Огонь и сталь

***

Крытые шкурами и пестрыми коврами шатры каджитского каравана уютно устроились близ стен Рифтена. Зейнаби ушла в сопровождении Дро’мараша в город, пополнить запасы хлеба и вина, но на деле лишний раз встретиться с человеком из Гильдии воров. Карджо, обычно не упускающий возможность посетить град скрещенных кинжалов, остался в лагере. Акари смерила его внимательным, лукавым взглядом, но промолчала. Однако понимающее безмолвие торговки ранило каджита куда сильнее, чем полнящиеся сочувствием или издевкой слова. Северное солнце мягко припекало, но Карджо казалось, что эхо скайримской стужи все еще блуждает под тяжелым пластинчатым доспехом. Подхватив ведра, караванщик коротко бросил через плечо:

— Каджит идет за водой. Озеро близко, он скоро вернется.

Акари едва заметно кивнула и скользнула в свой шатер, задернув расписанный полог. От одного вида глиняного горшочка с лунным сахаром ноздри каджитки дернулись, а глаза мечтательно затуманились. Пустой, холодный край, а лунный сахар хранит вкус родного Эльсвейра… с ним в белых песках тепло. Не будь лунного сахара, дети пустыни угасли бы от тоски в суровых краях Севера.

Воды озера Хонрик так спокойны и безмятежны. Ветер нехотя перебирает длинные ветви берез, травы клонятся к земле, и яркие бутоны цветов кажутся цветными лоскутками, которыми расшили буро–золотистый холст земель Рифта. Опустившись на корточки, Карджо зачерпнул пригоршню прохладной воды и ополоснул морду. Раньше он грезил о Рифтене, здесь ему было теплее, чем под жарким солнцем Эльсвейра, а сейчас жаждет как можно скорее покинуть его. Слизнув с усов чуть сладковатые капли, каджит устремил полный тоски взгляд на башни города, окруженные кружевом березовых крон, пальцы сжали призрачно мерцающий лунный амулет. Кошка–воровка сейчас здесь? Или убежала по крышам на дело? Глупая, раздраженно фыркнул караванщик. Променять теплые пески на снега Скайрима! Азурах плачет, глядя на нее. Но Карджо скучает по Дхан’ларасс, колет дрова, ходит за животными, бьется с бандитами в попытке забыть о ней, не дать себе маяться и вернуться к ней. Каджит горд, каджит не поддастся. Скоро минет год, как он ходит с караваном Акари по Скайриму, и он вернется в родные края. А Ларасс пусть остается здесь, если уж так дороги ей драконы, снег и норды!

Шаги легкие, практически бесшумные, несомненно кошачьи. Только каджиты умеют ступать так бесшумно, будто ночь или время. Уши Карджо дернулись, лишь потом он обернулся. Незнакомый сутай–рат стоял, прислонившись плечом к стройному стволу дерева. Высок больно для сына песков, мускулы перекатываются перед темно–каурой шкурой. Единственный глаз цвета малахита взирал на Карджо лукаво и оценивающе. Взгляд караванщика зацепился за серьги в ушах незнакомца и толстую золотую цепь на шее. Злато эльсвейрское, чего о коте не скажешь. Да и одежда северная — броня сыромятная, торс обнажен, лишь медным круглым нагрудником прикрытый. Каджит сморщил нос, оскалившись и хрипло рассмеявшись.

— Ты Карджо стало быть, — протянул он, щурясь на солнце. От тона, ехидного, с затаенной угрозой, караванщика словно молнией поразило. Шерсть на загривке встала дыбом, кончик хвоста дрогнул, рука потянулась к рукояти стального двуручника. Заметив его медленное осторожное движение, кот криво ухмыльнулся. Пара скитимаров выскользнули из ножен и описали дугу в воздухе.

— Что тебе нужно? — прорычал Карджо. — Я не знаю тебя.

— Зато я тебя знаю, — усмехнулся в усы незнакомец, — ты разбил сердце сестрице.

— Ты брат Ларасс? — она не любила рассказывать о своей семье. Могла часами слушать Карджо, но сама предпочитала молчать.

— Старший брат, — кот кружил, оттеснял каджита к воде, — и старшему брату не нравится, когда его маленькую сестренку обижают.

— У меня нет вины или обиды перед ней, — Дхан’ларасс его отвергла. Он звал ее в Риммен, а она отказала, — в любом случае, это дело ее и каджита. Не тебе вмешиваться.

— Наш отец давно умер. С тех пор я ее защитник, — пират лихо подкинул кривые мечи в воздух и поймал. — А теперь скажи–ка мне… что в Эльсвейре делают с котом, обрюхатившим кошку и сбежавшим?

От изумления Карджо не нашел, что сказать. Ларасс ждет котят? Его котят? Он хотел было улыбнуться, когда Камо’ри подскочил к нему и ударил рукоятью скимитара в висок. Сознание застлало алой пеленой боли, перед глазами заплясали язычки пламени, белые мушки, но, падая на колени, караванщик успел ударить брата воровской королевы в живот. Пират зашипел от боли, схватил каджита за шкирку и макнул мордой в мутные воды Хоннорика. Карджо бился в его руках, молотил хвостом и извивался в попытке вырваться и глотнуть воздуха. Сначала… сначала глоток спасительного кислорода, потом — убить наглого пирата, лишь затем Ларасс. Ларасс, ждущая его котят… Камо’ри дернул его вверх, вытаскивая задыхающегося и отплевывающегося кота из воды. Вытащив его на берег, пират швырнул его на траву и рубанул тупой стороной скитимара по затылку караванщика. Темно–багровая кровь оросила слипшуюся от воды пепельно–серую шерсть каджита.

— Узнаю, что сестра снова плакала из–за тебя — буду бить другой стороной меча, — презрительно выплюнул Камо’ри, убирая мечи в ножны. Карджо ответил ему обжигающим ненавистью взглядом.

— Каджит своего не упустит…

— А пират убьет каджита, если нужно, — в море бы этот коврик для блох и дня не продержался бы. Да и на корабле Камо’ри не потерпел бы такую крысу. Подвесил бы на рее и вся недолгая. Караванщик давился воздухом, стоя на коленях в воде, и пират не сомневался, что рядом с Ларасс он больше его не увидит. Не нужен сестренке такой комок шерсти, королеве воров нужен король. Пусть–ка человека себе найдет, Камо’ри уж давно оценил прелести людских мужей и женщин. Особенно приглянулась ему светлокудрая воровка из Гильдии, но больно уж она надменна. Но ничего, пират умеет ждать.

***

Над Данстаром кружился снежок, легкий, невесомый, такой безмятежный… мерзкий, летящий в лицо, холодный–холодный–холодный! Белый, такой белый, снежно–белый снег. Цицерон сомкнул пальцы вокруг тонкой веточки снежноягодника, сжимая грозди сочных ягод, жадно наблюдая, как алый сок брызнул на сугроб, нарушив всю девственную искристую белизну. Шут с печалью смотрел на свою испачканную ягодным соком ладонь. Хранитель заботится о костях Матери, Хранитель должен забыть о контрактах… багровые капли срываются с кончиков его пальцев, разбиваются о землю, они холодные, похожи на кровь лишь цветом… кровь горячая, липкая, льется рекой из раны, соленая, острая… сладкая–сладкая… мужчина, хихикая, слизнул сок снежноягодника с пальцев и скривился. Кисло! Обтерев руку об снег, скоморох невольно залюбовался алыми разводами. Ах, если бы это была настоящая кровь, пролитая во имя Ситиса…

В таверне царило бурное оживление — шахтеры пропивали заработок за день. Толпа вонючих нордов горланили песни, распивали мед да тискали толстозадых грудастых служанок, снующих туда-сюда с подносами. Цицерон протиснулся к трактирщику, морщась от боли в оттоптанных ногах. Теринг, разливающий вино, вымученно улыбнулся имперцу.

— Секундочку… я подойду буквально через минуту, — швырнув опустевшую бутылку на прилавок, норд опрометью бросился на кухню. Оттуда уже доносился запах горелого мяса. Цицерон подпер кулаком щеку, со скучающим видом глядя на висящий на стене венок. Может, стоит повесить такой в обители Матушки? Оживить унылую серость, добавить цвета… Матери понравится, о да, Мамочке понравится… имперец стянул с головы колпак, приглаживая чуть взъерошенные рыжие волосы, когда заметил девушку, скромно сидящую в углу зала таверны. Белокурые косы спускались по груди до самой талии, дымчато–серые глаза — пустые и скучные, но в полумраке, в пляшущих отблесках свечей она… похожа. Удивительно похожа на Слышащую. Цицерон судорожно сглотнул. Девица тем временем поймала его взгляд и кокетливо улыбнулась. Мужчину словно ледяной водой окатило. Шлюха! Подстилка шахтерская за пару септимов! Тупые, грязные мужланы даже не догадываются, какую… красоту они губят! Залапают, запачкаю, сломают, испортят!.. шут сунул руку в карман, сжимая в кулаке монеты, чувствуя, как края септимов впиваются в кожу ладони, и направился к девушке. Она, заприметив возможного клиента, сбросила с одного плеча шаль, обнажая бледную кожу, белую, как снег. Цицерон остановился напротив нее, наглые развратные глаза шлюхи горели голодным жадным огоньком, полные алые губы растянулись в сладкой, многообещающей улыбке. Нет, не так… все не так! Не здесь, тут грязно и шумно, Слышащей бы тут не понравилось. Цицерон вытянул вперед руку и, разжав кулак, принялся поигрывать пальцами. Септимы, лучась золотым блеском, посыпались ей на колени.