Металлический блеск

- Возможно, и даже вполне вероятно, это пойдёт на пользу, но я не уверен, что у меня есть время на это, - он печально посмотрел на свою дочь, открыв глаза, он дал миру созерцать, как в серой пустоте вращаются безликие вселенные, о которых, верно, не стоит знать. - Проветрится никогда не помешает, скажем, в следующие выходные, я смогу найти время, но не могу ничего обещать. - Выдавленная через силу, пускай и не совсем лживая, улыбка. Этот человек не может измениться, он пришёл к своему совершенству личности и не думаю о том, чтобы перейти в другое состояние.

Помяв в руках пакетик с чаем, отец больше не сказал ничего, было видно, что он хотел бы, или же мог, сказать куда больше, уйти в повествование о прежних временах или поучение, но он не любил подобные проявления "заботы", так как не считал их таковыми. "Мои времена - мои и только мои, твои же - принадлежат тебе, и ты выйдешь из них. Не стоит приучать детей к урокам давно минувшего и даже сгинувшего прошлого," - так он говорил довольно давно и повторял это много раз, в том числе, отвечая на претензии знакомых и людей, с которыми ему приходилось сталкиваться, оберегая дочь. Никто его не понимал, а он и не стремился к этому.

Грустно улыбнувшись, непонятно, то ли из вежливости, от ли оттого, что ей этого хотелось, она покинула кабинет, отдававший запахом пыли и нагромождений бумаги. Мистер Хрусталёв раньше очень любил открывать нараспашку окно и, позвав любимое дитя, наблюдать вместе с ним за дождём, закатом или иными природными явлениями, но в последние годы он отчего-то перестал это делать. Возможно, с этого и началось их отдаление друг от друга. Что-то потянуло девушку в оранжерею, может, ассоциации с домом подруги и желанием вернуться туда, а, может, что-то ещё. Там её ждала ещё одна встреча, отношение к которой сложно было описать однозначно.

В упор смотря на зелёные листья, у одного из горшков с кустообразным растение, сидел парень в довольно строгом костюме, состоявшем из чёрных пиджака, брюк, туфель и галстука, а также белой рубашки. Когда-то многие посмеивались над его сходством со свидетелями Иеговы, а он не понимал юмора, но и не обижался, порой было такое ощущение, что он не способен в принципе на кого-либо злиться или таить обиду.

- Никак не ожидал увидеть тебя так скоро. Как поживает Мария?

- Прекрасно.

- Это хорошая новость, передавай привет в следующий раз, - несколько угрюмое и напряжённое, как и всегда, лицо ничуть не изменилось, оставшись всё таким же, как и до произнесённых слов. Этот человек функционировал наподобие механизма, причём, не тех элегантных моделей современности с их плавными переходами и движениями, нет. Эта машина для работы мозга, абсолютно забывшая о том, что телу также нужны ещё и мышцы, а также жир, хотя бы немного, двигалась, словно была детищем фантастов начала двадцатого века, рывками, угловато, но прямолинейно и без отклонений от маршрута. - Я пришёл сюда, чтобы поговорить о твоих обязанностях в университете.

Мирослава недовольно выдохнула и резко села в удобное кресло, стоявшее неподалёку от входа в оранжерею.

- Как ты знаешь, уже совсем скоро будет конференция, посвящённая студенческим научным проектам, и ректор очень надеется, что ты скажешь хоть что-нибудь. С твоим отцом...

- Я, что неудивительно, в курсе, кто мой отец и что он сделал для нашего общества, как раз поэтому я и не хочу выступать на конференции, - возможно, в повисшем молчании можно было бы расслышать как растут цветы в горшках, если бы это вообще можно было бы услышать.

- Но на неё ведь приедет президент-академик, - Мира кивком дала понять, что знает. - И твой отец там будет, - тот же самый кивок. - Я не понимаю тебя.

- Давай не будем об этом. - Как и всегда, всё упиралось в отца, и дело даже было не в его заслугах, их восхваления и отношения к этому девушки. И молодей человек, и она, они оба восхищались философом и гением, которым был мистер Хрусталёв, но если дочь следовала его принципам и, всегда думая самостоятельно, вносила в эти принципы свои коррективы, то парень просто брал его величие как факт, становясь догматиком, каких так сильно порицал его кумир. - Мы давно не встречались лично, и начинать нашу первую встречу за... четыре месяца со спора я не хочу.

Выйдя на задний двор, где расположилась обширная мощная скамья, стоявшая под плакучей ивой, чьи ветки были обрезаны так, чтобы можно было любоваться закатом, они сели и начали разговор на темы, максимально отдалённые от чего-либо серьёзного. Странно, но только на них они могли разговаривать, не ссорясь, друзья детства были так чужды друг другу, словно не были друзьями вовсе. Беседа длилась и длилась, пожирая время горстями, наверное, в глубине сознания, оба молодых человека понимали бессмысленность того, что они делают, безнадёжно отдалившись друг от друга, но постоянно встречаясь, почти-незнакомцы просто оттягивали неизбежное, рано или поздно, их взаимоотношения должны будут закончится.

Невидимый ни для кого, единственный, в своём кабинете, мистер Хрусталёв смотрел на природную беседку из плакучей ивы, он не видел тех, кто сидит там, но в точности знал, что там происходит. Сидя в камере своего кабинета, где он проводил почти всё своё время с того знаменательного дня, когда он закрыл свою компанию, не молодеющий мужчина думал, прежде всего, о будущем своего дела. Не желая бросать свою дочь на жернова истории, жертвуя её счастьем и, отчасти, рассудком, много лет абсолютной оторванности от своей физической оболочки давали понять, насколько легко было жить, не ставя во главу угла накопление и использование знаний. Довольно часто он задумывался о приобретении бессмертия, такого манящего и вечно желанного объекта для большинства людей, которое для него было просто средством, средством следования к своей цели.

Он искренне завидовал Семёну, другу детства своей дочери, понимая, как легко тому живётся в его личном мире без сомнений, полном догм и не свергаемых установок. И в тот же момент радовался, той самой слегка опечаленной радостью, какая возникает при осознании правильности движения и его же мучительности, за Мирославу. В его понимании, зависть и радость были взаимоислючаемыми эмоциями, надежно разведёнными по разные стороны баррикад. Разделять понятия, жёстко и при этом не абсолютно, было его любимым занятием, систематизируя знания об объектах и их свойствах, он строил картину мира, что характерно, правдивую только для него самого. И тем интереснее было наблюдать как два совершенно разных, почти антиподных друг другу человека делают последние попытки к взаимодействию, когда-то у него не получилось, возможно, в этот раз всё будет по-другому, пускай он в это и не верит, да и не желает подобного развития событий.

Огромное окно кабинета, протянувшееся на всю стену, от пола до потолка, сияло нестерпимо ярким светом, как и миллионы других окон в мире стекла с зеркальным покрытием. Почти все, за исключением, пожалуй, жителей самых старых районов, имели при себе тёмные очки, так как без них продвигаться по городу было невозможно из-за неисчислимого количества бликов, пляшущих по всем возможным поверхностям. Человек создал себе новую проблему, создав глазные протезы, превышавшие природные глаза в плане возможностей, он поставил под угрозу неприкосновенность личной жизни. Решив и эту проблему, он сделал невозможной комфортную жизнь без солнцезащитных очков. Решая свои нескончаемые проблемы, человек создавал себе новые, решая тем самым главный и единственно опасный вопрос - возможность потери цели для прогресса. Сияющий в веках процесс познания мира и создания технологически совершенных объектов сделал окружающий мир каким-то блеклым, невзрачным, там, далеко от границ города, трава была бледнее той, что в мегаполисе, люди казались какими-то измождёнными, пускай и живыми, чего нельзя было сказать о новой элите, дома - покосившимися, а жизнь - унылой. Изменив себя и общество за считанные десятки лет, человек забыл обновить природу, так, чтобы она не проигрывала искусству.