Страница 6 из 13
— Просто сказка, — развёл руками Можер. — Выдумка...
— Причём нелепая! — подхватил рассказчик. — А чем объяснить, что, едва вода вернулась на небеса, как реки и озера тотчас отделились от океанов и морей и рыбы вернулись в свою стихию: одни — в пресную воду, другие — в солёную?
— Это сделал Бог, ведь он всемогущ, — робко попытался встать на защиту Священного Писания нормандец.
— Пусть так, но случай с горами?.. А с животными? Ни одному богу не заставить голодать тигров, львов, медведей, слонов и остальных целый год! Что отсюда следует, ты и сам теперь понимаешь: никакого ковчега никогда не существовало. Но оставим это, давай заглянем в Евангелие или Новый Завет, породивший христианство. Здесь говорить можно много, и нам не хватит этого дня. Скажу лишь о рождении двух младенцев — Иоанна Крестителя и его брата Иисуса.
— Разве они братья?
— Да ещё какие! История любопытнейшая, ты обхохочешься. Впрочем, всем и без того известно о беспорочном зачатии Девы Марии. Но ты, граф, без сомнения, умный человек — скажи, разве может быть такое? Ведь Мария была девственницей, плотник не спал ещё с ней, мало того, они ещё и женаты не были, а у неё уже заметно округлилось брюшко. С чего бы это вдруг, как полагаешь?
— Я думаю, дети не могут рождаться без совокупления мужчины и женщины, — уверенно заявил Можер.
— Как же тогда появились на свет Иоанн и Иисус?
Можер подумал и сказал:
— В Библии говорится, что это дело архангела Гавриила, посланца божия.
— Шустрый, однако, был посланец; пригляделся к Елизавете, кузине Марии, видит, служба Богу для Захарии превыше супружеского долга, да и наведался в гости к скучающей супруге священника. Молод, красив, статен телом — как такому откажешь? Супругу же ловкач заявил, что жена его вскоре родит сына, который Духа Святого исполнится от чрева матери своей. Потом, поразмыслив, наведался к Марии — молодой очаровательной смуглянке, — заморочил ей голову насчёт божественного промысла... однако не будем больше об этом.
— Понимаю, тебе неловко продолжать. Но что же мужья? Неужто не поняли, что их надули?
— Ещё как поняли! Первый, одураченный, сам признался в этом, когда однажды изрёк: «Благословенен Бог Израилев, что воздвиг рог спасения нам!» Что же до Марии, то призналась она сестре, когда уже тяжела стала: «Величит душа моя Господа, что сотворил мне, явив силу мышцы Своей».
— Так и сказала? — и Можер покатился со смеху.
— Истинно, так в Библии написано, — кивнул Рено. — А мужу Мария поведала, что, мол, это дело Святого Духа, который явился к ней в виде голубя.
— Чёрт возьми, Рено, а ведь нам толкуют, что Иисус — сын Божий.
— Так оно и есть, ведь архангел, прежде чем приступить к работе, заверил обеих дамочек, что он посланец Бога.
— А ещё Иисуса называют Сыном Человеческим.
— И это верно, ведь архангел был в человеческом обличии. К тому же по-еврейски Гавриил — человек божий.
— А его бабка с дедом, — Иисуса Христа то есть, — евреи?
— Чистокровные.
— Значит, Мария, их дочь, Богородица иначе...
— Тоже еврейка.
— Кто же тогда Иисус?
— А ты ещё не догадался? Ведь христианская религия создана на основе верований евреев.
— Любопытно... Вот, оказывается, кого возвели в ранг Спасителя и кому молится народ, падая на колени и пытаясь пробить лбами полы? Хорошенькое дело! Но скажи, монах, выходит, Иоанн и Иисус — родные братья?
— По отцу — без сомнения, по матерям — троюродные. Видишь теперь, граф, какова Библия — инструмент одурачивания невежественных масс? Хочешь, расскажу тебе ещё кое о чём, в этом писании полно нелепостей, грязи и выдумок, в нём же — море крови и призывы к насилию и мятежу. Но, боюсь, это надолго. Не стану больше тебя утомлять, на первый раз хватит. Обобщая, скажу: Библия способна возбудить в человеке лишь хитрость, лицемерие, обман, тягу к предательству и убийству. Когда-нибудь она доведёт людей до сумасшествия. Ибо нет более позорной, более чудовищной и лживой книги для человечества. И весь ужас в том, что сказка эта написана для взрослых, которые верят ей, не догадываясь, что выглядят при этом ничуть не умнее дикарей.
— Что же заставляет людей веровать? Неужто никто не понимает того, что понял ты сам?
— Человек по природе своей ленив, не хочет шевелить мозгами. К чему, если за него это делают другие? Этим и пользуются церковники, которые не хотят работать и своими баснями паразитируют на теле человечества, питаясь его кровью. Ибо Церковь — колоссальный институт обмана людей, обыкновенного шарлатанства, и все церковники, начиная от монаха и кончая папой, — типичные жулики, прячущие своё тело и душу под церковным облачением.
— А знаешь, монах, ты мне нравишься! — хлопнул Можер собеседника по плечу, отчего тот скривился. — В тебе есть бунтарский дух, а мне это по душе.
— Это потому, что и в тебе тот же дух, граф.
— Верно! Согласись, это лучше, чем позволять кому бы то ни было властвовать над собой или распускать слюни в объятиях сопливой девчонки.
— Согласен.
— Только знаешь, что я тебе скажу, брат Рено? Неблагодарное это дело — бунтовать против религии. Я вижу мракобесие, тупость церковников и не терплю их всех от мала до велика. Но что сможем сделать мы с тобой вдвоём против всего человечества, отравленного заразой? Лишь наживём себе врагов, и Церковь — не самый слабый из них. Быть как все, подчиняться, делать вид — вот что нам осталось, а лекарей из нас не получится. Одно утешение — мы с тобой знаем горькую правду и в душе смеёмся над попами, потому что видим то, чего не видят другие. Жить иначе не выйдет. Как и все, мы в сетях огромной паутины, в центре которой папа — главный паук. Что ему сделает комар, запутавшийся в его тенётах? Лишь жалобно пискнет да покорно склонит голову. Нелишним будет здесь вспомнить одну поговорку: «Коль очутился в семье волков, вой так же, как и они».
И Можер поднялся. За ним встал Рено.
— Что ж, наденем личину послушания и будем являть смирение. Я же, как послушный сын матери Церкви, стану проповедовать слово Божье и заслужу исповедями, благословениями и молитвами во славу Господа добрую славу благочестивого монаха, как и подобает в моём сане.
— Договорились, брат. А теперь едем во дворец к королю. Впрочем, почему едем? — я в седле, а ты рядом.
Сев на коня, Можер поглядел на нового знакомого и заметил:
— Ну, точь-в-точь как месяца четыре тому назад, только тогда был герцог, а теперь монах.
— О чём ты?
— Да так, пустое. А скажи, Рено, отчего вы, монахи, в тёмных рясах? Так указал вам Господь?
— Монах носит тёмные одежды в знак того, что он считает сам себя последним грешником, — смиренно ответил Рено. — Клюнийцы, которых боится сам папа, тоже в чёрном и живут по нашему, бенедиктинскому уставу.
— Не считай себя последним грешником, брат, — воскликнул Можер, трогая лошадь, — за тобой вскоре выстроится приличная очередь.
— Не выгнали бы, кому я там нужен.
— Ты несёшь слово Божье, кто посмеет тебя обидеть?
— Хорошо тебе говорить, граф, ты силён, а я слаб.
— Не падай духом, приятель, я буду тебе надёжным щитом, так и знай. С рождения мечтаю защищать слабого. Зачем тогда мне сила, чёрт побери!
Рено только улыбнулся в ответ.
Глава 3
В КОРОЛЕВСКОМ ДВОРЦЕ
Гуго жил в огромной, круглой каменной башне, которую называл дворцом. Она была построена при сыне Карла Лысого Людовике на правом берегу Сите как сторожевая и имела в высоту не более акта, что равнялось приблизительно ста двадцати футам. На две трети высоты её стену прорезывали узкие окна-бойницы, выше них тянулся ряд окон шире — с цветными стёклами в свинцовых переплётах.
Башня имела три входа-выхода. Один вёл в Галерею Правосудия, тянувшуюся вдоль берега; другой — во дворец римских императоров, резиденцию Хлодвига. Третий, выходящий на реку, служил для сообщения с внешним миром; здесь всегда было людно, а у двух массивных, обитых железом дубовых дверей с караульными башенками но бокам, всегда стояла стража.