Безмолвный

Целуешь меня вдоль линии подбородка. Горячее дыхание на моей шее.

- Так они поймут, что тебя надо защищать.

- Поцелуй еще раз. Чтобы они точно поняли.

Ты забираешься ко мне в кровать, обнаженный. Обвиваешь меня и снова целуешь. Между нами, между этими простынями – целый мир. Придавленный тяжелым одеялом. Я мог бы в нем жить. Но не живу. Никогда не жил. Печаль от осознания этого заставляет всхлипнуть. По лицу текут слезы. Ничего не могу с этим поделать.

- Они поняли, - шепчешь ты мне на ухо. Притягиваешь меня к себе, и я плачу как ребенок. Мы сливаемся, как будто были так созданы. Но мы не были. Не были.

*

- Джон.

Минуту назад я был где-то еще. Ведь так? Где я был? Не помню. Теперь я тут. Ну, конечно, я тут.

Я в гостиной. На мне халат. Теперь я вспомнил, что только что вышел из душа. Стена сломана. Это я сделал? Думаю, да. Я сорвал с нее череп буйвола. Он был конструктивно важен. А теперь стена рухнула. Вместо нее – огромная дыра, как будто ее прокусило какое-то чудовище. Видны наслоения обоев. Розовые с красным и зеленым, черные с лиловым. Узоры – «огурцы» и клетка. Оказывается, сами стены – это несколько слоев обоев, один поверх другого. Миссис Хадсон все никак не могла определиться. Новый жилец – новые обои. И так больше века. Квартира, наверное, все уменьшалась с каждым новым слоем. За слоями орнаментов и расцветок скрываются целые комнаты.

Мы нашли здесь забытую комнату. Комнату, где на полу лежит пара скелетов и больше ничего. Один из них – мой. Об этом мы не говорим.

Пролом в стене затянут плотной пленкой. Края трепещут на ветру – громкий хлопающий звук. Как от крыльев. Квартира отращивает крылья. Вскоре, в один прекрасный день, она улетит.

Ступням холодно. Ковер сырой.

- Задерни шторы, хорошо? Сквозняк, - ты на кухне. Смотришь в микроскоп, протягиваешь руку. – А потом принеси мне свою поджелудочную, ладно?

- Поджелудочную?

Конечно. Ты захотел изучить все мои органы по очереди, и я дал на это согласие. Эксперимент. Ужасно важный. Я их уже извлек, все до единого. Они в сосудах на журнальном столике, стоят в ряд на твоих бумагах и книгах. Вот что я для тебя делаю. Почки, печень, все еще бьющееся сердце. В маленькой чашке с краю – аппендикс. В миске подрагивает мозг.

Ты рассматриваешь в микроскоп кусочек моих легких. Понятия не имею, что в нем такого захватывающего, но мне это льстит. Я так интересен? Ты никогда не уделял мне столько внимания. Это здорово, мне нравится. Посмотри на меня еще немного. Мне это приятно.

- Джон?

- А, да, точно, - говорю я. Беру склянку со своей поджелудочной и приношу ее тебе.

Все-таки есть в этом что-то неправильное. Я весь выставлен напоказ. Все мои внутренности по-прежнему при мне, но, в то же самое время, они в твоих руках. Так ты поймешь все, абсолютно все. Мне бы нужно испугаться, но я не боюсь. Я хочу, чтобы ты увидел. Это приятно.

- Ты был без ума от Фредди Меркьюри, когда тебе было тринадцать, - говоришь ты. – Потрясающе.

- Я бы это не стал называть «без ума».

- А я назвал бы.

- Объясни еще раз, как это поможет с расследованием?

- Разве не очевидно?

Вообще-то нет. Снова выгляжу идиотом? Мозг в миске корчится. Даже из кухни Ему видно, что я не догадался. Ты читаешь биение пульса как азбуку Морзе. Ветви выстукивали в окно то же самое. Он не понимает. Быть идиотом. Ужасно напрягает. У тебя на лице снова то самое выражение: «Мы знаем, что происходит на самом деле». Но я не знаю. Не знаю.

*

- Джон.

Моя комната. Я дома. Ты в кровати, рядом со мной. На тебе - простыня. Длинное тело в моей постели. К колену прижимается холодная нога. Твои ступни упираются в изножье кровати. В слабом луче солнца лучше видны редкие волосы, покрывающие грудь, и то, как она поднимается и опускается.

Я помню. Ты ляжешь ко мне в кровать, я проверю температуру, натяну на тебя одеяло. Вылечи меня, попросишь ты. Я принесу завтрак. Помню.

Стены сочатся кровью, она стекает в воду. На полу собралась лужа. Она колышется в приливах и отливах. В полнолуние вода устремляется к двери. В следующее полнолуние она дойдет до края лестницы и водопадом польется вниз, затопит гостиную, кухню. Все будет смыто водой. Все, что у нас есть, унесет в море. В стенах проломы, внутрь заливает дождь, обои вздуваются пузырями. Струи дождя стекают по плинтусу, вливаются в маленькое море на полу.

Просто досада, что этот пол будет уничтожен. Идеально ровные доски из старого, прочерченного древними кольцами возраста дерева. Мне нравилось это ощущение по утрам – под моими босыми ступнями частичка дерева из старой Англии. Смерть ради какой-то цели. Для того, чтобы стать чем-то иным. Под ступнями – частица долгого девятнадцатого века. Напоминание: что-то продолжает жить даже после смерти. Воспоминания и дерево викторианской эпохи. Дом, построенный из воспоминаний, медленно рушится.

Я еще не готов. Еще нет.

- Вода поднимается, - говорю я тебе. Получается еле слышно.

- Этого следовало ожидать, - отвечаешь ты.

Правильно. Следовало. Я разрушил стены, невзирая на прогноз. Я впустил море, именно я. Это должно было случиться. Моя вина. Миссис Хадсон вряд ли обрадуется. Три пули в стену, и я ее проломил. Вся улица перекопана. Ее стирают с лица земли. Нет больше Бейкер-стрит – незачем. Шерлока больше нет.

- Ты мертв, - напоминаю я. – Почему ты умер? Это бессмысленно.

- Я не мертв, - отвечаешь ты. – Я здесь.

- Верно. Похоже на то, - ты не похож на мертвеца. На вид ты очень даже жив. Как чудесно. Да. Просто превосходно. С чего я решил, что ты мертв? Разве я ослеп? Меня так легко одурачить. Странно. Я так долго горевал, считая тебя мертвым. Видимо, я ошибся.

Ты хочешь, чтобы я тебя вылечил. Как? Наклоняюсь и прижимаюсь губами к ключице. Ты теплый.

Стоп. Что я делаю? Целую тебя, так? Почему я это делаю?

- Извини, - я по-прежнему шепчу. Шепчу, уткнувшись в твою кожу. Ты затягиваешь меня, как черная дыра. Вырваться невозможно. Ты такой теплый.

Кладу руку тебе на живот. Между нами всего лишь тонкая простыня. Под ней я чувствую впадину пупка – крохотный провал в тепле тела. Твоя кожа под простыней, впадина пупка – ничего не могу с собой поделать. Под веками пощипывает. Мне необходимо к тебе прикоснуться. Целую твое горло.

- Мне так жаль, - не могу остановиться. Не хочу останавливаться и не могу: ты притягиваешь меня, мои руки и губы как магнит. Мне необходимо касаться тебя. Ты же понимаешь. Ты простишь меня. Правда ведь? Скажи, что понимаешь.

- Понимаю, - говоришь ты. – У меня жар.

Да, верно. Ты понимаешь. Ты проводишь пальцами по моим волосам, а мне кажется, что я сейчас взорвусь. Ты – это тепло, все остальное – холод. У краев кровати плещется вода. Твоя кожа мягкая. Твоя грудь – ребра, тепло и стук сердца.

- Не оставляй меня, - говорю я во впадинку у основания шеи. Твои руки обнимают меня, нога проскальзывает меж моих. Кожа к коже. Я проваливаюсь в солнце.

- Ты романтик, - говоришь ты и целуешь меня в губы. От тебя пахнет мылом и никотиновыми пластырями. Кофе и местом преступления. Прижимаю ладонь к твоей пояснице, и слабый стон, коснувшийся моих губ – самое эротичное ощущение в жизни. Я еле дышу.

- Мне нравится, - говоришь ты. – Не останавливайся.

Проводишь рукой вниз по моему животу, и у меня перед глазами мелькают звезды.

- Все не так. Мы же этим не занимаемся.

- Разумеется, нет.

Холодно. Шерлок? Куда ты пропал? Ты ушел. Ты исчез. Что случилось?

Ты умер. Я на мгновение об этом забыл. Ты умер. Вода прибывает. Холодно.

*

- Джон.

Я тебя слышу, но не вижу. Я не открою глаза. Я знаю, что случится тогда. Если я открою глаза, ты умрешь.

- Джон.

Твои руки на моей груди. На моих бедрах. Твои руки. Великий Боже.

- Джон.

Не останавливайся. Прошу. Только не останавливайся.

Господи.

Все, что я слышу - только звук своего дыхания, и ничего больше.