Страница 30 из 72
– Каждый раз по приезду сюда приходится отвыкать от цивилизованной жизни, – объявил внезапно появившийся в дверях Шеффер. – Представляю, что сделали бы в Германии с начальником поезда, допусти тот отставание от графика хотя бы на десять минут. А здесь подобное – в порядке вещей: лишь четверть пути проехали, а уже задерживаемся на три десятка минут. Да и вообще, возвращаясь в Азию, думаешь: вот, я знаю многое о здешних местах, но всё время оказывается, что ничего не знаю. К примеру, этот наш загадочный «коллега» – агпа, или как там его? Я дважды побывал в Тибете, но ни про каких агп слышать не доводилось. Кстати, я для того и зашёл, чтобы спросить – не желаешь ли проведать почтенного старца? Для развлечения в дороге, так сказать – может, услышим что-нибудь интересное.
…Искать пришлось недолго – в вагоне оставалось свободным лишь последнее купе, что у нужника. Именно оттуда доносился тихий заунывный бубнеж. Перед мысленным взором Крыжановского возникла картина смиренного старца, творящего благодарственную молитву за посланных ему добросердечных европейцев. Реальность оказалась проще. Старый монах сидел на койке у окна, жевал какую-то ветку, подобно тому, как европейцы обычно жуют мундштуки своих папирос, и упражнялся в горловом пении. Выходило из рук вон, но это, пожалуй, волновало бродягу меньше всего на свете.
– Почему я вступился за тебя, старик? – спросил Шеффер на дурном тибетском, однако монах понял и ощерился:
– Видно, кушо[71] знает цену сединам. Но вы пришли спрашивать не об этом. Спрашивайте. Агпа ответит, если сможет.
– Ты скажешь, наконец, что означает это проклятое слово – агпа? – спросил Шеффер у Крыжановского.
– Каста заклинателей, вроде магов. Путешествуют по миру, предлагая за плату свои услуги.
Ученые разглядывали старика, он платил им тем же.
– Когда один военачальник решил обрезать волосы Брахмы…
…Крыжановский на миг озадачился, но быстро сообразил, что имел в виду монах…
– …решил вычерпать воды Брахмапутры[72], то вскоре обнаружил – как ни старайся, а большая часть утекает сквозь пальцы.
– К чему это он? – спросил Шеффер.
– Торопит, – пояснил Герман по-немецки.
– Ну что ж, – пробормотал Шеффер и плюхнулся на койку напротив старика. – Дорога длинная, я не прочь послушать какую-нибудь из тех замечательных тибетских сказок, которыми меня уже не раз развлекали местные аборигены. Правда, я их все позабыл напрочь.
Германа же сказки не интересовали. Вновь приобретённая подозрительность заставляла обратить внимание на одно совпадение, незамеченное другими.
– Скажи, уважаемый агпа, а давно ли ты знаком с саибом Дранатом?
– Никогда не слышал такого имени.
– Это тот, кто разрешил тебе путешествовать без билета. С каких пор у незнакомых людей, к тому же принадлежащих к разным религиям, принято оказывать друг другу столь значимые благодеяния?
– Вы тоже не поскупились, а я ведь даже не просил о благодеянии, – пожал плечами агпа.
– Значит, саиба Драната ты всё же попросил? Каким, интересно, способом? – продолжил допытываться Крыжановский.
Ответом ему было заунывное горловое пение.
– Поезд простоял на станции лишних полчаса, и не тронулся с места, пока старик не поднялся в вагон, – перешёл Герман на немецкий.
– Бьюсь об заклад, ты заподозрил бродягу в способности к внушению, – рассмеялся Шеффер. – Ну, этим меня не удивить, подобных сказок я наслушался сверх всякой меры. Помню одну историю про то, как Таши-лама…, извиняюсь, как Панчен-лама[73] гостил у амбаня, и там его попросили продемонстрировать искусство внушения…
– Погоди-ка, Эрнст, давай лучше узнаем у нашего «коллеги», что ему известно о внушении.
«Коллеге» явно кое-что было известно о сути вопроса.
– Можно сделать, как вы просите, – заявил он охотно. – Только заклинать столь высокообразованных господ очень трудно. Вот если бы вы приказали принести постный ужин, благодарность моя стала бы безмерна, а возможности почти безграничны.
Улыбка монаха не внушала доверия, а в речи явно присутствовала какая-то двусмысленность. Нести ужин, однако, распорядились – интересно же.
Вскоре выяснилось, старик действительно кое-что умеет: горка коричневого жареного риса дематериализовалась с принесённого проводником блюда буквально мгновенно. Что до заклинания мыслей, то…
…В дверях показался господин Каранихи и спросил:
– Саибы, я пришёл засвидетельствовать почтение знатному учёному гостю: подскажите, где я могу найти этого мудрого человека. – Взгляд переводчика мазнул по монаху, будто не замечая.
– Это ты про него, что ли, про агпу? – спросил Шеффер.
– Не знаю, о ком вы говорите, я пришёл засвидетельствовать…
– Так вот же твой учёный гость! – рявкнул Шеффер, показывая на бродягу.
Каранихи непонимающе захлопал глазами:
– Саиб пошутил, но я по недомыслию не могу понять его шутки – там никого нет!
Шеффер с Крыжановским не успели изумиться, потому что в дверной проем втиснулась рельефная фигура Сигрида Унгефуха, облаченного в армейские штаны и майку.
– Проснулся и не могу понять, что меня разбудило. Оберштурмфюрер, вы не звали меня? – спросил эсесовец, обводя взглядом купе. И также скользнул по старику, словно не замечая.
– Позвольте, да неужто и вы тоже не видите этого…мудрого человека?! – вскричал Шеффер.
Старик мурлыкнул сыто и с глаз Унгефуха и Каранихи спала пелена – вдруг на койке у самого окна, на европейский манер закинув ногу на ногу, материализовался бродячий монах.
– Мудрый человек, говорите? Хм, да он просто оборванец, – хмыкнул Унгефух и с достоинством удалился. Переводчик, напротив, остался стоять столбом, таращась на старика.
– Эрнст, – сказал Герман удовлетворенно. – Ты нуждался в подтверждении ментального воздействия? Пожалуйста, в лучшем виде.
Шеффер не возражал – он лишь потрясённо качал головой.
– Мы даже не достигли Тибета, но уже столкнулись с чудом. То ли ещё ждёт впереди… – сказал Крыжановский мечтательно.
– Лично мне не по себе стало, как только представил, что старик может и меня как этих двоих..., – буркнул Шеффер зло. – Поражаюсь, что тебе удаётся сохранять спокойствие и бодрость духа. Настоящий нордический темперамент. Куда там подевался гауптшарфюрер, что сомневался в твоём арийском происхождении – пусть бы полюбовался…
– Спасибо за добрые слова, Эрнст, но тут дело не в арийском темпераменте – просто мне кое-что известно о буддийских монахах. Уверяю, эта братия – мирная и неопасная.
– Объяснись! А то, стыдно сказать, не я тебя, а ты меня постоянно просвещаешь относительно местных нравов и обычаев.
Глубоко вдохнув, Герман приступил:
– Буддийское учение разделяет человечество на две части: нан-па, «расположенные внутри», то есть, собственно, буддисты и чи-па, «расположенные снаружи», то есть – не буддисты. Однако сами буддисты еще членятся на две подгруппы. Первая – это миряне, обязанные исполнять лишь пять заветов Будды: не убивать, не красть, не развратничать, не лгать и не пьянствовать; вторая подгруппа – это послушники и монахи. Для монахов, живущих в монастырях, обязательны все девять заветов Будды, добавляющие к запретам трапезу в неположенное время, участие в таких развлечениях как танцы, песни и театральные представления, также им нельзя пользоваться украшениями и косметикой. Ну, а для полного счастья запрещено спать на высоком или просторном ложе, да принимать от мирян золото и серебро.[74] Другое дело – нищенствующие, бродяжничающие монахи. Как любое духовное лицо на Востоке, они пользуются у населения огромным уважением, но несут несколько иное бремя, нежели их монастырские собратья. Бродячие монахи плохо следуют основным заветам Будды, зато свято блюдут собственные обеты – обеты, данные перед лицом Благословенного, один на один.
– Из этого никоим образом не следует, что наш агпа не может нам навредить. Может, он, как раз-таки, и не давал подобного обета, – возразил Шеффер.