Страница 23 из 41
Пожалуйста, не выдумывай своих мыслей, а продумай только то, что я написал. Это очень серьезно. А ты всегда понимаешь меня как-то исподволь, и я сам удивляюсь твоему толкованию моих мыслей. Ты мне приписываешь часто то, что мне и в голову не входило.
Напиши-ка мне об этом твое заключение. Почта, конечно, тебе 5 р[ублей] не возвратила, и ты, вероятно, нарвалась на неприятность. В этом виноват я. Надо было послать переводом. Но сумма была мала, и прошлые 15 р[ублей] дошли благополучно. Поэтому я и второй раз сделал это.
Извини за прошлое письмо. Я был очень растревожен твоими выпадами и открытой ненавистью ко мне. Ты знаешь, что дурным обращением даже самого крепкого человека можно довести до сумасшествия. А я ведь работаю как механизм и очень утомлен.
Ответь – ты не хочешь приехать ко мне? Много раз (в трех письмах) я просил тебя об этом. Ты ничего не ответила. Подпиши договора и приезжай. Только приезжай для радости и покоя, а не для дурных драм. Я сделаю всё, что возможно в тамбовских условиях, чтобы тебе тут было хорошо. Всё это возможно тогда, если ты в Москве не сошлась с кем-нибудь. Я ведь догадываюсь, что без меня там «дым коромыслом». Тем более что ты меня хронически обвиняешь в измене. Это как раз заставляет думать о тебе как нечестной жене. Ты сама вызываешь во мне такие мысли. И эти мысли стали во мне теперь трезвым убеждением, а не бешеной ревностью, как было раньше. Я не знаю, не то я замучился до окостенения, не то на сердце натерся мозоль от му´ки, – только я сильно изменился.
В прошлый мой приезд я заметил [в] тебе холодность и отчуждение. [Ты] говорила с Вал[ентиной], ее подругами, [а я] сидел один. У тебя появились [зна]комые мужчины (Кабе[250] и еще кто-то). [Тепе]рь их стало больше. Ты начала [заб]ывать[251] меня.
Два месяца прошло, как я уехал из Москвы. Незаметно, правда? Так же незаметно я становлюсь для тебя чужим и затерянным. Можешь ли ты меня вообразить? Вот я сижу, пишу, комната пуста, и кругом провинциальная тишина. Помнишь ли ты мое лицо? Я твое помню и могу дойти до ощущения твоего запаха, могу представить твои прекрасные волосы и замечательные глаза. Я бескорыстен – видишь, что говорю не комплименты, а личную правду. Ты для меня прекрасна. Комплименты сейчас ведь ни к чему: я далек и ничем не могу воспользоваться.
Я не верю в свое счастье. То [утрач.] я с отупелой тоской вывожу в [утрач.] сочинениях счастье своих героев [утрач.][252], но счастье мучительное, очень напряженное, доводящее до гибели.
Герои «Лун[ных] изыск[аний]», «Эфирн[ого] тр[акта]» и «Епиф[анских] шлюзов» – все гибнут, имея, однако, право и возможность на любовь очень высокого стиля и счастье бешеного напряжения[253].
Невольно всюду я запечатлеваю тебя и себя, внося лишь детали,[254].
Впервые: Волга, 1975. С. 166 (фрагменты).
Печатается по: Архив. С. 471–473. Публикация Н. Корниенко.
{118} М. А. Платоновой.
10 февраля 1927 г. Тамбов.
10/II.
Милая Мошка[255]!
Сейчас только возвратился из своих командировок[256] и так соскучился по тебе, что сразу сел тебе писать писулю сию.
Получила ли ты деньги с «Мол[одой] гвардии» и сколько? Если получила, то что покупаешь?
Я хочу это знать, чтобы отсюда радоваться с тобой этой маленькой материальной радостью. Главное – одень себя и Тотку как можно лучше и теплей. Всё – согласно смете, утвержденной мною. Завтра высылаю тебе «Потомки солнца» (для Попова, хотя едва ли эта вещь пойдет у него, но попробуем)[257], затем «Епифан[ские] шлюзы». Вскоре – стихи.
Дела мои по службе резко ухудшились. На местах, где я был, безобразие и беспомощность. А я в своей бюрократической клоаке тоже беспомощен. У меня столько пут на руках, что я бессилен управлять работами[258]. Сделаю последнее усилие и тогда выеду в НКЗ с докладом и просьбой откомандировать меня обратно. Если не найду лучшей службы, то заставлю НКЗ принять меня обратно в Отдел мелиор[ации].
Служить в Тамбове нельзя остаться. Несмотря на мою силу и зубастость, хладнокровие и опытность – меня здесь затравят[259]. Затем, чего ради тратить силы на мелиорацию, когда я с меньшей затратой сил достигну лучших результатов на другом поприще?
Верно, Мошка?
Здесь можно только тихо служить, а действовать, активно и полезно работать – нельзя. Но я по натуре не служащий.
Прилагаемую записку снеси в отд[ел] мелиор[ации] – управляющему этим отд[елом] Миронову[260].
Исполнение моей просьбы крайне необходимо.
Я сделаю у них доклад и поставлю вопрос ребром. Пускай в этот ад едут Волковы, Тираспольские и прочие бездельники[261]. Приехав, я всем там наговорю горьких слов и поволную этих фокстротирующих[262] господ.
Все-таки как легко меня было одурачить! Как замечательно была подготовлена кампания против меня. Профессора[263], апологеты православия и разврата (напр[имер], Шульгин[264]), и те воевали и усердствовали с одиноким Платоновым. Теперь пускай кто-нибудь тронет меня – зубы выбью и штаны заставлю испортить. Я знаю теперь, чем и кем они были вооружены[265].
Прости за скучное письмо: завтра – новое.
Все мои силы устремлены на отъезд отсюда и на месть кое-кому.
Привет тебе, моя любимая.
Берегись гриппа. Не ставьте Тоткин горшок в уборную – это же верная зараза.
Береги и балуй Тотку. Андрей.
Печатается по первой публикации: Архив. С. 473–474. Публикация Н. Корниенко.
{119} М. А. Платоновой.
13 февраля 1927 г. Тамбов.
Тамбов, 13/II, 9 ч[асов] вечера.
Как ты поживаешь, старушка моя? Я неустанно тружусь над стихами. Многие пришлось переработать. Очень устаю на службе – не от работы, а от войны. Всетаки здесь трудно мне. Все время один и один, тебя всё нет и нет. Сегодня (воскресенье) я совсем не выходил из дому. Окруженный враждебными людьми, я одичал и наслаждаюсь одними своими отвлеченными мыслями. Поездка моя по уездам была тяжела[266]. В Козлове я ночевал на вокзале.
В 4 ч[аса] ночи из I класса меня выдворили (стали убирать помещение), и я спал с безработными в III классе.
Я узнал много жестокого и нового от безработных. Они приехали с Кавказа и едут в Сибирь. Утром я с ними пил чай, угощая их за свой счет и слушая их необычайные рассказы. Жизнь тяжелее, чем можно выдумать, теплая крошка моя. Скитаясь по захолустьям, я увидел такие грустные вещи, что не верил, что где-то существует роскошная Москва, искусство и пр[очее]. Но мне кажется – настоящее искусство, настоящая мысль только и могут рождаться в таком захолустье, а не в блестящей, но поверхностной Москве.
Но все-таки здесь грустные места, тут стыдно даже маленькое счастье.
250
Кабе – неустановленное лицо.
251
Фрагмент листа деформирован; в угловых скобках восстановлены фрагменты слов.
252
Фрагмент листа деформирован; утрачены слова и сочетания слов.
253
Автобиографический контекст образов героев-инженеров Крейцкопфа («Лунные изыскания»), Михаила Кирпичникова («Эфирный тракт») и Бертрана Перри («Епифанские шлюзы»): героям фантастических произведений отдаются авторские проекты по гидрофикации, герою исторической повести – тамбовская ситуация, в которой оказался Платонов-инженер; всем героям – гибель вдалеке от любимых и невозможность любви и семейного счастья.
254
Окончание письма утрачено.
255
Ласковое прозвище Мошка (Мошкара) встречается в стихотворном посвящении жене (см.: Архив. С. 15).
256
Со 2 февраля Платонов находился в командировке в Козловском и Кирсановском уездах губернии. Тональность письма позволяет предположить, что Платонов, как и обещал, на день заехал в Москву.
257
Отсылаемый В. Попову (в журнал «Всемирный следопыт») научнофантастический рассказ «Потомки солнца» является авторской переработкой ранней «фантазии» на тему «конца истории» – рассказа «Сатана мысли» (1922); рассказ не был опубликован в журнале.
258
Из докладных записок Платонова следует, что в последние годы поездки руководителей подразделений тамбовского ГЗУ по уездам не практиковались: отсутствие «живой связи» с руководителями работ в уездах и деревнях имело «пагубное влияние на работы». 29 января Платонов подает докладную о необходимости недельной поездки в Борисоглебский, Козловский и Кирсановские уезды губернии – «для выяснения степени подготовленности уездов к строит[ельной] кампании 1927 г., проверки действительности и целесообразности наших новых инструкций, осмотра работ, проверки технического персонала, выяснения и разрешения на месте всех недоумений и противоречий и т. п.» (Ходякова. С. 165–166).
259
О причинах несложившихся отношений в Тамбовском ГЗУ см. также в письме Платонова в высшие профсоюзные инстанции (п. 130).
260
12 февраля из Тамбова в Москву ушла телеграмма о согласовании даты обсуждения в Наркомземе вопросов оперативно-технического персонала для Тамбовской губернии; слушание было назначено на 22 февраля. Запиской, переданной А. В. Миронову, мы в настоящее время не располагаем; ее содержание отчасти реконструируется по докладной записке Платонова от 17 февраля на имя заведующего Тамбовским земельным управлением, в которой дается подробное обоснование необходимости его присутствия на слушаниях в Наркомземе: «…в соотв[етствии] с решением Губплана, если ГЗУ добьется от НКЗ резолюции по ходатайству Тамбов[ского] ГЗУ о том, что НКЗ принципиально не возражает против отпуска небольших средств и кредитов на расселение, на персонал по огнестойкому стр[оительст]ву и на кредиты на оборудование производства – то мы сможем огнестойкое строительство двинуть уже в этом году. Я думаю, что это нам удастся. Я постараюсь сделать доклады начальникам соответствующих управлений, добьюсь их решения, хотя бы осторожного, но не возражающего нашему ходатайству, – тогда наше дело будет выиграно и сельское огнестойкое строительство будет возрождено. // Кроме того, вопрос с заготовкой цемента в последние дни затемнился письмом инж[енера] Зрелова, сообщившего мне, что цемент следует заготовить через местное отделение Госсельсклада. Это после того, как НКЗ взял всю заготовку на себя, успокоил места и т. д. Следует срочно и ясно сговориться на этот счет в НКЗеме. В случае именно такого решения НКЗема, как сообщил инженер Зрелов, нам надо немедленно дать заказ Госсельхозскладу, с таким расчетом, чтобы успеть использовать зимний путь» (Ходякова. С. 167).
261
Секцию землеустроителей ЦК Союза Платонов считал едва ли не главным участником развернутой против него кампании. Тираспольский Анатолий Наумович – заместитель ответственного секретаря землеустроительной секции ЦК Союза. Сменил на этой должности Платонова 1 августа 1926 г.; до того был членом тарифно-экономического сектора секции, также являлся секретарем землеустроительной секции Московского отделения профсоюза работников земли и леса.
262
В развернувшейся в эти годы борьбе за «новый быт» танец фокстрот числился среди символов буржуазности.
263
Членами секретариата землеустроительной секции ЦК Союза были ведущие московские профессора-мелиораторы: Н. П. Рудин (зам. начальника Управления землеустройства, мелиорации и госимущества Наркомзема РСФСР, декан Межевого института; приезжал в Тамбов в декабре 1926 г.), профессора Межевого института и Института землеустройства и переселения М. М. Шульгин и Р. П. Спарро (председатель землеустроительного сектора Центрального дома специалистов сельского и лесного хозяйства; был знаком с мелиоративной практикой Платонова в Воронежской губернии). В набросках к воспоминаниям Мария Александровна несколько раз называет фамилию профессора Спарро в ряду гонителей Платонова – мелиоратора и инженера.
264
Шульгин Михаил Михайлович – профессор, член сельскохозяйственной секции Госплана РСФСР, один из авторитетных исследователей истории землепользования в России и в странах Запада, автор книг «Землевладение в местностях нынешнего Царскосельского уезда в конце XV в.» (1914), «Очерки поземельного быта в Московском государстве (Землевладение церковное и служилое)» (1918), «Земельная регистрация на Западе и в СССР. Под редакцией проф. Рудина» (1927) и др. До назначения Волкова (с № 8, 1926) являлся фактическим редактором журнала «Землеустроитель», где постоянно выступал со статьями по вопросам землепользования; Платонов опубликовался в журнале уже после увольнения из ЦК Союза – в июльском номере за 1926 г.: статья «О борьбе с оползнями в Крыму» (с. 71–73, подпись: Ив. Вогулов) и заметка «Мелиоративное достижение» (с. 73, подпись: А. П.). Платонов неплохо знал работы Шульгина, что отразилось и в данных им характеристиках профессора-консерватора. Перу Шульгина принадлежат «Очерки советского землеустройства», из которых был опубликован лишь первый – «Земельная история Синьковского района и его землеустройство» (Землеустроитель. 1926. № 6). Это опыт реконструкции (на основании летописей и писцовых книг) истории русской деревни и русского земледелия XII–XVI вв. – от времени расцвета культуры сельского хозяйства в Московском государстве до его кризиса в эпоху царствования Ивана IV (война, голод, запустение, разорение деревни). В 1926 г. Шульгин пишет о «выдающемся значении» в истории развития Синьковского района Троице-Сергиевой лавры и зависимых от нее монастырей (с. 56), подробно анализирует феномен церковного землевладения и его культуру, отводит монастырям едва ли не главную роль в преодолении хозяйственного кризиса в конце XVI – начале XVII вв., когда началось возвращение в деревню и крестьяне вновь «начинают хрестьянствовать» – вести крестьянское хозяйство (с. 63), получая ссуды у монастырей. Платонов писал собственные «Очерки бедной области», в которых были учтены, иногда полемически, научные исследования профессоровмелиораторов по широкому кругу интересующих его вопросов – колонизации и переселения, государственного страхования мелиоративных работ, регулирования лугопользования, культуртехники в пойменных и луговых пространствах. Саркастические инвективы в адрес старых профессоров-мелиораторов сочетаются у Платонова с глубочайшим усвоением их научного опыта, что найдет отражение в рассказах «Луговые мастера», «Песчаная учительница», повестях «Эфирный тракт» и «Ямская слобода», романе «Чевенгур».
265
Старая профессура имела мало соприкосновений с возглавляемой Л. Троцким левой оппозицией. Скорее всего, Платонов намекает на другой – «правый» – лагерь оппозиции, связанный с идеологией русской эмиграции, – сменовеховство, к которому и социально, и ментально были близки старые профессора-мелиораторы. В конце 1926 г. все издания сменовеховцев в СССР были закрыты.
266
Платонов рассказывает эпизод из своей поездки в Козловский уезд. В 1927 г. безработица и крестьянское отходничество достигли в СССР угрожающих масштабов. Власть рассматривала сложившуюся ситуацию как «проклятое наследие» бывшего господства помещиков и капиталистов; бредущие по стране в поисках работы сезонные рабочие видели в этом антинародный, к тому же антибедняцкий, характер власти и не стеснялись в выражениях (см.: «Совершенно секретно»: Лубянка – Сталину о положении в стране (1922–1934 гг.). Т. 5. 1927 г. М., 2003).