Страница 136 из 140
Случайно припомнились ему слова молитвы от бессонницы, заученные еще в детстве.
Хамдам оживился. Он услыхал голоса мальчиков, которые когда-то вместе с ним хором заучивали эту молитву, - вспомнил своего учителя, дамуллу, отличавшего его звонкий голос. Потом стал вспоминать подарки отца и всякие награды за хорошее учение в школе.
Слова молитвы приходили не сразу... Он отвык молиться... Но постепенно одно слово прилеплялось к другому, и восстановилась в памяти вся молитва. Она была на арабском языке.
- Боже... - бормотал Хамдам. - Звезды появились на небосклоне. Сон смежил очи людей. Ты, живый, тебя не клонит ко сну, не берет дрема. Ты, живый, укажи ночи истинный путь. Сомкни мои очи. Усыпи меня...
Дежурный старший надзиратель Овечкин проходил по коридору, делая ночную проверку. Возле камеры No 4 он прислушался... Необыкновенная тишина обеспокоила его. Он зажег электричество и, войдя в камеру No 4, обнаружил труп. Хамдам лежал на боку, поджав ноги, с закушенной губой, с закрытыми глазами, уронив с нар посиневшую руку.
На следующий день из Ташкента для вскрытия и судебно-медицинской экспертизы прибыл профессор Самбор, потому что Жарковского удивила эта внезапная новость.
Профессор нашел, что смерть произошла от паралича сердца, на почве крупозного воспаления...
50
Юсуп узнал о смерти Хамдама в поезде.
Была вторая половина февраля. Это было грустное время, но и хорошее, потому что его можно назвать преддверием буйной и пышной среднеазиатской весны. Юсуп ехал домой, полный веселого ожидания. Два с половиной месяца работы. И какой работы...
Кишлаки, грязь, размытые дождями дороги, глушь уже достаточно надоели ему. Командировка была выполнена отлично, он имел от Карима поощряющие или благодарственные телеграммы, всегда подписанные лично. И вдруг в вагоне, среди веселой беседы с одним из пассажиров, он узнал эту новость. Он побледнел, услыхав ее.
Но пассажир был человеком достаточно осведомленным, это был один из сотрудников Жарковского. Ему приходилось верить. Он знал все. Из рассказов этого человека можно было понять, что смерть Хамдама рассыпала все дело.
- Хамдам умер, и вместе с ним все умерло... - сказал пассажир. Таково общее мнение.
Теперь, через два месяца после смерти Хамдама, специальная комиссия под председательством Жарковского пересмотрела дело Хамдама. Все привлеченные вместе с Хамдамом по этому делу были выпущены на свободу и разъехались из Коканда по домам. Сапар Рахимов, так же как и другие, был освобожден из-под стражи. Он вернулся в Беш-Арык, с Баймуратова и Абдуллы было снято всякое обвинение. Комиссия постановила их дела вовсе прекратить. Все это было ею мотивировано и затем подтверждено соответствующими инстанциями... Все это давало Юсупу понять, что дела больше нет... Все, от чего люди волновались, что приводило их в такое кипение, вдруг засохло, остыло, будто клей. Юсуп вспомнил Гасанова, вспомнил весь свой разговор с этим странным человеком, вспомнил свое недоверие и понял, как он был неправ. Как он был глубоко неправ! Но его ум еще сопротивлялся, он не мог связать это с Каримом.
- Ну, в Беш-Арыке как это восприняли? - спросил Юсуп.
Пассажир ответил, что в Беш-Арыке все рады, все спокойно вздохнули, готовятся к выезду в поля, идет ремонт тракторов. Не до Хамдама... Как будто его и не было.
- Вот судьба... - сказал он, рассмеявшись.
В поезде было холодно и темно. Поздно вечером поезд пришел в Ташкент.
Юсуп жил неподалеку от вокзала, в привокзальном районе.
Приехав домой, он заснул только под утро. Но и это нельзя было назвать сном. Он лежал измученный, разбитый, то засыпая, то просыпаясь, чувствуя, что его мозг не отдыхает, что разнообразные мысли переполняют его, - причем это были даже не мысли, это были куски полуснов-полувоспоминаний. Он думал о Сашке, о Варе и тут же вспоминал Аввакумова и зверское убийство Капли, думал о Зайченко, о странной смерти Хамдама, о Кариме, об утихнувшем Беш-Арыке. Сосед Юсупа в одиннадцатом часу дня поехал на работу, после его отъезда в квартире все затихло. Юсуп не заметил, как сон вдруг сковал его; он спал только три часа, но когда его разбудила хозяйка, ему показалось, что прошла вечность.
Он посмотрел на часы. "Пора ехать с отчетом". "Но Хамдам убит... Он отравлен..." "Как я буду говорить с Каримом? Я спрошу его про звонок... Расскажу про Гасанова. Что я сделаю?" "Хамдам отравлен. Почему отравлен? Кто это сказал? Это я сказал". Все эти мысли беспорядочно сменяли одна другую. "Да, он отравлен!" Это был все тот же сон. Юсуп ходил, говорил с хозяйкой об обеде, курил папиросы, вызывал машину. Но все-таки это был сон. Он думал все об одном и том же до боли и до одурения. Он вдруг вспомнил небрежный, торопливый почерк Гасанова, вспомнил, как в своем письме Гасанов охватил сразу беш-арыкскую трагедию. "Что написал Гасанов в ГПУ? Ну, то, что говорил... Ясно".
Хозяйка принесла чай и завтрак. Но Юсупу есть не хотелось. Он отставил поднос в сторону. Внизу около дома загудела машина. Юсуп, залпом выпив стакан чаю, вышел на улицу. Лил дождь. Пешеходы скользили в галошах по слякоти. Юсуп левую руку сунул в карман, там лежал браунинг. Он забыл его оставить дома (браунинг был взят в поездку)...
И как раз в это время, даже в этот час, с Ташкентского аэродрома Лихолетовы улетали в Москву. Днем Юсуп получил от Вари записку:
"Дорогой Юсуп, я не знала, где тебя искать, и поэтому прибегла к старинному, испытанному способу. Мы приехали в Ташкент. Однако нам все равно никак бы не удалось повидаться... Знаешь Сашку! Как водится, в последний момент у него все изменилось. Он говорил утром с округом, и оказался какой-то военный самолет, который через час летит в Москву. Ну, Сашка непременно захотел лететь. Словом, поезда отменяются. Мы сейчас летим. Сашку наконец вызывают в академию. Я пришлю тебе из Москвы наш адрес, когда у нас выяснятся дела и вообще будет что-то определенное. У меня остались ящики с фруктами в гостинице. Умоляю тебя, отправь их багажом, большой скоростью, до востребования, на Казанский вокзал. Все это из-за Сашки. В самолет не влезает. Целую тебя крепко и жду тебя непременно в Москве, если мы действительно там останемся, если Александра примут, чему я мало верю. Сашки нет. В ажиотаже он помчался в округ, обещав, что оттуда вышлет за мной другую машину. Вот я сижу на чемоданах уже час и жду, как дура..."
Приписка: "Нет, все-таки летим. Целую".
51
Перед фасадом нового белого двухэтажного здания чернели куртины обнаженной земли. Из земли торчали остатки стеблей. Дорожки цветника, так же как и летом, все еще были усыпаны гравием, садовник ходил по дорожкам и маленькими железными граблями сгребал в кучу мусор. Сырой гравий хрустел у него под ногами. Ветер проносился с шумом сквозь сучья деревьев. Шуршали по асфальту шины, в туманном воздухе глухо трещали моторы отъезжавших машин. Внутри большого подъезда за стеклянными дверями стояли дежурные милиционеры, проверявшие пропуска, выданные комендатурой.
Шоферы мирно дремали в машинах, стоявших длинным рядом около тротуара. Юсуп прошел мимо них и поднялся по нескольким ступеням к дверям подъезда.
Высокий молодой милиционер-узбек одним движением глаз осмотрел Юсупа, его кожаную куртку и, взяв протянутый ему партбилет, перелистал несколько страничек - от той странички, где была наклеена фотография, до штампа последней уплаты членского взноса... Все было в порядке. Милиционер махнул рукой.
Юсуп вошел в вестибюль. Электричество еще не горело. Сверху, со второго этажа, спускалась широкая каменная лестница, покрытая красивой дорожкой. В вестибюле было просторно и прохладно.
Юсуп пересек его, свернул направо, прошел мимо второго милиционера, стоявшего возле внутренней лестницы, и вышел из полутемного коридора в приемную Карима.
В конце приемной, около двери в кабинет Карима, помещался стол его секретаря Вахидова. Налево от стола шла дверь в маленькую комнату, где работала русская часть секретариата.