Страница 13 из 14
Н
НАКАЗАНИЕ
Наказание, естественно, это расплата за проступок, за преступление. В чукотском обществе, как и в любом человеческом сообществе, оказывались люди, которые нарушали общепринятые, хотя и неписаные законы и установления. И существовали строгие меры, которым подвергались нарушители общественных правил. Хотя в литературе тангитан о луоравэтланах, особенно времен первых встреч с ними, отмечалась необыкновенная честность чукчей. Но это было не совсем так. Если что-то поручалось охранять или оставлялось под поручительство какого-нибудь местного жителя, можно было быть уверенным, что все будет в полной сохранности. Но и в то же время мои соплеменники не брезговали прихватывать то, что плохо лежало. Но тайное присвоение даже малой вещи у своего соплеменника почиталось большим позорным проступком, и виновник расплачивался за это всеобщим презрением со стороны своих земляков. Я помню большую семью Кымыргинов из нашего селения, которая вынуждена была в полном составе переселиться в Энурмин, селение на северном берегу Чукотского полуострова. А вина была в том, что старший Кымыргин снял из чужого капкана песца, и эта кража была замечена. Никто не судил Кымыргинов, не клеймил вслух проступок главы семьи, но все в Уэлене знали, что Кымыргин украл. И вся семья оказалась в изоляции: никто с ними не общался, не разговаривал, встречая на улице кого-нибудь из Кымыргинов, переходили на другую сторону, отворачивались. И Кымыргины уехали. Но почему-то считалось, что украсть у тангитана не было таким уж позорным проступком, как у своего. С появлением спирта чаще всего крали огненный напиток. И на это даже смотрели как на какую-то доблесть, проявление особой смелости. Воров, пойманных у складов, арестовывали, судили и посылали отбывать наказание в районный центр, где была тюрьма. Кстати, такие воры пользовались тайным сочувствием своих земляков. До отправления на место отбывания наказания воров держали в нетопленой бане либо запирали на ночь в домике сельского Совета. Вторая категория осужденных советским судом состояла из хулиганов, драчунов. Все проступки такого рода совершались в пьяном виде. Мой двоюродный брат Теркие шесть раз сидел в лагере, а в промежутках ухитрился «настрогать» семерых детей. Его «преступное прошлое» создавало ему своеобразный героический ореол. На моей памяти было два или три случая, когда моих соплеменников приговаривали к наказанию за экономические преступления — растраты, хищения денежных средств. Эти преступления совершались скорее по неведению, малограмотности и отсутствию опыта. Политических у чукчей, если не считать раскулаченных богатых оленеводов, не было, не водились и диссиденты. Больше всего мои земляки боялись наказаний по партийной линии. У меня был хороший знакомый по имени Танат, который работал на звероферме в Уэлене. Это предприятие новое для Чукотки. Раньше чукчи добывали пушнину в тундре — ставили капканы или стреляли песцов из мелкокалиберной винтовки. Танат был на хорошем счету и пользовался таким авторитетом, что даже был рекомендован в члены коммунистической партии. Все было хорошо, но, на беду, в один из революционных праздников, когда спиртное рекой лилось в местном магазине, Танат перебрал свою норму и в пьяном угаре вдруг проникся необыкновенным сочувствием к своим подопечным — чернобурым лисам. Он пошел на звероферму, выкрикивая по дороге: — Свободу зверям! Это вольные существа, и большой грех держать их взаперти! Всякое животное по существу свободное! Танат оттолкнул сторожа и принялся открывать клетки. Он успел выпустить с десяток лис, но тут подоспевшие ребята скрутили, обтерли снегом пьяного, дали слегка протрезветь и проводили домой. На следующее утро Таната вызвали сначала в контору совхоза и, как следует отчитав, сказали, что он должен оплатить стоимость десяти чернобурок. Танат, пряча от стыда лицо, покорно согласился, но тут в контору зашел секретарь парткома и заявил, что это только начало расплаты. — Ты еще ответишь и по партийной линии! — строго и зловеще произнес секретарь парткома. Танат не знал, что это такое — наказание по «партийной линии». Судя по тону и выражению лица партийного начальника, это не сулило ничего хорошего. Прошло несколько дней. Половину сбежавших лисиц поймали недалеко от зверофермы: они предпочли держаться поближе к своим кормушкам. Еще двух нашли растерзанными. Видимо, над их дорогими шкурками поработали собачьи зубы. Практически Танату пришлось оплатить лишь пять шкурок, и он уже успокоился, стараясь не вспоминать свое постыдное поведение. Он перестал пить и сторонился своих подвыпивших земляков. И вдруг, когда происшествие вроде бы начисто стерлось из памяти, из райкома пришло предписание явиться на заседание бюро по персональному делу кандидата в члены КПСС Таната Василия Ивановича. Предписание было на телеграфном бланке. С этой бумажкой Танат побежал к своему ближайшему соседу — косторезу Тукаю. Когда-то Тукай был большим партийным начальником, даже одним из секретарей райкома, но что-то случилось, сломалось в его карьере. Он даже отсидел в лагере срок. Но вернулся домой несломленный, зато умудренный таким большим жизненным опытом, что все население стойбища ходило к нему за советами. Танат показал Тукаю телеграмму и спросил: — Что может мне грозить? Тукай долго вертел телеграмму, несколько раз перечитывал, изучая каждое слово, потом спросил: — Под судом был? Не был. Взыскания по партийной линии были? Не были… Ущерб возместил? Возместил. Хорошо. Думаю, что ничего серьезного тебе не грозит. Скорее всего — поставят на вид… — Как это — на вид? — Такое есть партийное наказание, — туманно пояснил Тукай. — Это самое легкое наказание. Но Танат мысленно не согласился с ним. Ранним утром он запряг собак, запасся кормом и отправился в бухту Святого Лаврентия, где располагались районные власти. Зима давно повернула на весну, и на Чукотке наступило время света, когда солнце большую часть суток находилось на небе. Свет отражался от снега, и без солнцезащитных очков легко можно ослепнуть. У Таната таких очков было даже две пары. Упряжка пересекла заснеженную лагуну и углубилась в тундровые холмы. Дорога была накатана, давно не мела пурга, и кое-где даже виднелись следы полозьев. Танат удобно устроился на нарте, боком к движению. Можно было бы даже задремать, но тревожные мысли беспокоили сердце. Он представлял себе, как войдет в кабинет, украшенный портретами членов Политбюро, предстанет перед членами районного партийного бюро, усевшимися за длинным столом. За другим столом с тремя телефонными аппаратами будет сидеть первый секретарь Иван Петрович Будинцев и будет строго смотреть на него — провинившегося. Танат уже был в этом кабинете, когда ему вручали кандидатскую карточку. Говорили всякие хорошие слова. Выходило так, что коммунистическая партия Советского Союза только и ждала того момента, когда в нее вступит зверовод совхоза «Герой труда» Танат. А теперь он предстанет перед районным начальством преступником, человеком, унизившим достоинства не просто человека, а человека будущего, будущего коммуниста. Насколько Танат разумел русский язык, выражение «поставить на вид» в его понимании заключалось в том, что провинившегося ставили где-нибудь в людном месте — на площади, так, чтобы прохожие видели его. Найдутся и такие, которые специально придут поглазеть. Интересно, наказанного связывают или он просто стоит вольно? А если возьмет и убежит? Наверное, где-нибудь поблизости ставят на страже милиционера или какого-нибудь партийного активиста. Как стыдно! В районном центре у Таната было много знакомых. Кто-то будет сочувствовать, кто-то втайне злорадствовать. Разные люди. Показался Нунямский мыс и маяк на нем. Маяк еще не работал, он засветит свой луч, когда уйдет лед и мимо мыса пойдут большие корабли. Танат подъехал к маяку и остановил упряжку. Решил покормить собак: когда еще найдется время позаботиться о них. Был еще ранний час. Отсюда езды да райкома не больше часу. Танат уселся на нарту и вдруг почувствовал к себе такую жалость, что по его щекам невольно потекли слезы. Тем временем в райкоме уже собрались члены бюро. Покончили быстро с первым вопросом, приступили к другим. Наградили почетной грамотой оленевода из курупкинской тундры Кутая. Персональное дело кандидата в члены КПСС Таната стояло в графе «разное». Когда дело дошло до него, вдруг в комнату вошел милиционер в меховой куртке. Он был взволнован. — Товарищ Будинцев! Нунямские охотники только что вынули из петли на маяке Таната, охотника из Уэлена. Он мертв. Тело доставили в районный морг. Секретарь райкома помолчал и ровным голосом сказал: — Тогда на этом и закончим сегодняшнее заседание бюро. НЕМЕЦ немцы Это новое слово и понятие в чукотском языке появилось в начале сороковых годов, когда началась Великая Отечественная война. В нашем селении ввели карточки, вменили в обязанность охотникам проходить строевую подготовку. На стенах деревянных домов, внутри магазина развесили плакаты, призывающие к бдительности: враг не дремлет. Я хорошо представлял себе этого недрем лющего врага, и его переживания мне были понятны и близки, хотя, конечно, я никогда и никому в этом не признавался. Дело в том, что мне часто поручалось охранять от собак распяленные на земле или на снегу сырые моржовые кожи, нерпичьи и лахтачьи шкуры, медвежьи шкуры. Борьба со сном была мучительна. Держать открытыми глаза было фи зически больно. Но война была далеко. Нашими ближайшими врагами предполагались японцы. Немцы были очень далеко. И вдруг оказалось, что немец совсем рядом! Мало того, он в нашем селении жил в небольшой яранге на лагунной стороне ряда жилищ. Как этот немец попал в наше селе ние, никто толком не помнил. Может быть, он был из тех аляскинских золотоискателей, которые надеялись отыскать нетронутые запасы денежного металла на азиатском берегу Берингова пролива. Он был женат на чукчанке Мину, и у них было двое золотоволосых детишек моего возраста — Володя и Надя, которые учились вместе со мной в одном классе. Фамилия у них была — Мелленберг! Мелленберг работал водовозом на полярной станции. Летом он катил с громыхающей бочкой, водруженной на колесную нарту с собачьей упряжкой, от уэленского ручья до полярки, а зимой возил лед с дальнего берега лагуны. Мелленберг отличался редкой молчаливостью. Никто не мог похвастаться, что ему удалось побеседовать с водовозом. Внешне Мелленберг был огненно-рыж и весь зарос до самых глаз тугой, яркой растительностью. Издали он скорее походил на какое-то экзотическое животное. При этом он довольно быстро освоил охотничье дело, ходил промышлять нерпу и лахтака на морской лед, а летом примыкал к какой- нибудь байдаре и вставал на носу с китовым гарпуном. Многих в Уэлене он поражал удивительно нежным отношением к своей болезненной жене Мину, старался освободить ее от тяжелой работы, сам носил тяжелый таз с собачьим кормом, рубил дрова… Надя и Володя стараниями своего заботливого отца всегда были аккуратно одеты и учились хорошо и старательно. На Мелленберга никто не обращал никакого внимания, пока не началась война. Когда Германия напала на Советский Союз и с материка начали приходить тревожные сообщения о бесчинствах немецких оккупантов на захваченных территориях, кто-то вспомнил, что Мелленберг — немец! Немец в Уэлене! Эта новость мигом распространилась по всему селению. Сразу стали вспоминать странности в поведении молчаливого водовоза, его привычку подниматься на утес Еппын и оттуда обозревать в бинокль морской горизонт, его упорное нежелание вступать в продолжительные беседы. Вспомнили, что говорил он по-русски плохо, чукотский знал едва-едва… Почти одновременно большинству жителей Уэлена пришла мысль о том, что Мелленберг самый что ни на есть немецкий шпион, засланный несколько лет назад. Даже его демонстративное нежное отношение к жене посчитали явным проявлением его чужеродности. Местное русское начальство некоторое время находилось в растерянности, но, посоветовавшись с районными властями, решили на всякий случай немца изолировать. Его посадили в баню полярной станции. Правда, часового снаружи не поставили и каждый, кто хотел, мог посещать арестованного, приносить ему поесть, а жена чуть ли не ночевала вместе с ним в тюремной бане. Надю и Володю посадили за отдельную парту, но наше отношение к ним мало изменилось. Время от времени немец Мелленберг выходил из тюрьмы, запрягал собак и отправлялся на другой берег лагуны за пресным льдом. Несмотря на свой статус военнопленного, Мелленберг продолжал исполнять свои обязанности. Раз в неделю, когда баню топили, арестованного вообще отпускали домой, и он мог отдохнуть от неволи в привычной, семейной обстановке. Предполагалось, что арестованного немца вывезут на материк с первым же пароходом, как только льды уйдут с берегов Уэлена и откроется навигация. Хотя шли разговоры, что его могут вывезти и самолетом. Время шло, зима перевалил через свой экватор, прибавились солнечные дни, а люди в Уэлене уже привыкли, что у них есть свой пленный немец. Поначалу любопытствующие приезжали из соседних стойбищ взглянуть на живого фашиста, а потом интерес к Мелленбергу совсем пропал. И все же Мелленберга увезли. Правда, не пароходом, а на гидрографиче - ской шхуне «Вега». Несколько лет назад я застрял из-за непогоды в селении Гижига на севере Магаданской области. Проходя по коридору служебного этажа аэропорта, я увидел на двери табличку: «Старший метеоролог Н. Мелленберг». И впрямь это оказалась моя землячка и соученица по уэленской неполной средней школе — Надежда Мелленберг! Она обрадовалась нашей встрече, и в тот вечер она рассказала мне подлинную историю своего отца. Оказалось, что Отто Мелленберг никаким немцем и не был. Скорее всего, он происходил из поволжских мордвинов и в детстве оказался среди беспризорников, кочующих по железнодорожным станциям вдоль великой Сибир ской магистрали. Время от времени власти устраивали облавы на стаи беспризорников, загоняли их в приюты, мыли, чистили, избавляли от полчищ вшей, одевали во все чистое, но через некоторое время значительная часть подростков снова уходила скитаться. Мелленберг таким образом добрался до только что организованной республики немцев Поволжья, в очередной раз попал в облаву и оказался под попечением доктора Отто Мелленберга, этнического немца, который не только пригрел несчастного сироту, но и дал ему свои имя и фамилию. Так, под именем Отто Мелленберга, отец Нади вошел во взрослую жизнь. Неведомыми путями он добрался до Дальнего Востока, некоторое время работал во Владивостокском порту, потом устроился матросом на пароход, идущий на Чукотку. В Уэлене во время разгрузки Отто Мелленберг повстречал Мину и влюбился в чукотскую девушку. Он решил остаться в чукотском стойбище, вошел в семью морского охотника, овладел нелегким ремеслом промысловика, а затем устроился водовозом на полярную станцию. — Он был мастер на все руки, умел все делать, — рассказывала Надя. — Но более всего он отличался необыкновенной нежностью по отношению к своей жене и буквально носил ее на руках. При этом он терпеть не мог пустых разговоров и от этого прослыл молчуном, хотя отлично говорил и по-русски и по-чукотски… А вот немецкого он не знал. Отто Мелленберг бесследно сгинул в ГУЛАГовских лагерях и так и не вернулся в Уэлен. От него остались Надя и Володя… Мама, не выдержав горестной разлуки, умерла в конце войны…