Ген Огинского

Этим же летом 1792 года Польша впервые услышала о своих двух великих героях.

Юзеф Понятовский был племянником короля. Он родился в 176З году и сделал себе карьеру на службе в австрийской армии, потом вернулся в Речь Посполитую, получил чин генерал-майора коронных войск. 18 июня генерал открыл свой послужной список победой возглавляемого им польского корпуса над русскими под Зеленцами на Украине.

Портрет генерала Юзефа Понятовского. Художник Й. Грасси

Тадеуш Костюшко родился в 1746 году в Беларуси в фольварке Меречёвщина. В возрасте 19 лет он стал одним из первых кадетов Варшавской рыцарской школы – одного из реализованных начинаний короля. Дальнейшую военную и военно-морскую подготовку получил во Франции. В 1774 году на короткий период он вернулся в Польшу, а два года спустя пересек Атлантический океан, чтобы присоединиться к войскам Джорджа Вашингтона в борьбе за независимость Америки от Великобритании. Костюшко был харизматической личностью и, обладая природным талантом военного тактика, быстро проявил себя на полях сражений в Америке. Он стал легендарным героем войны за независимость, получил право американского гражданства и чин бригадного генерала. По возвращении в Речь Посполитую Костюшко через несколько лет смог вернуться в армию. 18 июля 1792 года он нанес победный удар русской армии под Дубенкой, на границе между Польшей, Литвой и Галицией.

Портрет Тадеуша Костюшко. Художник К. Швайкарт

Это явилось отличным стартом для поборников Конституции. Однако маленькое польское войско не могло долго противостоять закаленной в пятилетней войне с Турцией русской армии. 23 июля у короля не осталось иного выхода, кроме как поддержать тарговицких конфедератов в борьбе против собственной Конституции.

В это же время Михал Клеофас жил то в Варшаве, то в своем поместье в Соколове, с нарастающей тревогой следя за событиями. Все хорошо знали о поддержке им Конституции, кроме того, стараниями братьев Коссаковских стало известно о выходках его гостей в Вильно. Многие магнаты оставили поместья и, опасаясь за свою жизнь, сбежали за границу. У Михала Клеофаса дело еще не зашло столь далеко, хотя оснований для охватившей его депрессии было более чем достаточно. В отсутствие возможности принять полезное и деятельное участие в политике ему не оставалось ничего другого, как просто ждать и играть на фортепиано.

Когда плохих новостей стало больше, а чаша весов войны склонилась в пользу тарговичан, друзья Михала Клеофаса заметили, что его духовное состояние заметно ухудшилось, а депрессия усугубилась. Он попросил позволения короля тихо отъехать на воды в Альтвассер, в Пруссию, чтобы там все спокойно обдумать. Король не стал возражать. Вокруг последующего отсутствия Михала Клеофаса в Варшаве возник ореол таинственности. Появились даже слухи о самоубийстве Огинского, к ужасу его единомышленников. Был опубликован его новый полонез фа мажор, по популярности превзошедший первый полонез; имя издателя, правда, не сохранилось. Полонез выходил в разных аранжировках, однако чаще всего его можно было слышать в оркестровом исполнении.

В конце того же года, ко всеобщему изумлению, Огинский вновь объявился в Варшаве. Михала Клеофаса очень развеселило, когда ему поведали, что, по слухам, он умер. Какое бы воздействие ни оказали на его депрессию воды Альтвассера, история о «чрезвычайно странной» смерти – уже вторая по счету в его жизни – возможно, поспособствовала окончательному разрушению сотканной им вокруг себя паутины.

Что касается упомянутого полонеза, то, несмотря на свою изысканную «фа мажорность», он был обречен на постоянное ассоциирование со смертью.

Ко времени первого снега русские войска уже вовсю хозяйничали на польской земле, а напыщенные тарговичане везде подчеркивали свою важность – кроме Варшавы, где Конституция пользовалась почти единодушной поддержкой. У Михала Клеофаса не было другого реального выбора, кроме как смириться с неизбежным. В конце концов, он всегда сомневался относительно шансов Конституции на выживание. Сейчас предстояло выяснить, насколько устойчиво его собственное положение, и он отправился в Литву узнать, как обстоят дела. Оказалось, что все его поместья, включая унаследованные им от дяди Михала Казимира, были конфискованы. Михал Клеофас прекрасно понимал, что братья Коссаковские приложили к этому свою руку. Он решил сопротивляться содеянному и 22 декабря 1792 года выехал в Санкт-Петербург, чтобы обсудить проблему лично с Екатериной.

Императрица российская Екатерина II приняла Михала Клеофаса с должным уважением и любезностью. По вопросу о конфискованных поместьях она предложила ему связаться с Платоном Зубовым. Это лишь подкрепило высказанные некогда Потемкиным опасения о том, что императрица доверяла решать все большее и большее количество государственных дел своему молодому любовнику. Зубов также принял Михала Клеофаса с уважением и любезностью в своем безвкусно-претенциозном дворце, пообещал ему во всем разобраться, и намекнул на неизбежные в этом деле значительные расходы. Итак, Михал Клеофас, стараясь не думать о том, откуда заполучить необходимую сумму для взятки, стал ждать результата, оставшись на зиму в Петербурге – созерцая снег и вращаясь в блистательном обществе петербургской знати.

Портрет Екатерины II. Художник Ф. С. Рокотов

Он обнаружил, что Санкт-Петербург – это действительно чудо архитектуры и строительства. Более того, город оказался необычайно дружественным, в отличие от многих городов в Речи Посполитой, например Бреста, в котором тарговичане чувствовали себя полными хозяевами и их поведение было весьма угрожающим по отношению к любому, кто позволял себе сказать хотя бы одно доброе слово о Конституции. Огинский увидел, что русские дворяне, в отличие от их польских союзников, не собирались унижать его и бахвалиться своей победой – они искренне хотели, чтобы Михал Клеофас изменил свои взгляды и встал на их сторону.

Санкт-Петербург, XVIII в.

Везде, где мог, он искал встречи с музыкой. Посещая императорский двор, с удовольствием и восхищением слушал игру двух прекраснейших музыкантов, живших и трудившихся в Петербурге в то время. Фердинанд Тиц – первоначально Диц – родился в 1742 году. До 1771 года был скрипачом в своем родном Нюрнберге и Вене, затем получил должность скрипача и композитора при императорском придворном оркестре в Санкт-Петербурге. В этом же городе он умер в 1810 году. Жан-Батист Кардон, родившийся в Монсе в 1760 году, был арфистом и композитором. Когда Французская революция оборвала его музыкальную карьеру, он уехал в Россию и получил должность арфиста при императорском дворе в Санкт-Петербурге, где умер в 1803 году.

Барон Эрнест Ванжура произвел на Михала Клеофаса менее благоприятное впечатление. В своей корреспонденции Михал Клеофас вспоминает, что барон развлекал своих слушателей «исполняя на фортепиано различные пассажи подбородком; носом, тыльной стороной ладони и даже локтями». Огинский ходил на представления, в том числе слушал оперу «Начальное управление Олега». Это произведение, первая опера, партитура которой в 1791 году была полностью напечатана в России, являло собой зрелищный, многоплановый, многонациональный историко-драматический спектакль из числа тех, которые ставились в Слониме у дяди Михала Казимира и особенно в радзивилловском Несвиже. Постановка произвела на Огинского неизгладимое впечатление, он также высоко оценил игру оркестра. Основная часть музыки к спектаклю была написана двумя прославленными итальянскими композиторами, служившими в то время при санкт-петербургском дворе: Джузеппе Сарти, родившимся в Фаэнце в 1729 году и учившимся у падре Мартини[8] в Болонье, с 1784 года руководившим итальянской оперной труппой в Санкт-Петербурге; венецианцем Карло Каноббио, родившимся в 1741 году, работавшим композитором, первым скрипачом и заместителем руководителя итальянской оперной труппы с 1779 года. Тексты для хорового исполнения были написаны самой Екатериной и положены на музыку Василием Алексеевичем Пашкевичем, который придал произведению русский характер. Пашкевич родился в 1742 году, после вступления на престол Екатерины получил при ее дворе должность скрипача и композитора. Он был первым русским композитором, сочинявшим доморощенные оперы, в которых, хотя и превалировал итальянский стиль, проступали определенные национальные черты благодаря использованию русских лирико-поэтических традиций и русских народных мелодий и ритмов. Учитывая, что Пашкевич являлся в то время концертмейстером бального оркестра, Михал Клеофас был отчасти именно ему обязан тем, что в Петербурге той зимой его последний полонез пользовался огромной популярностью. Он слышал его повсюду и испытывал любопытное смешанное чувство смущения и гордости. Полонез исполняли на всех балах, в трактирах и гостиных города, а также на приемах у князя Нарышкина, благодаря концертмейстеру которого, Юзефу Козловскому, звуки полонезов впервые раздались в России. Сейчас, когда произведение его бывшего ученика достигло столь высокой популярности, Козловский грелся в отраженных лучах его славы, вспоминал Гузов и с гордостью рассказывал о годах взросления там автора полонеза.

8

Мартини, Джованни Батиста, 1706–1784.