Безмолвный

Когда я писал ту сцену, то представил тебя так ясно и четко. То выражение лица: при всем огромном объеме твоих знаний какие-то мелочи все еще поражают тебя. Я был готов застрелить человека ради тебя. А на твоем лице застыло непонимание: как могу я знать что-то, чего не знаешь ты.

Если задуматься, то я провел неприлично много времени, рассматривая твое лицо. Я ловлю себя на том, что делаю это в самые различные моменты. Описываю очередное дело, ничего особенного. А потом – раз, вот и ты. Твое лицо.

- Зачем описывать мое пальто?

Снова читаешь, стоя у меня за спиной. Сначала это меня сильно напрягало, казалось слишком сильным вмешательством в личное пространство. Я ведь готов был показывать тебе все посты перед отправкой, я предлагал так и делать, но ты отказался. Слишком много труда. Тексты тебя не интересуют. Ты сказал, что тебе все равно. И все же ты подкрадываешься сзади и пристально смотришь на экран через мое плечо. Я пишу и перечитываю все перед отправкой, и ты просто не можешь устоять. Тексты о тебе всегда интересны, да? Для меня – да.

- Было сыро. Это важно.

- Ничуть.

Оборачиваюсь. Наши лица слишком близко. Неуютно. Ты не отшатываешься. Приклеился взглядом к моему посту, вчитываешься в каждое слово.

- Все-таки захотел побыть редактором?

- Нет-нет, - ты наклоняешься, опираешься рукой о мое плечо, постукиваешь пальцем по клавиатуре. Ничтожное движение вперед, и я тебя поцелую – настолько мы близко. А тебе и дела нет. – Ты тут слово пропустил.

Рука на плече. Я застываю вполоборота к тебе, сам не знаю почему. Ты не резок со мной, даже напротив. Просто мягко положил руку мне на плечо. Я и подумать не мог, что ты способен на столь мягкое прикосновение. Но это ерунда. Всего лишь для равновесия, для удобства. Точно так же ты мне тихо говоришь: погоди минуту, постой, я сейчас… те же самые ощущения. Просто легкое прикосновение, мимолетный телесный контакт. Между друзьями. Соседями по квартире. От тебя пахнет дорогим мылом.**

- Опять впадаешь в романтизм.

- Неужели? – к лицу приливает кровь, и от осознания этого я, естественно, краснею только еще больше. Черт. Что?

- Наверное, это твое перманентное состояние – романтизм. Именно он постоянно толкает тебя на очередное свидание, - последнее слово ты произносишь таким тоном, как будто оно означает «геноцид».

Ты, наверное, говоришь о тексте. Не обо мне, сидящем к тебе вполоборота и так близко, что можно поцеловать тебя в губы, даже не вытягивая шею. Не о том, как я уставился на твой рот. Думаю, что так. Но не уверен. Ты на меня не смотрел, ты читал мой пост. Сконцентрировался на нем. Будем считать, что ты говорил именно о нем и никак иначе. Так проще. Это просто физиологическая реакция. Совершенно естественная. Отворачиваюсь к экрану.

- Дай дописать, - отвечаю я и пытаюсь оттолкнуть тебя от клавиатуры. – Это пока черновик.

- Хорошо, - ты отходишь, убираешь руку.

- Покажу, когда закончу, - обещаю я.

- Нет-нет, все отлично.

Нет, не отлично. Через двадцать минут ты опять нагнешься к экрану через мое плечо, и в этот раз рука будет покоиться на шее.

Стоп. Вот этот отзыв, с дюжиной комментариев под ним, не положительный. Хм. Мой рассказ отвратителен. Не из-за того, как он написан. Из-за того, что я зарабатываю на образе преступника. На тебе. Тебя называют преступником. Мошенником. Ты заплатил актеру за то, чтобы он изображал «плохого парня», ты убивал невинных ради забавы и называл все это работой на благо обществу. Ты – психопат.

Шерлок не был психопатом, набираю я в окошке для комментариев. Вы его не знали. Нет никаких доказательств того, что он – мошенник. Пресса раздула сенсацию, а вы доверчиво все проглотили. Не было ни дела, ни суда, не было вообще никаких улик. Неужели вы так глупы, что верите всему, что пишут в газетах? Думаете, в правительстве ничего не знали ни о Шерлоке, ни о Мориарти? Да последнего пытались схватить за годы до того, как о нем впервые услышал Шерлок. Шерлок был хорошим человеком. Лучшим человеком, которого я только знал. Не нравятся мои рассказы, так не читайте их, и дело с концом.

Отправить.

Ублюдок чертов.

Дать бы тебе по физиономии, Джо из Бристоля.

Ты не психопат. И не мошенник. И, тем более, не преступник. Ты - мой друг. Мой лучший друг. И убивал – я, не ты. У меня выше меткость.

Черт.

Мой друг ушел, а я и не заметил. Получил срочное сообщение? Ссора с подружкой? Мать велела идти домой и заняться стиркой? Кто знает. Он ушел.

Телефон на столе гудит. Мне пришло сообщение. Теперь я их редко когда получаю, ведь раньше почти все они были от тебя, а тебя больше нет. От кого бы это?

Номер неизвестен.

Не стоит, Джон. Это не поможет.

Что? Это о чем вообще? О моем комментарии? От редакторов? Издателя? Обновляю страницу. Мое сообщение исчезло.

Майкрофт?

Господи. Неужели нельзя оставить меня в покое? Не трогайте меня. Дайте справиться со всем этим. Я больше никому не нужен. Я – неважен. Кому какое дело, что я говорю? Просто… отстаньте.

Иди к черту, Майкрофт.

Отправить. Вот тебе.

Ублюдок.

____________________

От переводчиков

* Цитата из работы «Об искусстве письма» Артура Квиллер-Коуча (1863 – 1944), видного английского литературоведа, критика и издателя. Значение – как бы писатель не прикипел к определенным метафорам, приемам и фразам, нужно выкидывать их из текста, если они там бесполезны.

«Если вы почувствовали желание оскоромиться и вставить в текст образчик излишнего стилистического изыска, так последуйте ему с чистым сердцем, но – удалите его перед тем, как отправить рукопись в издательство. Убивайте любимых».

** В оригинале - triple-miled soap, трижды пилированое мыло.

Пилированное мыло - высший сорт мыла. Его получают при перетирании высушенного ядрового мыла на валиках пилирной машины, а затем прессуют в бруски. Трижды пилированное мыло, дорогой продукт, подвергается такому процессу трижды.

========== Глава 11: «…и видеть сны»* ==========

- Джон.

Горит свет. Я в кровати. Одеяло из грубой шерсти придавило ноги. Не могу пошевелиться, и это хорошо. Прижатый к этой узкой постели, я чувствую себя в безопасности. Ветви деревьев стучат в окно, выстукивают морзянкой: он не понимает. Конечно же, не понимаю. Я никогда не понимаю.

Где-то там, снаружи, притаилась опасность. Поднимается вода. Но здесь ее нет. Ты стоишь у гардероба, рубашка расстегнута, свободно болтается. Я смотрю, как ты раздеваешься? Да. Смотрел. Всегда. Как хищник. Любовник.

Но это не про нас. Я так не поступаю. Этого между нами нет.

- Извини, - я пытаюсь отвести взгляд, но не могу. Я отворачиваюсь, но ты все еще здесь. Твоя грудь, живот, выпирающие тазовые кости так близко, что к ним можно прикоснуться. И я прикасаюсь. Удерживаю тебя. Иначе - тебя унесет потоком, иначе - ты исчезнешь. Прижимаюсь лицом к твоему бедру. От тебя пахнет торфяным болотом. Это пугает. Ты кладешь мне руку на голову. Вздрагиваю.

- Джон.

- Извини, - ложусь обратно на кровать, смотрю на тебя искоса.

Ты стягиваешь рубашку до конца. Это настоящий стриптиз, я и не знал, что ты на такое способен. Смотрю на изгибы твоего позвоночника. Я могу представить, как разворачиваются у тебя за спиной крылья. С крыльями ты смог бы летать и никогда бы не упал.

Ты куда мускулистей, чем считают. Крепкий и сильный, подвижный. Живой. Прекрасный. Вот какой ты. Прекрасный.

- Ты прекрасен.

- Джон, - в твоем голосе упрек. Как стыдно. Почему я так говорю? Не знаю. Я не знаю.

- Извини.

У двери лежат три собаки. Ни одна из них не похожа на того кошмарного хаунда. Лежат смирно и просто смотрят на тебя, как я. Пудель, бигль и ирландский волкодав. Лежат в ряд. Ждут. Стерегут дверь.

- Джон.

- Да?

- Я натаскивал этих собак годами. Они скорее умрут, чем допустят, чтобы с тобой что-то случилось.

Ты садишься рядом со мной на кровать. Кладешь мне руку на бедро, затем наклоняешься и целуешь. На вкус ты как виски и дым костра. Приятно. Ты у меня в крови. Ты прекрасен. Зачем ты целуешь меня?