Страница 22 из 25
Преемники и последователи генерал-губернатора Восточной Сибири графа Н. Н. Муравьева-Амурского, инициатора «амурского начинания», почти полстолетия, вплоть до начала первой мировой войны настоятельно, методично, принимая как эстафету друг от друга, доносили в столицу верноподданнейшие просьбы о необходимости специального высочайшего благоволения для заселения русскими и закрепления за Россией дальневосточных территориальных приобретений. Продолжатели «амурского дела» постоянно указывали на эфемерность, опасную неустойчивость принадлежности к России лишь вчерне, наспех, на скорую руку «застолбленных» за ней дальневосточных пространств. Молитвенно призывали центральную власть к сосредоточению первостепенного внимания на практическом разрешении насущных и перспективных проблем хозяйственного освоения разнообразных естественных ресурсов, демографического развития и общественного обустройства дальневосточной окраины. Не столько оперируя строгими расчетами, сколько опираясь на интуитивные предчувствия, экстраполяции демографических и социально-экономических процессов на сопредельных азиатских территориях, в Японии и в заокеанских североамериканских штатах, они констатировали крайне опасную медлительность практических действий, почти откровенную безучастность центральной власти в деле приобщения российского Дальнего Востока к благам технико-экономического прогресса, хотя бы в отечественном варианте темпов и масштабов его реализации.
Примечательно, что действовавшие от лица центральной власти назначенцы – дальневосточные администраторы существенно расходились с ней в оценке перспективы, будущности рубежных с российскими владениями азиатских пространств. Региональные дальневосточные администраторы полагали, что со временем китайская государственность возвысится над внутренними противоречиями, пресечет экспансионистские поползновения европейских колониальных держав и встанет в один ряд с цивилизованными нациями. Отечественные столичные внешнеполитические фундаторы и операторы на горизонты будущности Китая и в целом азиатских стран проецировали тягостную картину глубокой технико-экономической отсталости, безысходной зависимости от ведущих европейских мировых держав, к которым причисляли и Россию. Следуя этой концепции, всеми способами и путями стремились к наращиванию военно-политического присутствия на территории Китая, чтобы не отстать в его колониальной дележке.
3.5. Первые проекты «сдвига производительных сил на восток» и методы их реализации
Инициативы, проекты, начинания, верноподданнические настояния и заботы, исходившие от региональных функционеров, обосновывавших необходимость активной организации и всемерного стимулирования народно-хозяйственного движения на дальневосточную окраину, гасились традиционной западной, европейской ориентацией развития экономических активов Российской империи. Приоритетность и многовековая неизменность политико-экономической ориентации России на Европу и далее на Запад объяснялась и до сих пор определяется достаточно тривиальными причинами, истинное содержание которых состоит в том, что торговый, финансовый и промышленный капитал России традиционно и неизменно концентрируется в европейской ее части, в столичных околоправительственных сферах. Сибирь постоянно открыта миллионам возможностей приращения рубля, вложенного в ее развитие. В Сибири всегда возможностей больше, чем средств для их выгодной реализации. Но столичные скопидомы и копейки не затратят, если нет гарантии, что прибыль с Сибири не минует столичной денежной мошны, или пока гром не грянет непосредственно над столичным благополучием. Деньги в России «пламенно любят» прелести столичной жизни и, подчиняясь этой неизбывной страсти, стекаются в столицу со всех концов страны и только непреодолимой для них властной силой могут быть «командированы» на экономическую периферию. Но власть в России традиционно находится в руках столичных финансово-промышленных магнатов, которые обращены лицом на Запад. И поэтому на пространствах к востоку от столицы – и чем далее от нее, тем сильнее – усугублялся дефицит экономических активов.
В начале XX в. обезземеливание крестьянского населения Европейской России вынудило столичных деятелей искать срочный выход из весьма опасной социальной ситуации. Крестьянское переселение в Сибирь явилось своеобразным клапаном для сброса закритического уровня социальной напряженности. В рекордном 1908 г. в Сибири осело более 600 тыс. переселенцев и ходоков из России, в следующем – свыше 567 тыс., затем в 1910–1914 гг. среднегодовая норма составляла примерно 180 тыс. чел. [История…, 1968, с. 308]. Однако подавляющая масса переселенцев обустраивалась в Западной и Восточной Сибири, до российского Дальнего Востока добирались и закреплялись в Приамурье даже в лучшие годы около 20 тыс. чел. Например, в 1902 г. – 5804 чел., в 1905 г. – 2430 чел., наивысший показатель зарегистрирован в 1910 г. – 20 793 чел., но в 1911–1912 гг. – в среднем по 4,5 тыс. И в предвоенном 1913 г. – 10,8 тыс. чел. [Приложение., 1915, с. 14].
Эти достававшиеся Дальнему Востоку аптекарские дозы от массового крестьянского переселения из России, конечно, выглядели удручающе в сравнении с китайской миграцией, поселявшейся на противоположной стороне Амура. И тревога за надежную принадлежность дальневосточных пространств России отнюдь не ослабевала от того, что лишь небольшая часть, несколько десятков тысяч человек от почти полумиллионной китайской миграционной массы достигала российских владений. За период 1891–1910 гг. численность населения Приамурья утроилась и составила 286 тыс. чел. Но подавляющую массу переселенцев из разных регионов страны составляли многодетные крестьянские семьи, поэтому выход рабочих рук, рабочей силы для возможного использования их за пределами сельскохозяйственного сектора производства оставался крайне низким. И более того, повседневные заботы крестьянского хозяйства не позволяли надолго уходить от него на заработки. Более или менее свободный зимой, крестьянин мог надеяться в основном на извозные работы, поскольку другие возможные занятия в строительстве, на приисках на зимний период или прекращались, или заметно сокращались. Сезонное предложение крестьянской рабочей силы до посевной, после нее до сенокоса, а затем до осенних полевых работ одинаково мало устраивало и частных, и казенных работодателей.
В отличие от потенциального и дискретного рынка крестьянской рабочей силы, китайцы и корейцы появлялись ранней весной и работали до наступления зимы или свертывания производства. Некоторые из них нашли оригинальный способ экономии заработанных денег. Заработок они отправляли домой с соотечественниками, а сами совершали правонарушение со сроком наказания, рассчитанным на то, чтобы перезимовать и прокормиться в тюрьме за казенный счет, не тратиться на маршрут домой и обратно и быть весной в числе первых при найме на работу. Этот китайский трюк эксплуатировали и русские сезонники, да и принципиальная идея его была русского происхождения. Еще в 1870-х гг., во время расцвета золотодобычи в енисейской тайге, пропившиеся до последней нитки сезонники «устраивались» на зиму в каталажку в Енисейске и Мариинске – первых городах на выходе с приисков. Китайская новация в этом трюке состояла в том, что они использовали его с целью экономии, сбережения заработка, а «пропитые» русские, спустив весь заработок в кабаках и притонах, – как единственный способ выжить, просуществовать до тепла, до следующего золотопромывочного сезона, чтобы повторить весь цикл сначала.
Зимование китайцев и русской голытьбы в тюрьме и дармовое прокормление за казенный счет получило такое распространение, что военный губернатор Амурской области генерал-майор Г. М. Валуев полагал правильным и разумным наказывать мелких преступников не тюремным заключением, а принудительными работами. Одновременно генерал-прагматик в целях ускорения хозяйственного освоения Приамурья находил крайне необходимым увеличить масштабы трудового использования каторжан. По оценке генерала, выгоды от широкой эксплуатации каторжного труда, главным образом в дорожном строительстве, совершенно очевидно превосходили эффективность труда вольных рабочих, «строптивых, склонных к стачкам, забастовкам, прогулам» [Всеподданейшая записка…, 1911, с. 6]. Суммируя свои экономические соображения, военный губернатор докладывал: «… ради сокращения срока арестанты охотно идут на государственные работы, особенно, если они заинтересованы еще сверхурочными работами и разрешением им частых “выписок” предметов первой необходимости (сахар, чай, табак)» [Там же, с.6]. И в итоге резюмировал выгоды: «…не переполняют тюрем, проводят время в тяжелом труде, где отказываются работать вольные рабочие, прекрасно ведут себя (не считая побегов), скапливают себе небольшую сумму денег для начала честной жизни. Арестантский труд надежнее вольного: они исправно выполняют уроки, не бастуют, не прогуливают и не бросают работ» [Там же]. И заключал: «Необходимо развить эксплуатацию арестантского труда и особенно на дорожном строительстве» [Там же, с. 10]. По его же мнению, труд каторжан по эффективности должен был быть не ниже дисциплинированного китайского и, главное, что особенно подчеркивал генерал, каторжане – это все же русская рабочая сила, а не «желтая», чужая, непредсказуемая и, совершенно очевидно, опасная тяжелыми негативными последствиями для российских позиций на Дальнем Востоке.