Зубы Дракона

Марселина была приглашена провести лето у Помрой-Нилсонов вместо яхт круиза, который был грубо аннулирован. Марселине и Альфи было по шестнадцати лет, они быстро вытянулись и, стали тем, что англичане называют «длинноногими». Это возраст самосознания и беспокойства. Многие вещи внезапно изменились и смущали их молодые умы. С друзьями того же возраста они играли с тонкими намеками на любовь. Они чувствовали влечение, потом сторонились, обижались и мирились, много говорили о себе и друг с другом, и различными способами готовились для серьезного дела, супружества. Марселина дразнила Альфи, показывая свою заинтересованность в других мальчиках. Она имеет право на это, не так ли? С чего это ей влюбляться в того, в кого укажет ее семья? Что за старомодные идеи? Будущий баронет был горд, обижался, злился, потом возбуждался. Himmelhoch jauchzend, zum Tode betrubt![154]

Ирма и Ланни приехали на выходные, чтобы посмотреть, как идут дела. Прекрасное старое место на Темзе, где так тихо после бурь и напряжений большого мира. Особенно после Берлина, с его огромными и по большей части безвкусными общественными зданиями, его грубыми и суровыми статуями, воспевающими военную славу. Здесь, в поместье «Плёс», все было мирно. Старая река казалась укрощенной и чистой, безопасной для прогулок, как раз для влюбленных и поэтов.

Поместье находилось здесь долгое время. И будет оставаться, пока поколение за поколением будут рождаться баронеты, взрослеть и учиться в надлежащих школах, носить надлежащую удобную одежду, создавать «маленькие театры» и писать статьи для газет и еженедельников, утверждающих, что в стране всё идет прахом.

Здесь был сэр Альфред, высокий, несколько эксцентричный, но добродушный и полный юмора. Его волосы поседели, но усы оставались черными. Чрезмерное налоги, как он утверждал, его полностью разорили, но он был поглощен сбором текстов британской драмы ХХ века для музея, который финансировал его богатый друг. Здесь же была его добрая и мягкая жена, самая внимательная и гостеприимная хозяйка. А Нина помогала вести этот беспорядочно построенный старый кирпичный дом, строившийся долгое время чредой поколений. У дома было так много каминов и дымоходов, что в зимнее время горничная большую часть своего времени проводила, забрасывая уголь в многочисленные топки. Здесь было трое очень милых активных и счастливых детей, но которых научили вести себя тише, чем те, которых можно найти в Америке. Наконец, здесь был хромой экс-авиатор, которого Ланни считал самым мудрым человеком и единственным, с кем он мог бы обмениваться идеями с полным пониманием. Рик был тот, кто имел право знать все о немецких приключениях Ланни, и они пошли на реку, где никто не мог услышать их, если говорить вполголоса. И там Ланни рассказал всё от начала до конца. Нине не нужно было слышать это, потому что у женщин всегда есть сильное искушение поговорить с другой, и таким образом вещи передаются дальше. И они могут достигнуть ушей журналистов. Ведь, Йоханнес был довольно важным человеком, и его ограбление могло бы сделать сенсацию, если правильно подать.

Рик был совершенно потрясен, когда узнал, как Ланни позволил берлинским газетам сообщить, что он был сочувствующим исследователем национал-социализма. Рик заявил, что подобная публикация может разойтись по миру и очернить навсегда Ланни. И не будет никакой возможности, чтобы люди забыли её, или, снова стали доверять ему. Ланни сказал, что ему всё равно, лишь бы он мог спасти Фредди. Но Рик настаивал, что человек не имеет права приносить такую жертву. Это был не просто вопрос спасения одного человека, а общего дела, которое имело право на защиту. Социализм должен бороться против чудовища, которое украло его имя и пытается узурпировать его место в истории. Ланни думал об этом, но, по-видимому, не достаточно. Он думал о нем довольно плохо. «Слушай, Рик», — начал он. — «В каждой войне участвуют шпионы, не правда ли?»

— Полагаю, что так.

— А что, если я поеду в Германию и подружусь с тамошней верхушкой, вытащу из них секретные сведения и отправлю их тебе?

— Они скоро узнают об этом, Ланни.

— Неужели нельзя стать таким же умным, как они?

— Я думаю, это чертовски неприятная работа.

— Я знаю, но Курт делал это в Париже, и это сошло ему с рук.

— Ты очень отличаешься от Курта. С одной стороны, тебе придется обмануть его. И ты думаешь, что сможешь?

— Бьюти настаивает на том, что я не смогу, но я считаю, что если у меня будет достаточно времени, и я целиком сосредоточусь на этом, то я смог бы, по крайней мере, заставить его сомневаться. Я должен позволить ему спорить со мной и убедить меня. Ты знаешь, у меня есть редкий и удачный повод для въезда туда. Я искусствовед, а в Германии найдётся много, что продать. Это облегчит мне встречи с самыми разными людьми. Я мог бы собрать доказательства о нацистских бесчинствах, а ты мог бы сделать из этого книгу.

— Это уже сделано, ты будешь рад об этом услышать. Рик рассказал, что группа либеральных англичан собрала данные, и их работа называется Коричневая книга о гитлеровском терроре. Она сейчас находится в печати и в ближайшее время выйдет в свет. Там приводятся детали двух-трех сотен убийств видных интеллектуалов и политических противников нацистского Regierung.

Ланни сказал: «У меня будут другие факты, которые надо обнародовать. Если я вернусь в Германию из-за Фредди, то я получу эти факты, а ты решишь, как их использовать».

Ланни не упоминал имя своего немецкого агента Хьюго Бэра, но ему ничто не мешало рассказать о левом движении в нацистской партии. Он думал, что это имело большое значение. Это было классовая борьба в новой и странной форме. Война между имущими и неимущими, которой, видимо, не может не быть в любой части современного общества. Лидер может продать народное движение, но может ли он вместе с ним продать своих последователей? Многие люди в Германии считали, что Гитлер мог повести свою партию по любому направлению, которое он выбрал. Но Ланни видел всё по-другому. Он считал, что Гитлер был необычайно чувствителен к давлению своих последователей, и стремился сохранить лидерство, куда бы те не повернули. — «Он получил деньги от крупнейших промышленников, и Йоханнес настаивает на том, что он их человек. Но я верю, что он может обмануть их, и свернуть туда, о чём они не имеют ни малейшего представления».

«А не существует ли третья сила», — отважился Рик. — «Армия? Может кто-нибудь в Германии сделать что-либо без согласия Рейхсвера?»

Ланни рассказал о своем разговоре с Эмилем и с Штубендор-фом, оба заявили, что они будут лояльны и подчинятся правительству. Рик сказал: «Эмиль, да, он подчинённый. Но был ли Штубен-дорф откровенен и поведал свои реальные мысли? Я думаю, что он и его толпа Юнкеров будет служить Гитлеру так долго, сколько Гитлер будет служить им. То есть, добьётся перевооружения, получит Коридор и вернёт потерянные провинции обратно в фатер-ланд».

«Естественно», — признался Ланни, — «Штубендорф думает прежде всего о своей собственности. То, что он будет делать после, я не знаю».

«Все немцы ставили свою армию во главу угла», — настаивал Рик.

— Социал-демократы пришли в революцию с помощью простых солдат, но сразу стали узниками офицерской касты и не добились никаких реальных изменений в контроле над армией. Республиканский министр финансов всегда был человеком, удовлетворяющим рейхсвер, и независимо от того, сколько бы политики ни говорили о социальных реформах, они никогда не сделали каких-либо сокращений военного бюджета.

Рик слушал все, что говорил его друг, задавал много вопросов, но отказался верить, что Гитлера можно было свернуть влево. «Ни один революционер, который стал консерватором, не вернётся обратно», — сказал он и добавил с усмешкой: «Он научился очень хорошо понимать левых, и получил слишком много врагов среди них».

154

Так дай мне умереть! Для меня нет радости на свете помимо тебя! Гете Иоганн Вольфганг, Эгмонт (Перевод Ю Верховского)