Братья

И вот, наконец, взрыв ликования сотрясает воздух. Это, подобно ветру, разносится весть, что зажглась первая лампада. Все разом становятся на колени и затуманенными глазами следят за входом в храм. На порог выходит король. Его свеча зажжена от свечи епископа, а та — от ниспосланного с неба огня. Король подносит огонь своей свечи к десяткам других, протянутых навстречу, и разжигает их. И далее этот свет переходит от десятков к сотням, от них к тысячам и тысячам. Благоухание Святого Духа, сошедшего на Гроб, растекается все далее по улицам и храмам города. Бережно, прикрыв огонь ладонями, его разносят по домам. Люди, омытые счастливыми слезами, садятся за праздничную трапезу. А вокруг Гроба одна за другой продолжают разгораться лампады. Об этом извещают гонцы, бегущие сквозь улицы и возносящие славословия Господу. Многие, отведав праздничной трапезы, возвращаются в храм, чтобы еще раз узреть ниспосланную благодать. Сам король в этот день бывает здесь по несколько раз. И далеко за пределами Иерусалима слышны звуки труб, радующихся о Воскресении Господа.

Длится праздник. Многие спрашивают, чьи лампады горят в этот день ярче — латинские или греческие и сравнивают силу огня с истинностью веры. Известия на этот счет значат многое для вопрошающих и обсуждаются постоянно. Здесь на востоке не стихает соперничество между Римом и Византией и, приглушаемые лишь на время, множатся взаимные упреки в небрежении заповедями. Здесь на самой границе христианского мира, на берегу безбрежного и вспененного языческого моря вера особенно трепетна и уязвима. Огонь свечи, зажженный от Небесного огня, как нигде нуждается здесь в защите.

Карина

Со встречи с генуэзцами мы не испытали и половины невзгод, которые были суждены нам на трудном пути. Я ежечастно молилась об избавлении от бед, ведь они посылались и моему будущему ребенку. Я просила за него и за себя. Погоди немного, молила я, погоди, и я приму Твой выбор. Пусть только мой сын войдет в мир. Всего несколько лет, и я с благодарностью приму уготованную мне участь.

После того, как мы вырвались из плена, некоторое время плавание шло успешно. Без помех мы миновали греческие острова. Там капитан оставил часть груза, а взамен взял серную руду, которую добывают здесь прямо из раскопов на поверхности земли. По-видимому, он получил разрешение на это от своих важных пассажиров, нас же не спросил вовсе, так как обещал доставить без денег. Теперь он искал способ возместить убытки. Моряки говорили, что серы на этот раз было взято менее, чем обычно, но нам хватило вполне. Палуба разогрелась так, что ходить стало невозможно. Даже моряки, привычные ко всему, прыгали, как козы по горным склонам. Дерево укрыли полотном и постоянно поливали водой из-за борта. И даже теперь палуба дымилась, а запах серы, который пробивался насквозь, вполне довершал сходство с адской сковородкой. Так мы смогли познакомиться с ней еще при жизни.

Больше не хочу жаловаться. Кипр, куда мы, наконец, добрались, красивейшее место из всех, что мне пришлось видеть. Невысокие холмы вокруг пристани сплошь покрыты лесом. Сквозь зелень проступают белые стены монастырских оград, над верхушками деревьев возносятся церковные кресты. Здесь хозяйничают греки, остров находится во владении Византии. Гавань заполнена кораблями, которые следуют во все концы мира. Едва мы успели присоединиться к ним, как на корабль в сопровождении солдат явился для досмотра местный чин. Запах серы умерил его прыть, но чуткий нос реагировал не только на запахи. Нужно было видеть, как быстро он прошел к капитану, и его довольный вид при возвращении на палубу. Все это время наши таинственные спутники не показывались, и мне пришло в голову, что греков они опасаются не меньше, чем генуэзцев и мусульман.

Теперь нам предстояло ждать очереди на разгрузку. Впрочем, плаванье настолько утомило всех, что о вынужденном отдыхе мы узнали без огорчения. Кто мог тогда знать, какой бедой обернутся эти несколько дней?

Мне не хочется говорить, но по справедливости следует признать, что Товита сама стала жертвой затеянного ею соперничества. Не успев оправиться от болезни, она обильно стала пользоваться пудрой, белилами и румянами, которыми запаслась в Венеции. Мне, озабоченной нынешним положением, было смешно и грустно наблюдать за проявлениями ее ревности и жеманства. Раймунд не настолько искушен, чтобы замечать мелочи, которые женщине бросаются в глаза. Товий, сдружился с моряками и не отходил от них, она же стала за двоих требовать внимания Раймунда и, конечно, захотела, чтобы он свозил ее на берег. Мой муж, смутившись, предложил мне поехать с ними, но я предпочла этого не делать. Зира, которая распоряжалась теперь решительно всем, и слышать не хотела ни о каких прогулках. Пока же мне приходилось вдыхать запах серы, благо, я целые дни проводила на палубе, в укрытии от солнца, и подставляла лицо ветерку, доносящему свежесть близкого леса. Раймунд с Товитой отправились вдвоем, здешние лодочники предлагают услуги всем желающим. Наши попутчики из бережливости или, подобно мне, из других соображений предпочли провести этот день на борту. Вечером смущенный Раймунд привез мне вышитую золотой нитью голубую ленту, которую я могу носить вместо пояса. Женщины этого острова славятся рукоделием. Остальным, по-видимому, воспользовалась Товита. На следующий день, когда желающие последовать примеру Раймунда собрались у борта, с берега ударил колокол. Живя в детстве возле церкви, я научилась различать его язык, такой же разный — праздничный, озабоченный или печальный, как человеческие голоса. Сейчас этот голос звучал тревожно. Увы, я не ошиблась, достаточно было глянуть на нашего капитана. Он поспешно отогнал от корабля лодки и запретил даже издали общаться с местными зазывалами. Колокол звучал, не переставая, а вечером мы наблюдали две монашеские процессии с крестами во главе. Было очень жарко, запах серы стал невыносим, а капитан к тому же приказал открыть отверстия в палубе, через которые густо повалил дым. Мы роптали, но капитан не обращал внимания. Хорошо было видно, что берег, вчера еще густо заполненный людьми, сейчас опустел. Мимо нас в море ушли несколько кораблей, они торопились покинуть остров, не дождавшись разгрузки. Так мы узнали, на острове вспыхнула болезнь, есть умершие. Наш капитан колебался. Видно, ему очень хотелось сбыть груз, тем более, что очередь поредела. Последние сомнения исчезли на следующее утро. Колокол теперь не утихал. Вновь потянулись процессии, к которым добавились груженные доверху повозки. Солнце жгло пуще вчерашнего, но глаза меня еще не подводят. На мысу, замыкавшем дальний край гавани, монахи принялись за работу. Объяснения были лишними. Корабли один за другим спешили в море, мы еще медлили, окутанные серными парами, но команда требовала уходить.

Обычная наблюдательность, отвлеченная зрелищем похорон, вернулась ко мне, и я с опозданием увидела то, что должна была заметить раньше. Товиты не было на палубе, хоть сошлись все, даже наши таинственные пассажиры. По бледному лицу Раймунда я догадалась, Товита больна. У нее был сильный жар и понос, будто она объелась горьким огурцом колоквинтом. Раймунд был растерян, но я потребовала немедленно доложить капитану. Отсутствие Товиты было бы непременно замечено, ведь только они были на берегу. Тридцать раз я была права, что бы ни думал об этом мой муж.

Капитан приказал, чтобы Раймунд неотлучно находился с Товитой, отдельно от всех остальных, но прежде несколько раз прошел сквозь серные пары и повторял это ежечасно. Подобной участи не избежали и остальные, тут капитан был менее жесток, иначе мне пришлось бы выбирать между смертями от кишечных колик или удушья. А Раймунда отвели к Товите. Снаружи к ним был приставлен моряк, который должен был снабжать их водой и всем, что понадобится. Никому из нас капитан не доверился. Кроме того, он приказал засыпать вход в каюту известью, а все, что исторгнет организм, выбрасывать в море руками Раймунда. Остальным было велено оставаться на палубе. Только ночью мы смогли вернуться в свои каюты.