Страница 7 из 11
Едва взглянув на Митьку, мама предупредила:
– Испортишь породу.
Так уж сложилось, что о породе Трацевские всегда пеклись, как мошенники о репутации, или сомнительные красавицы – о внешности.
Фамилия корнями уходила в польскую шляхту. Семейное предание сохранило историю о прапрадеде по материнской линии, который за участие в польском восстании 1863 года был сослан в Сибирь, откуда ему удалось бежать – поступок достойный шляхтича.
Прадед служил в белой гвардии, а деда дважды арестовывали в 1937 и он бежал дважды, перещеголяв прапрадеда.
Бабушка до конца своих дней называла окружающих «мужиками», намекая, что она из «панов».
Все девочки в браке оставляли себе девичью фамилию. Так поступили прабабушка с бабушкой, так поступила мама, и Михалине со Стефанией ничего не оставалось, как продолжить традицию: если не гены, то фамилию у них было не отнять.
О том, что молодая жена оставила себе девичью фамилию, Митька узнал не сразу, а почти через год после бракосочетания, и то случайно. Простить жене этого он так и не смог, и при любом удобном случае тыкал Михалине в нос неподтвержденным – он так считал – шляхетством.
Но Михася все равно держалась молодцом, даже когда выяснилось, что:
она любит зеленый борщ, а муж – украинский;
она предпочитает курицу, он – сало;
он – православный, а она крещена в католичестве;
она – кошатница, он – собачник.
Это не считая того, что Михася мерзла, когда мужу было жарко.
Ну, и по мелочи: он парился в бане раз в неделю, а она плескалась в ванной два раза в день. Михалина была редкой сладкоежкой, а Митька вообще не ел сладкого. Муж курил, а она не выносила табачного дыма.
При таких исходных данных не удивительно, что мама смирилась с наличием Митяя только после того, как дочь родила двойню – до этого еще надеялась….
На то, чтобы охмурить папу, у Митяя ушел один день. Этот день они с отцом провели на охоте, поэтому трезвый, папа воздерживался от комментариев. Только когда пропускал сто пятьдесят, бубнил что – то про мегаломанию поляков, дутые «гонар і годнасць», то есть, честь и достоинство.
Стефания взывала к гордости сестры, а когда и это не помогло, перешла в пожизненную оппозицию к Митяю.
Ксендз Яцек пытался осторожно образумить безумицу, и тоже мимо.
– Михалина, – тихо шелестел Яцек, – экуменизм – это хорошо, но еще лучше, чтобы вы с мужем были единоверцами. Может быть, тебе удастся убедить его принять католичество?
Когда Михася со всей возможной деликатностью довела до сведения Митьки предложение ксендза, тот обозвал Яцека иезуитским шпионом и прихвостнем ЦРУ, и выступил с пафосным заявлением:
– Я приму католицизм в одном только случае: если Польша войдет в состав Украины.
Дальше – больше.
Вскоре после свадьбы до Михаси докатились слухи, будто Митька взял ее в жены из жалости. Всем и каждому муж рассказывал байку про то, что если б не он, то быть младшей Трацевской – то есть Михалине – старой девой. Дескать, длинная, тощая зануда – чистоплюйка (так супруг интерпретировал девичью невинность) – не большая радость для такого гарного хлопца, как он.
Все было с точностью наоборот: процентов на девяносто любовь Михалины к Митяю состояла из жалости.
Двадцать лет назад Митька представлял собой нечто из серии «первый парень на деревне, а в деревне один дом».
Кольцо – печатка на мизинце с отращенным ногтем, сапоги со шпорами и джинсы в обтяжку. За неимением «стетсона» Митька с ранней весны до глубокой осени носил экспроприированную у кого – то шляпу типа «джаз». Кожаную, с простроченными полями, с дырочками по бокам для вентиляции…
Все двадцать лет Михася будет внушать Митьке, что с его плюгавым ростом (метр в прыжке) от шляп лучше вовсе отказаться. Результат сказался, и в гардеробе мужа к сорока годам появились стыдливые кепки, удачно завершавшие пролетарский образ.
Но когда они встретились в первый раз, Митька был как раз в этой самой шляпе. Встреча вышла незабываемой.
За распитие спиртных напитков и драку в общественном месте Митьку задержали на пятнадцать суток. В компании себе подобных под присмотром какого – то милицейского чина он хаотично двигался по дорожкам в парке Победы, выписывая метлой странные вензеля – создавал видимость уборки.
Приметив длинную и худую девицу, дефилирующую по аллее с опрокинутым лицом, Митька, как в грузинском народном танце, слету упал на колени и обратился к ней с коротким словом, ставшим судьбоносным:
– Красавица, не дай помереть. Голова раскалывается. Купи бутылочку пива.
Михасе потребовалось некоторое время, чтобы отойти от испуга.
Митька ждал, просительно глядя снизу вверх. Мелкий, как подросток, неухоженный, с подбитым глазом – обнять и плакать. Было, где разгуляться материнскому инстинкту вкупе с католическим миссионерством.
Нежная душа Михалины откликнулась на чужое горе, и она купила… упаковку аспирина.
Потом с удивлением узнала, что сама Митьке на шею вешалась. Представить себе такую картину у Михаси не хватало воображения: если бы она повисла у Митяя на шее, ее ноги волочились бы по земле, и колени бы она стесала до костей, поскольку была чуть ни на голову выше мужа.
Но свое дело Митяй сделал: он привил жене комплекс неполноценности. Михалина стала стесняться своего роста. Вопреки всякой логике, Митька не стеснялся путаться у жены под коленками, а она стеснялась того, что он путается у нее под коленками. Ее угнетало подспудное чувство, что низкий рост мужа – свидетельство мезальянса.
Со временем у Михаси даже походка выработалась какая-то пришибленная. Она стремилась стать ниже ростом, видимо, в надежде, что мезальянс перестанет бросаться людям в глаза, если она научится ходить на полусогнутых.
Обиднее всего было другое. Под ее неусыпным руководством Митяй вылюднел, как говорится, и женщины это заметили.
И началось.
Сохраняя внешнюю невозмутимость, Михалина прошла через пьяные скандалы, драки, звонки с угрозами и битые окна.
Тем не менее, все двадцать лет Дмитрий пребывал в полной уверенности, что сделал жену счастливой обладательницей джек – пота. Тот факт, что карта оказалась крапленой, муж стыдливо обходил молчанием. Любой женщине стало бы обидно, но Михасе было обидно вдвойне, потому что она – Трацевская.
Но чтоб ей пропасть! Фамилия… Чертова фамилия не позволяла Михалине Трацевской признать семейную жизнь неудавшейся!
…– Михалина, – позвал Чарнецкий, – вы где?
Михася перевела непонимающий взгляд на собеседника.
– Что?
– Замечтались?
– Да, немного, – смутилась Михася.
– Можно я угощу вас?
– Нет-нет, что вы, мне хватит, – не очень убедительно отказалась она.
– Ну, не могу же я пить один, – посмеиваясь в усы, аргументировал свое предложение Борис. – Мне нужен компаньон. Всего бокал вина, да? Вы позволите?
В голове у Михаси, как стая ворон, взметнулись вопросы: что такое? Зачем? Как это будет выглядеть? Вдруг он подумает, что она алкоголичка? Как себя вести с мужчиной, который угостил тебя вином? Прилично ли замужней женщине пить со случайным знакомым? Все-таки она католичка, что бы по этому поводу ни говорил Митяй…
– Михалина, это всего лишь бокал вина.
Матка Боска. Да над ней, непроходимой деревенщиной, уже открыто смеются! Сначала Катька, теперь Борис.
Пока она лихорадочно искала достойный ответ, попутчик подозвал официантку и сделал заказ.
Михалине ничего не оставалось, как принять дары данайцев.
Тамадой Чарнецкий был средней руки, тосты отличались редким однообразием, и они в очередной раз выпили за удачное путешествие. Причем внимание Михалины привлек тот факт, что Чарнецкий все пить не стал, и ей это жутко понравилось. Митька бы махнул все сразу, будь у него хоть стакан.
– А чем занимается ваш коллега? Почему он такой неприветливый? – чтобы не молчать, спросила Михалина.
Чарнецкий посмотрел на нее искоса: