Страница 29 из 72
– Нет никакого мистера Голда. – добавил Унгефух.
– Как нет, а кого же тогда…
Но Шеффер перебил его.
– Мы так называем анонимную ячейку в банке Британской Корпорации, доступную тому, кто знает кодовое число.
Глава 2
Не повод для беспокойства
30 апреля 1939 года. Железнодорожная станция Силигури на границе Бенгалии и Сиккима.
Наконец-то позади тягостный путь к Силигури – южному форпосту Гималаев. Под конец даже пыхтение старенького грузовичка «Фрамо», переделанного для перевозки пассажиров, сделалось веселее. Всю дорогу пришлось молчать: тряска и громыхание запихивали слова назад в глотку, а в деревянное днище колотился гравий, словно демон дороги напоминал о недополученной жертве. И верно, европейцы не умилостивили ни собственных, ни чужих покровителей путешественников. Разве что господин Каранихи совершил странные манипуляции со своим сундучком, представляющим нечто вроде дорожных алтарей кротких пасторов с Дикого Запада.
Приехали! Вывалившийся из кабины Шеффер оказался немедленно взят в кольцо толпой носильщиков-шудр, каковые принялись наперебой предлагать помощь в погрузке имущества, да так рьяно, что с места не сдвинешься. Однако идущий следом за начальником экспедиции Унгефух без труда расчистил путь. Понукаемые его окриками, потные меднокожие индусы в считанные мгновения приобрели почти немецкое послушание: большая часть убралась с глаз, а оставшиеся, подхватив из кузова грузовика тюки и ящики, вереницей потянулись к замершему на путях составу, а над их головами, словно бичом, щёлкало неестественно тонкоголосое:
– Link, link[70]!
Вслед за имуществом, кузов покинули остальные члены экспедиции: вначале люди Унгефуха – Эдмонд, Фриц, Карл и Вилли, затем Беггер-антрополог и Краузе-кинооператор. С первыми четырьмя Герман едва успел познакомиться и вряд ли мог чётко распознать, кто из них кто, зато с двумя последними очень даже обстоятельно побеседовал вчера за обедом в дипмиссии. Эрнст Краузе – типичный сын бюргера: рыхлое короткое тело и маленькая голова с лысиной, почти постоянно скрытой под несуразным пробковым шлемом с намалёванными на нём рунами СС, невыразительное лицо, глаза сидят глубоко, а когда Краузе смеется, они почти закрываются. При всем этом оператор весьма резво бегает и вряд ли станет в пути обузой. И он – веселый.
Что касается Бруно Беггера, то тут четкого отношения у Германа не сложилось. Белобрысый, лицо неприятное, да еще недельная щетина, совсем не красящая его, особенно в сравнении с аккуратными усиками и бородкой Краузе. Ростом Беггер почти с Германа, но худосочен и слабосилен. Кажется, вынослив, в меру глуп, насколько может быть глупым ученый. И он – зануда.
Герман осторожно пошевелился – жаль будить Еву, что доверчиво прикорнула на его плече, но делать нечего – поезд ждать не станет. На мгновение решимость отступает – девушка столь беззащитно прекрасна, что хочется остановить движение солнца по небу только ради того, чтобы дать ей ещё пару мгновений сна. Рядом с ней любой мужчина, будь он хоть дикарь, хоть доктор наук, невольно ощутит себя рыцарем-защитником. Вдруг Ева вздрагивает – легко, коротко, словно гибкая веточка от дуновения ветерка. Молясь Господу, чтоб прекрасная ассистентка не проснулась, ученый тихонько целует её в лоб, после чего осторожно будит и помогает выбраться из кузова.
Только на твёрдой земле Герман позволил себе с кряком потянуться.
– Благословенно нынешнее утро, весна пришла к порогу Гималаев! – крикнул он радостно и направился к Шефферу, что разговаривал с Унгефухом у самого локомотива.
– Как чувствует себя фройляйн Шмаймюллер? – процедил Унгефух.
Герман невольно вздрогнул – раздражающий голос полоснул по нервам. Да и взгляд эсесовца слишком сильно напомнил пронзительные ледяные глаза его патрона – доктора Гильшера.
– Вполне хорошо, гауптшарфюрер, – вернув самообладание, сказал Герман. – Фройляйн спала.
Унгефух кивнул и отвернулся, будто и не было злой заинтересованности, и взгляда не было. Раньше Крыжановский совершенно не обращал внимания на подобные вещи – мало ли кто как на тебя смотрит, и кто как относится. Нынче всё иначе – английские ли «друзья» постарались, советский ли культ бдительности, или немецкие призывы к осторожности, а вернее всего – все перечисленное в комплексе, но Герман теперь стал другим человеком. Он постоянно ловил себя на мысли, что всё больше и больше уподобляется злосчастному Марку Линакеру – каждый шаг, каждое слово окружающих встречает с подозрением, обращает внимание на такие мелочи, которых ранее в упор не замечал и испытывает неосознанное желание за всеми следить. А ещё, ко всему прочему, появилась «милая» привычка постоянно держать руки в карманах, так, чтобы правой ладонью ощущать костяную ручку опасной бритвы, а левой – рифлёную рукоятку «парабеллума». Все ли разведчики испытывают подобное или это только игры его чувственной натуры – Герман не знал, зато не вызывало сомнений, что означенные игры, чёрт возьми, заставляют кровь быстрее бежать по жилам, да и новым человеком он нравился себе куда больше, чем прежним.
Профессор-разведчик оглянулся на красавицу-ассистентку и расплылся в улыбке, совершенно не подозревая, что улыбка эта очень не понравилась наблюдавшему за ним Эрнсту Шефферу, каковой счёл её оскалом вожака обезьяньей стаи. Кому-кому, а учёному-натуралисту доподлинно известно, что вожак в стае может быть только один.
Поезд дал гудок, торопя с посадкой. Сразу за локомотивом – три вагона, под крышу забитые индусами низших каст, вроде тех, что затаскивали на платформу оборудование. Сама платформа в конце состава, а между ней и общими вагонами зажат вполне пристойного вида купейник. К нему-то и направилась экспедиция. Отдельных купе хватило всем – без европейцев вагон шел бы порожним.
Тронулись. Облаченный в тяжелые доспехи рыцарский конь-паровоз потянул громыхающий состав в гору. Однообразный галечный пейзаж время от времени сменяется островками джунглей и невысокими взгорьями. Подъём достаточно пологий для того, чтобы железная дорога карабкалась в Гималаи незаметно для путешественников. На крохотных станциях, где поезду не предписано останавливаться, в вагоны на ходу сноровисто запрыгивают редкие как доисторические реликты пассажиры. Но вот поезд достигает большой станции и тормозит.
Увы, покоем эта остановка не одарила – через некоторое время донеслась громкая ругань. Крыжановский вышел на шум. Любопытная картина открылась профессору: проводник-индус, ожесточенно жестикулируя, пытается отогнать от вагона лысого старика со скверной бородкой и слезящимися глазами, в котором легко угадывается монах-буддист, но одежда монаха слишком грязна даже для бродяги. Крыжановский закурил и окликнул проводника. Тот немедленно взмолился:
– Почтенный саиб, помогите прогнать этого человека, он не желает меня слушать! У него нет билета, но саиб Дранат…
«Начальник поезда, наверное…», – отметил Герман на всякий случай.
– …саиб Дранат разрешил пустить, а он не желает идти в общий вагон, вбив себе в голову, что здесь едут его «коллеги»!
– Коллеги? – удивленно рыкнул Шеффер, выросший из-за спины Крыжановского. – Так кто же ты такой, старик?
– Я – агпа, – сказал монах.
– Он – агпа, – со вздохом подтвердил проводник, будто это всё разъясняло.
На вопрошающий взгляд руководителя экспедиции Герман отвечать не спешил.
– Может статься, и впрямь – коллега, – пробормотал он задумчиво, и Эрнст сейчас же решил:
– Пустите старика!
Проводник посторонился, и монах неспешно поднялся в тамбур. Крыжановский проводил его подозрительным взглядом и, вернувшись в купе, некоторое время безучастно наблюдал в окно, как медленно сдвинулись с места, а затем пропали неказистые строения – отойдя от станции, поезд стал набирать ход.
Проплывающий мимо ландшафт никоим образом не свидетельствует о близости Гималаев: в нескольких километрах от путей титанической лестницей распластались ровные ряды чайных плантаций; чуть дальше, на гребне холма, змеятся чахлые деревца. Все это тонет в пыльной дымке. Но вдруг над пригорком на единственное мгновение вспыхивает белоснежный горный пик. И тут же гаснет.