Тяжесть слова

– Эй, Таюна, – Лолиш пихнула меня в бок и кивнула в сторону, – твой муж приполз. Собирайся.

От ворот действительно полз Аршавеше. От одного только взгляда на него в моей душе взметнулась волна радости, и я, позабыв о подругах, бросилась к нему.

– Я скучал-с-с-с-с, – медленно протянул Аршавеше, поймав меня. Чёрные глаза голодно сверкнули, и он склонился к моим губам.

Я смутилась. Меня всё ещё приводило в смятение это его «скучал». И дико волновало. Закусив губу, я исподлобья посмотрела на него и улыбнулась.

– Я тоже.

Подобные признания до сих пор выходили у меня с трудом.

Арш легко поцеловал меня, довольно улыбнулся и потащил к паланкину.

Уже внутри, стоило пологу опуститься, я сама потянулась к губам мужа и поцеловала его.

– Домогаешься? – коварно пропел он.

– Имею право, – мои щёки потеплели.

Четыре года прошло, а мои разбуженные чувства не только не улеглись, но и стали понятнее и уже привычнее.

Я любила этого хитрого чернохвостого змея. Любила так, что сердце разрывалось, а язык немел, стоило мне подумать о словах любви. Сам Арш никогда не спрашивал, люблю ли я его, но мне казалось, что он знает это и так.

– Как съездили?

– О, прекрасно, – я прижалась щекой к его груди. – Дилания уже полностью оправилась от родов, а её дочь такая замечательная. Правда, совсем крохотная. Вот такая, – я отмерила расстояние от кончиков пальцев мужа до его локтя. – Наагалей Шонар на неё дышать боится. Такая умильная малышка. Я её даже подержала. Это было очень опасно: урони я её, и наагалей бы меня убил.

Точно бы убил. Роды были тяжёлыми, и наагалею пришлось пережить много страшных часов. И девочка родилась очень слабенькой и маленькой, от чего наагалей переживал ещё сильнее. После такого ужаса он решил, что его жена больше рожать не будет, и назначил наследника из племянников. Только, думается мне, поспешил. Дилания оставалась всё такой же робкой, но мужа уже не боялась и училась вить из него верёвки: суровый наагалей внимательно выслушивал её просьбы и, если не считал их опасными, исполнял. Просто и сурово. Она захотела – он сделал.

– Не надо было тогда брать, – нахмурился Аршавеше, относящийся к томимым инстинктами нагам с большей серьёзностью.

– Но мне очень хотелось, – я с улыбкой откинулась на его плечо. – Она такая маленькая, тёпленькая, кряхтит, едва шевелится…

– Ты меня сейчас искушаешь? – из-под ресниц на меня горячо посмотрели чёрные глаза.

– Ну, у нас ещё год же… – я смущённо потеребила его пояс.

Я очень хотела, чтобы у нас с Аршем был ребёнок, но признаться в этом было так сложно. Так сложно было говорить о том, чего действительно хотелось. Очень хотелось.

– Ну, пять лет – это самый больший срок, – муж откинул голову назад и уставился в потолок. – Кошка выросла. Мы же ждали, пока она вырастет?

Я удивлённо посмотрела на него. Мы ждали?

– Ты хочешь? – поражённо выдохнула я. Кошка внутри взволнованно встрепенулась и возбуждённо заурчала. О, да, она очень-очень хочет котёнка!

– А с чего такое удивление? Почему я должен не хотеть?

– Ну в вашей семье все мужчины с предубеждением относятся к родам…

– Ф-ф-ф, – презрительно фыркнул Аршавеше, – не относи меня к этим пустым паникёрам. Уж я-то из-за таких глупостей переживать не собираюсь.

– Точно?

– Боги, Таюна! – Арш закатил глаза.

 

11 месяцев спустя

 

Аршавеше был бел как мел, глаза его были расширены от ужаса, и, чтобы не упасть, ему приходилось придерживаться за стеночку. Но стоило из комнаты донестись новому стону, и руки, и хвост ослабевали, и он начинал сползать на пол. В который раз в жизни Арш начинал понимать деда. Сейчас там, за дверью, Таюна рожала, а он стоял здесь и весь трясся от осознания того, что же он наделал.

Как и его дед в своё время, он решил присутствовать при родах, хотя Таюна была категорически против. Мало того, его пытались отговорить от этой затеи и отец, и дед. Выслушав надменный отказ внука следовать разумному совету, дед проворчал, что все они идиоты, учились бы на его опыте: он в своё время пытался отговорить от идеи присутствовать при родах и Лейлаша, и Шашеолошу, и Нариша. Никто не послушался. Аршавеше тоже.

И через полчаса после начала схваток наагалея Руша̀на выставила его за дверь.

А ведь раньше его забавляло, как дед, бледный и виноватый, ползал перед дверью и царапал стены от безысходности.

Теперь он делал то же самое.

Из-за двери раздался глухой стон. Наагасах побледнел ещё больше и покачнулся.

Он знал, что роды – это больно. Но одно дело знать, и совсем другое – видеть. Как он мог поступить так со своей женщиной? Боги, почему он сразу не подумал о том, сколько женщин умерло при рождении детей? Таюна уже так долго мучается. А вдруг это убьёт её?