Страница 63 из 108
— Я хочу тебя, всю, глубоко, изнутри, понимаешь? — рычит он и снова пытается поймать ее губы своими губами, но девушка отклоняется, выставляет вперед указательный палец. Ее мутит от его слов, внутри все так горит, словно кусает промежность, впивается люто и так необходимо. Ей отчаянно хочется взять его за руку и прижать его ладонь к своим бедрам, туда, прямо между ног, чтобы он пальцами, сквозь злосчастную материю залез так глубоко, как мог. Но девушке приходит на ум мысль. Может, правда, а может, способ сбежать от своих желаний. Потому что страшно, потому что неправильно, потому что, черт возьми, ей когда-то сделали так больно. И Эрик это не остановил.
— Я пришла поблагодарить, — срывающимся голосом произносит она, — позволь.
И выскальзывает из его рук, заставляет сесть на кровать, и ее тонкие пальцы борются с пряжкой его ремня, ломаются, дрожат, почти рвутся, но все же ей удается справиться.
Бестия. Вот бестия.
Эрику трудно дышать. Так, что вены дыбятся на его коже, а грудь ходит ходуном. А девчонка стаскивает с него штаны, сдергивает вниз любую материю, обнажая его стоящий член. Она замирает. Он чувствует это. Боится. Робеет. И глаза такие до одури расширенные.
Просто возьми его в рот, мать твою. Возьми. Пожалуйста.
А Кристина все пялится. Пальцы дрожат, щеки горят. Вот облизывает губы. С ума сойти. Просто долбануться. И мужчина нетерпеливо ведет бедрами.
Ну, давай же!
И словно ее внутри что-то подталкивает. Она обхватывает сначала пальцами, а потом рукой основание его члена, чуть сжимает, сдавливает, трет. И Эрик закрывает глаза, запрокидывает голову. В ее неопытности, почти невинности есть что-то одуряющее. Она лишь пробует, надавливает и гладит по наитию, с каким-то детским восторгом наблюдает, как меняется его лицо, как морщится лоб, стоит ей лишь тереть сильнее. Когда ее горячий и влажный рот, в котором так тесно и мокро, касается самой головки — всего лишь кончик розового языка — Эрик стонет так глухо, практически рычит, издает какие-то нечеловеческие звуки, елозит по простыням. Глаза у нее большие, просто охренеть какие большие. Но смелости и уверенности становится больше, когда забирает член в рот, и мужчина, не контролируя себя, начинает толкаться, утопать в этой влажности и тесноте. Кристина дышит шумно, помогает себе руками, даже оцарапывает нежную кожу. Вены на шее Эрика проступают, словно острые лезвия.
Кристине странно. Он у нее во рту — это не противно. Ничуть. Это ново и неизведанно. А еще это такая власть. Лежит на собственной кровати, раскинулся, хрипит и что-то глухо шепчет. У нее бьет кровь в ушах. И трение, и хлюпанье.
Кристина.
Кристина.
Кристина.
Он повторяет ее имя. Словно заведенный, так исступленно. Еще одно движение языком и губами, слизывая выступившую смазку. И проглотить. Странный вкус. А Эрик вдруг рывком садится, смотря на нее так дико и так бешено. И тогда девушка понимает.
Доигралась.
— Ну все, — еле слышно, едва различимо, сплошной хрип, а не слова. Он дергает ее с такой силой, прижимается к ней стоящим колом членом. От такой откровенной демонстрации мужского желания она почти взвизгивает. И становится страшно. Когда он был во рту, страшно не было. Было любопытно и неизведанно. — Я же говорил, — лихорадочно шепчет Эрик, рвя пальцами ткань на ее теле, — говорил, что ты сама придешь ко мне.
Бах.
Тело в его руках вдруг каменеет. Перестает быть мягким, податливым, а потом, с удивительной ловкостью, невиданной проворностью, она оказывается от него на расстоянии вытянутой руки. Затем делает еще один шаг назад. Чтобы не дотянулся.
— Какого хера…
Такая растрепанная, влажная, с его соком на раскрытых губах, с горящими глазами, с разорванной майкой так, что выглядывает ее смуглая кожа. А он лишь хмурится. Не понимает. Тяжело дышит, член стоит, кожа вся взмыленная, словно он пробежал стометровку.
— Почему ты такой? — выдает Кристина. — Почему ты все всегда портишь?! — она срывается. — В чем твоя причина? Да почему ты такой?! — она закрывает лицо руками. — Я чувствую себя шлюхой. Купил подороже. За спасение, так что ли? Так вот, — девушка отнимает руки от лица, — я тебе не продамся. Ты не сунешь свой член между моих ног, понял? — шипит она и вылетает из его комнаты с громким хлопком.
А Эрик так и остается сидеть со спущенными штанами.
Что, вашу мать, это было?
И тут до него доходит. Идиот. Это же бабы! Слово не то скажешь, и все. Дура. Вот дура. Он не имел в виду то, что говорил. Не наслаждался чертовой победой. Я просто хотел тебя. Истеричка.
Эрик падает на кровать. Член болезненно зудит, тело ноет. И что он должен теперь с этим делать? Вот же маленькая сучка.
========== Глава 29 ==========
— Все собрались?
Эвелин Джонсон стоит, упершись руками в стол, широко распластав ладони. Ее темные тонкие волосы паклями свисают вниз, отбрасывают тени на лицо. Свет в помещении приглушен, и поэтому круги под глазами лидера афракционеров отдают потусторонним цветом. Она похожа на ведьму. Пальцы-спицы, клюв вороны и косая черта вместо рта. Мутная она женщина. Кристине она не нравится.
В комнате несколько человек. Кристина сидит рядом с Трис, впервые за долгое время чувствует привычную близость подруги. Только вот у Приор складка меж бровей и озабоченный вид. И щека рассечена. Царапина глубокая, уродует красивое лицо девушки, но та лишь отмахивается. Ерунда.
— Как думаешь, зачем нас собрали? — тихо спрашивает брюнетка, чуть склоняясь к Приор.
— Не знаю, — и жмет плечами. А потом поворачивает голову, смотрит несколько долгих секунд на Кристину, протягивает руку и сжимает ладонь подруги. Странный жест. Но Кристина понимает.
Они отдалились. Казалось, те времена, когда они усаживались на кровати в общей спальне, всегда неизменно забираясь с ногами на матрац, когда они обсуждали тренировки или очередные татуировки, казалось и не было этих времен. Или они были столь давно, что все уже об этом позабыли. Когда они успели так повзрослеть, так вырасти? Когда кровь, боль и война стали нормальными атрибутами их жизни? Девушка не знает, лишь закусывает губу и сильнее сжимает ладонь лучшей подруги. Как отголосок прошлого. Чистый, не замаранный отголосок. Редкость в темное время.
— Мы кого-то ждем?
Снова Джонсон. Обводит всех присутствующих взглядом гарпии. Сильная женщина. С этим не поспоришь. Даже восхищение вызывает. Но что-то в ней не то. Кристина никогда толком не видела Джанин Мэттьюс, но ей почему-то думается, что что-то общее у них с Джонсон есть — обе слишком хотят власти. Стоит только посмотреть на мать Тобиаса. Стоит, вся такая внушительная, несмотря на невысокий рост, и глаза сверкают, и сила в фигуре. Много в ней стали, много в ней железа. Да вот только есть ли хоть капля милосердия? Без этого истинным лидером не стать. Кристина понимает, пусть и теряет саму себя так стремительно. Боится оглядываться, боится смотреть на осколки жизни под ногами. Это ведь ее жизнь, ее детство, ее мечтания. Ее.
— Эрика нет, — подает голос Четыре, и девушка дергается.
Зря он его упомянул, ох как зря. Кристина тут же начинает ерзать на месте, вести плечами и непроизвольно тереть бедра друг о друга. Последние два дня она только и думает об этом мужчине. Избегает мастерски, но мыслями лишь с ним. Она боится. Его. Себя. Того, что между ними. Она жутко страшится, что может просто прийти и предложить себя. Это вызывает такую сладость меж бедер. И это так неправильно. Но ей никогда не забыть, как он целовал ее, как вылизывал ее шею, как ласкал языком губы, как шептал все эти пошлые непристойности ей на ухо. Это так порочно и так желанно. Кристина до сих пор не может прийти в себя, вся горит изнутри. Вспоминая и вспоминая. И да, наслаждаясь этими воспоминаниями.
Ее мир рушится со страшной скоростью. Она ведь Искренняя, была таковой, по крайней мере. И привычку делить все на черное и белое, возводить в абсолют трудно забыть, трудно от нее избавиться. Эрик — это черное. Вязкое, лютое, страшное, ярое. Черное. Не может быть иначе. Она просто обязана его ненавидеть. Но Кристина не может. Лишь облизывает губы, закрывая глаза и снова, будто впервые, кожей чувствуя его прикосновения. Это будоражит. Он — беспринципное хамло, он любит убивать, страдания других доставляют ему наслаждение. Но он защищал ее. И это рушит все. Сбивает с ног. Девушка боится анализировать, уже даже не пытается. Лишь понимает, что в ней теплится вера в лучшее. Человек существо такое. Без веры мы ничто.