А матушке он зачем? Чтоб Черный Вереск этого котяру нанимали! Вот еще. Я не позволю.

— Можешь не позволять сколько угодно, Хемминг, — холодно молвила Мавен, пронзая сына надменным взглядом, — но хозяйка здесь я. И мне решать, чьими услугами пользоваться, — золотистые глаза обратились на усмехающегося каджитка, доселе хранившего молчание. Уголки сухих тонких губ приподнялись в слабой тени улыбки. — Прости моего сына за несдержанность. Он в последнее время сначала говорит, потом думает, — Хемминг раздраженно фыркнул, но возражать матери не посмел. Ингун тонко хихикнула. — Идем. Я хочу поговорить с тобой с глазу на глаз.

Интуиция отвесила предупредительный пинок под хвост пирата, но Камо’ри отступать не привык. Это как вести корабль сквозь шторм или через коварную гряду рифов. Ты можешь утонуть, потерять половину команды или напороться брюхом на скалы, но ежели выживешь, поймешь — это того стоило. Поэтому сутай-рат последовал за Мавен. А что? Он не первый кот, которого сгубит любопытство.

***

Дочь готова говорить об этом каждите часами, стала чаще гулять, в надежде увидеть его лишний раз. Не сказать, что Мавен радовало столь странное увлечение Ингун, но зато девочка стала хоть иногда вылезать из лаборатории Элгрима. Пусть уж лучше зелья да снадобья варит, чем с котом, да еще и вором, связывается. Знала Черный Вереск каджитскую породу. Хитры да вероломны и наглости не занимать. И если этот Камо’ри именно такой, то он тот, кто ей нужен.

— Скажи мне, отчего пирату вдруг в воры подаваться? — нараспев произнесла Мавен, глядя на сутай-рат из-под полуопущенных ресниц. Камо’ри шевельнул усами.

— Море злое да холодное что ваш край. Но его я укротил. Чего мне счастья в Скайриме не попытать?

— Самоуверенные слова, — сухо заметила женщина, — сейчас — не более, чем пустая похвальба. А хочешь доказать себя в одном… деликатном деле?

— И какой мне в этом резон? — кот скрестил руки на груди. — Я тебе не наемник и не мальчик на побегушках.

— Вся гильдия воров работает на меня. Ты же состоишь в ней… с недавних пор. Думаю, дальше не нужно продолжать? Даже Соловьи Ноктюрнал верны мне.

— Ты так думаешь? — глумливо хмыкнул каджит, ехидно оскалившись. Лицо Мавен превратилось в каменную равнодушную маску.

— Не испытывай мое терпение, каджит, — процедила Черный Вереск, — иначе ты… да и твоя сестра можете сильно пострадать.

Камо’ри наконец заткнулся, и Мавен утомленно откинулась на спинку стула. Обычно словесные баталии ее развлекали, веселили, но сейчас она чувствовала себя ужасно вымотанной и усталой. Чертов каджит! Подкоротить бы его острый язык, но позже. Главное — совсем не укрощение нахальных пиратов.

— Оставим споры, я звала тебя не для этого, — тонкие холеные пальцы аристократки вцепились в край стола, скуластое лицо побледнело, потом резко покраснело, в глазах заплясали опасные искорки. — Мне нужно устранить кое-кого. Не боишься испачкать свой меч кровью?

Дымчато-зеленый глаз с вертикальной щелью зрачка смотрел на нее не мигая.

— Чья жизнь тебе нужна?

— Тинтур Белое Крыло. Слыхал о такой?

***

Погребальный костер пылал жарко, вознося Кодлака в Совнгард, ворота которого для него закрыты. Вилкасу казалось, что он слышит волчий вой и радостный хохот Хирсина, окруженного своими гончими. Скьор в облике зверя стоит ближе всех к Повелителю Охоты, облизывает клыки, и глаза его горят яростью. Юноша тряхнул головой, пытаясь прогнать терзающие его мрачные, пугающие образы. Предвестник был так близок к тому, чтобы освободиться от бремени проклятья, но «Серебряная рука»… сняли даже его доспехи! Мало этим ублюдкам, безбожникам осколков секиры самого Исграмора! Воин до боли сжал зубы. Рядом стоял Фаркас, поникший, печаль лежала непомерно тяжелой ношей на его плечах. По щекам Эйлы катились слезы, но ни всхлипа, ни стона не сорвалось с ее губ. Соратники стояли ближе всех к костру, остальные горожане толпились за ними. Ни громогласных рыданий, ни фальшивой лицемерной скорби не было на похоронах Кодлака Серой Гривы. В последний путь его провожали в горестном безмолвии.

Поминальный обед Вилкас перенес с трудом. Еда была лишена вкуса, вино и мед отдавали кислятиной. Норд жевал безо всякой охоты, кусок вставал поперек его горла и камнем проваливался вниз. Юноша одним жадным глотком осушил свой кубок и гадливо поморщился. Не знал, что сейчас хуже — мысль о том, что Кодлак против воли проведет вечность в охотничьих угодьях Хирсина, или полное нежелание жить. Глухая непроглядная тьма в душе, даже его зверь молчит. А вот волк Эйлы рычит и бьется.

— Мы должны отомстить! Обязаны! «Серебряная рука» горько пожалеют! — она ударила кулаком по столу. В глазах плясало безумное пламя, в груди ее рокотало как в земных недрах. — Позор, что мы не смогли уберечь Вутрад! Соратников, потомков дела Исграмора!.. и шайка каких-то разбойников, ничем не отличающихся от головорезов с большой дороги!

Фаркас глухо кашлянул и мотнул головой в сторону Тинтур. Эльфийка сидела, склонившись над чашей, лицо ее было мрачным. Волк в ней молчал, но пляска огня в свечах и факелах обратили ее тонкие острые черты в звериные. Босмерка подняла веки. Золотистые глаза сверкали расплавленным золотом.

— Странно, что твой упрек направлен в меня, — сухо заметила Белое Крыло. — Сама ты не особо отличилась во время набега.

— А ты бросила нас! Своих братьев и сестер по оружию! Знаешь, как это называется, Тинтур? Предательство!

— Неужели? Мое предательство, что я ушла, или ваше, что отвернулись?

— Никто тебя не прогонял, и хватит об этом! — грозный рык Вилкаса удивил его самого. Он стоял, сжимая в одной руке кубок, в другой — кинжал. Взгляд тверд и решителен, однако, в душе царят сомнения. — Только сейчас нам распрей между собой не хватало. Думаете, Кодлак этого хотел, чтобы мы грызлись после его гибели словно шакалы? Своими ссорами вы только позорите память Предвестника!