Огонь и сталь

***

Слезы стыли на щеках Цицерона, судорожные всхлипы шута терялись в хищном вое ветра. Неба цвета белого свинца осыпалось на него мелкой снежной крупой. Данстар близко, имперец уже видел черную полосу моря сквозь мутную пелену, застилающую его глаза.

— Слышащая… — ветер подхватил это слово и унес его вверх, в высь, к сверкающим снегом горным шапкам, — Слышащая прогнала Цицерона… бедный Цицерон совсем один… Деметра… Слышащая… сука! — эбонитовый клинок стремительно выскользнул из ножен, и смертельное изогнутое лезвие безжалостно кромсало куст снежноягодника. Алый сок брызнул на лицо, словно кровь, окропил снег, а Хранитель останков Матери Ночи все продолжал и продолжал ломать и резать тонкие ветви. Куст стонал, словно живой, мелкие темно–зеленые листочки сыпались на сапоги безумного скомороха, вдруг разразившегося смехом. Визгливый истеричный хохот вспугнул стайку снегирей, дремавших на ветках елей, мужчина закружился волчком, размахивая кинжалом. Прогнала, прогнала, ля–ля–ля!.. прогнала, ну и что ж? Слышащая не сможет без своего Цицерона. Да, Цицерон всегда рядом, всегда-всегда, а этом маг?!.. шут зарычал, облизывая тонкие губы. Кисло–сладкий вкус снежных ягод заставил скомороха тихо заурчать. Вкусно… веселье угасло резко, словно задутое сквозняком пламя свечи, и имперец вновь горестно всхлипнул. Деметра не любит его. Не любит! Цицерон ей не нужен. Ей нужен колдун, этот маг–северянин! Онмунд не понравился бы матушке, нет–нет–нет, ему даже в царстве Ситиса не нашлось бы ему места… так почему же?.. за что Слышащая его любит?..

— А ну, стой! — грозный девичий голосок едва пробился сквозь хрустальную броню печали Цицерона. Хранитель шмыгнул носом, вытирая лицо рукавом и размазывая остатки грима. Невысокая белокурая нордочка, целясь в Хранителя из деревянного лука, злобно скалилась. Меховая броня практически не скрывала ее ладной фигурки, темные глаза были презрительно сощурены. На мгновение имперцу показалось, что перед ним Деметра, но нет. Разбойница зябко ежилась на пронизывающем ветре, ее руки дрожали, но была настроена весьма решительно. Краем глаза Цицерон успел заметить еще нескольких головорезов. Нервное хихиканье вновь сорвалось с его губ.

— Девочка денежек хочет немножко, шипит на меня словно снежная кошка, — фальцетом пропел мужчина, приплясывая на месте. Лицо бандитки, раскрасневшееся от мороза, недоуменно вытянулось. — И целится она из лука мне в грудь… — резкий взмах руки, и кинжал вонзается в глаз одного из разбойников. Он, коротко вскрикнув, упал в снег. Тренькнула тетива, и стрела улетает в сторону истерзанного куста снежных ягод. Цицерон без труда вырвал лук из рук девушки, удерживая ее за жесткие светлые волосы, скоморох встретил третьего мародера ударом эбонитового кинжала в живот. Разбойница визжала, но вырываться не смела — боялась остаться без скальпа. Имперц толкнул ее на снег, она попыталась ускользнуть, скатиться вниз по склону, но пальцы шута сомкнулись на ее щиколотке и дернули назад. Мужчина угрожающе навис над ней, впиваясь жадным внимательным взглядом в ее лицо. Не похожа, совсем не похожа! Глаза круглые и глупые, как у коровы, нос широкий, а губы вывернуты… Хранитель искренне огорчился. Все очарование и сходство головорезки с Деметрой пропало. Разбойница извивалась под Цицероном словно змея.

— Что, небось, вставить мне хочешь?! — завопила она. — только попробуй! Я тебя найду и херец твой с корнем вырву!

Цицерон молчит. Деметра награждала его более яркими словами тогда близ Солитьюда. Одинокий Цицерон… один, совсем один. Он и эта северянка, посмевшая быть похожей на его Слышащую… мужчина схватил разбойницу за руки и, заведя их ей за голову, пронзил запястья насквозь эбонитовым клинком, вонзая лезвие глубоко в снег и промерзлую землю. Девушка закричала и захлебнулась криком, когда шут грубо заткнул ей рот полами ее же юбки. Кровь хлестала из перерезанных вен, белые от ужаса и боли глаза метались из стороны в сторону. Деметра бы не боялась… Деметра? Слышащая… Слышащей рядом нет… здесь только ветер и Цицерон… одинокий Цицерон…

Руки, горячие и липкие от крови, скользят по обнаженному девичьему телу, украшая мертвенно–бледную кожу алыми разводами. Бандитка протестующе мычит и уже лишь слабо трепыхается, ослабевшая от страха, боли, холода и потери крови. Но не то. Все совсем не так! Цицерон резко вынимает кинжал. Темно-багровая кровь брызгает фонтаном, разбойница изгибается всем телом, будто от наслаждения, и клинок вонзается в ее грудь. Острый, острый, режет, рассекает, ломает!.. шут снова и снова пронзает блондинку, и раскаленная кровь смешивается с его слезами.

— Прости… прости, Слышащая… я не хотел… не хочу?.. не хочу!.. — его рыдания теряются в предгорье. Мародерка уже мертва, но все продолжает терзать ее тело. Плечи шута мелко вздрагивают, капли крови кажутся черными на искристо–белом снегу. И лишь нахохлившийся ворон, сидящий на ветке сосны, смотрит на него блестящим черным глазом.

========== GRON LahNay (Связь жизни) ==========

Ярл Солитьюда после смерти мужа редко бывала рада гостям и приемам. Не было сил лицемерно улыбаться и делать вид, что все замечательно. Если же генерал Туллий и офицеры отдавали дань уважения своим присутствием, то все разговоры неизменно велись о будущей победе Империи и подавлении восстания. Элисиф уже наизусть выучила все их возможные атаки и маневры и подозревала, что при случае она и сама сможет повести солдат в бой. Но сегодня, слава Девятерым, военные не пришли, и ярл попыталась получить удовольствие от ужина. Любимое вино с хаммерфелскими пряностями наполнило кубок, любимый сыр с плесенью утром прибыл на корабле из Сиродила, и сразу несколько бардов услаждали слух гостей, но стоило Элисиф только взглянуть на своего тана и ее мужа, как горечь вновь нахлынула на нее и утомила крохотные едва разгоревшийся огонек веселья в своем бездонном зеве. Не гоже завидовать чужому счастью и роптать на богов, но… как остра боль от того, что она так юна, а ее муж уже пирует в чертогах Совнгарда. Довакин и один из танов Солитьюда, Деметра, заливисто смеялась над какой–то шуткой своего супруга, мага из Коллегии. Они даже пили из одной чаши, и маг то и дело подкладывал в тарелку бретонки самые лакомые куски. Серо–голубые глаза ярла Солитьюда сузились. Кое–кто из придворных льстецов говорил, что Драконорожденная даже красивее Элисиф… только дурак может говорить такое, но дураков нынче много. Ярл глотнула вина, отдающего маслом и кислятиной. В платье из темно–серого, как зимнее море, бархата, с белокурыми волосами, убранными под золотую сетку с аметистами эта магесса действительно прекрасна. Элисиф нервно поерзала на троне, чувствуя, как в сердце гроздьями пышных цветов распускаются зависть и ревность, и тут же устыдилась этого. Довакин многое сделала для ее города, но… решительно поднявшись, вдова короля Торуга хлопнула в ладоши. Музыка и разговоры мгновенно смолкли, все взоры обратились на нее.

— Ярл желает потанцевать, — объявила она, с легкой улыбкой глядя на колдуна–северянина. Но не успела ярл сделать и шагу, как ее тут же окружили кавалеры — Меларан, Фолк, Болгейр… девушка со вздохом приняла руку своего хускарла, бросив печальный взгляд в сторону Онмунда, закружившего в танце Довакин. Да, она связана брачными обетами с почившим мужем, и Торуг жив в ее сердце… но ведь даже ярлу иногда хочется потанцевать с тем, при виде кого у нее сладко щемит в груди.

***

Покои, пусть и небольшие, но, несомненно, куда предпочтительнее комнаты в таверне и продавленной койки, на которой Акатош знает кто терся. Деметра с наслаждением скинула узкое в груди платье и упала на пуховую перину.

— До чего скучный прием, — девушка потянулась, — мне пришлось добрые пол часа выслушивать разглагольствования Огнебородого о Королеве–Волчице. Кто бы мог подумать, что от одной черепушки в тиаре будет столько шума, верно?

— Смысл не в костях, душа моя, а в тех, кому они принадлежали, — не говорить же жене, что в детстве бабка пугала Онмунда и его братьев рассказами о королеве Потеме. И сторожевую суку их так же звали. Ох, и злющая была псина. — Королева настолько жаждала власти, что просто не могла упокоиться с миром.