Огонь и сталь

Довакин в ответ строптиво фыркнула. Делать ей больше нечего — ящериц разводить! Будто других забот у нее мало! Остроухая что думает, будто если у бретонки есть придурковатый шут, то ей и только что вылупившийся аргонианин лишним не будет? Нет уж, увольте! Блондинка упрямо тряхнула волосами и скрестила руки на груди.

— Мне славы итак достаточно! А что касается детей… ну, не люблю я их. Особенно… таких.

— Как тебе не стыдно, ты же будущая мать, — хмыкнула Тинтур, снисходительно усмехаясь. Ящеренок пытался вскарабкаться ей на плечи, заинтересовавшись костяными и медными серьгами эльфийки. Босмерка бережно перехватила загребущие лапки малыша. — Ну, не хулигань!

Ящерка шипяще захихикала, выворачиваясь из ее рук. Онмунд, доселе просто наблюдавший, решительно поднялся на ноги.

— В самом деле, Деметра, ты слишком уж… придираешься.

— Да правда что! Я, верхом на Тенегриве, с заклинанием молнии в одной руке и ребенком — в другой, несусь на Алдуина! Уж не ты ли его растить собрался, муженек? Забросишь свои опыты и исследования ради этого хвостатого выблядка?! — ее голос звенел от ярости, гнева и глухой обиды. Она не велела слугам выкинуть этого тваренка в окно, хотя могла бы, и никто ей и слова не сказал! Не приказывала отнести его в порт и продать! Нет, она честно пытается найти ему дом, приют, и что же в итоге?! Обвинения, упреки да насмешки! — Нам некуда его девать. А ты… — вампирша сладко улыбнулась, хлопая ресницами, — смотри, ты ему уже нравишься.

— У меня нет ни дома, ни работы, — босмерка сняла с запястья браслет из янтарных и костяных бусинок и отдала малышу на растерзание, — я разыскиваюсь по всему Рифту. И ты все же полагаешь, что я — самый подходящий кандидат на роль его матери?

— Но… ты же из Соратников!

— Уже нет. Меня… я ушла, — Тинтур опустила глаза. Острые черты ее смуглого лица даже не дрогнули, но взгляд изменился. За короткое мгновение в темно–золотистых глазах мелькнул такой калейдоскоп чувств, столь тесно сплетенных, что и не разобрать. Ехидный оскал сощурил серебристые глаза Деметры, хитро искрящиеся.

— Выгнали, значит, тебя, да? Хотя чего удивляться… Соратники же — гильдия прославленных воинов, на что им беглая разбойница?

— На то же, на что и магам вампир в Коллегии? — Белое Крыло бесстрашно встретила вспыхнувший гневом взгляд Довакин. Посвященные Темного Братства, благоговейно робеющие перед Слышащей, бледнели и становились ниже ростом, стоило бретонке так взглянуть на них, Назир начинал что–то чуть слышно бормотать, а Цицерон тут же убегал к саркофагу Матери Ночи жаловаться на «мерзкую, нехорошую Слышащую». А остроухой хоть бы хны! Каменная она, что ли? Драконорожденная скрестила руки на груди и чуть слышно зашипела, обнажив клыки, на что Тинтур приподняла верхнюю губу в злобном оскале, в груди босмерки клокотало утробное рычание. Онмунд тихонько сидел у очага, делая вид, что увлечен «Пирогом и бриллиантом», но в уме прикидывал, успеет ли он вырвать ребенка из рук леснушки прежде, чем она кинется на его жену. Воздух в покоях звенел от напряжения, томительного, мучительного ожидания. Затишье перед бурей. Маг бы не раздумывая кинулся бы на защиту супруги, но может задеть шальным заклинанием Деметру или ящерку, а бретонка, ослепленная яростью, без труда порвет случайно подвернувшегося под руку северянина. Не было и нет страха у него перед женой, но вновь оценить остроту ее клыков колдуна вовсе не прельщало. Блондинка выгнула спину, тонкие пальцы чуть подрагивали, перебирая тонкие нити магии. Эльфка посадила ящеренка на скамью и повела плечами. И беглая разбойница, и тан Солитьюда явно настраивались на драку.

— Милостивая Кин, укрой крылом своим мягким, спаси от бед да невзгод, отведи лихо… — норд облизнул пересохшие губы, мягким скользящим шагом приближаясь к жене. Малыш, увлеченно грызущий браслет разбойницы, недоуменно уставился на колдуна. Деметра, мгновение назад недвижимая, словно статуя, вдруг сделала шаг. Крошечный, всколыхнувший всю спертую волнением тишину комнаты. Сверля Тинтур холодным взглядом, магесса тряхнула светлыми волосами, заплетенными во множество косичек и уложенными в сложную прическу, коснулась висящего на шее амулета Мары.

— Следи за языком, псина, — отчеканила она, — одно мое слово — и ты будешь болтаться в петле.

— Одно твое слово — и я вышвырну тебя на улицу, прямо на солнце, — рядом магичкой, одетой в бархатное, украшенное шитьем платье, босмерка в вареной коже, кольчуге и темно–зеленом льне кажется совсем уж дикаркой. Хотя такие они и есть, эти лесные эльфы! Каннибалы проклятущие! Онмунд скривился, брезгливо передернув плечами, но тут же напрягся, заметив, что Довакин шагнула к разбойнице.

***

Запахи крови и паленой шерсти вились в комнате, царапая нюх юной каджитки. Она чуть слышно фыркнула, шевельнув усами, и глухо зашипела, когда нагретая стальная игла впилась в ее острое ушко. Кончик хвоста сутай–рат мел по полу, когтистые пальцы нервно теребили тонкий кожаный поясок. Серо-зеленые глаза, тускло мерцающие в полумраке горницы, жадно следили за каждой эмоцией, отражавшейся на аккуратной милой мордочке. Асэт’ар плотно набил трубку табаком, на мгновение встретившись взглядом со встревоженной женой. У Шамси заметно дрожали руки, бледно–голубые глаза полны тревоги. Каджит сурово сдвинул брови, раздраженно запыхтев трубкой, раскуривая. Сизый дымок, лениво извиваясь, поплыл к потолку.

— Асэт’ар рад видеть, что его дочь выросла, — серебро его густой шерсти изрядно разбавлено сединой, пальцы уже не такие ловкие как раньше, а холодными утрами невыносимо ломит хвост и колени, но Азурах не отказала ему в своей милости, дала увидеть ему день совершеннолетия его младшего котенка. Дочка нетерпеливо ерзала на стуле, возбужденно облизываясь. Ушки ее слегка поникли под тяжестью золотых серег, но скоро она привыкнет. Уже не его девочка, не его котеночек, страшащийся грозы и лошадей, а взрослая кошка. Да осенит Хирнати путь ее жизни… каджитка осторожно коснулась проколотых ушей.

— Ты просто красавица, — нежно промурлыкала Шамси, потираясь носом о макушку дочери. Та в ответ независимо тряхнула головой и захихикала, услышав, как тонко, насмешливо звякнули серьги.

— За ушами следи теперь, дочь, — Асэт’ар стукнул по полу деревяшкой вместо правой ноги. — Золото ярче солнца эльсвейрского сияет. Я — то знаю.

— Знает, — эхом повторила Шамси, украдкой вытирая глаза краем передника.

— Спасибо… — речь дочки северная, грубая и резкая, чуть смягченная бархатистыми нотками, а глаза цвета скайримского неба утром, материнские, лучатся радостью, пока еще совсем детской, свежей как первые белые пески. Каджит с трудом поднялся на ноги и поковылял к девушке. Рукой, лишенной трех пальцев, он погладил дочь по щеке.

— Жаль, не видеть мне внуков… но в холодных песках ты греешь старика, рубин моей души, — сипло выдохнул вор. Но, ослепленная церемонией совершеннолетия, Дхан’ларасс не услышала его. Она прильнула к груди отца, громко урча.

***

Воровка тяжело вздохнула, поглаживая свой округлившийся живот, зреющий, постепенно наливающийся жизнью. Мать говорила ей, что каджитки снимают свои первые серьги, когда выходят замуж — новые украшения ей преподносит семья жениха. Шамси с гордостью демонстрировала дочери, тогда еще котенку, серебряные кольца с бирюзой, под цвет ее глаз. Ларасс тихо всхлипнула, вспомнив о Карджо. Он ей драгоценностей не подарит и в дом свой как жену не приведет… вернется в жаркие пески Эльсвейра, не вспомнит даже о ней и не узнает о своих котятах… сутай–рат плотнее завернулась в шкуры. Даэдра с ним, с этим дранным караванщиком, рассадником блох! Она сама воспитает своих детей. Рожденные воровкой, выросшие среди воров, они приведут Гильдию к небывалой славе, продолжат дело своей матери. Мгновенно повеселевшая Дхан’ларасс, мурлыча себе под нос колыбельную, прижала ладони к животу. Еще четыре-пять месяцев, и она возьмет своего сына или дочь на руки… такого маленького, нежного, хрупкого, слепого и беспомощного. Щемящая нежность теплой, словно лучи весеннего солнца, волной разлилась в груди каджитки. Если родится кошечка, то она передаст эти серьги ей. Это память, их носили и ее мать, и бабка, и прабабка… пусть хоть что–то будет напоминать малышке о ее жаркой родине. Интересно, она так же будет волноваться, прокалывая ей ушки, как и ее матушка? Глаза Соловья обожгли невольные слезы. Шамси отошла в царство Аркея четыре зимы назад, вслед за мужем, которого унесла каменная подагра. Пережила Асэт’ара всего на неделю… а если сама Дхан’ларасс не переживет родов?! Что будет с ее котенком? Страхи, волнения скатывались и росли, будто снежный ком, давили на плечи сутай–рат свинцовой тяжестью. Она свернулась клубочком на перине, новой, не менее мягкой, чем та из Сиродила, и шмыгнула носом. Слезы, раскаленные, горькие, хлынули из льдисто–голубых глаз, из груди рвались рыдания. Ларасс спрятала лицо в подушках, сжимая в руках покрывало, чувствуя как отчаяние смыкается вокруг нее стальными прутьями клетки.