Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 3 из 11



Наконец, в трубе загудело, на душе у Михалины потеплело уже от одного этого звука. А ведь она чуть не поддалась на уговоры сыновей и мужа, чуть не дала разобрать свою спасительницу.

От звонка в калитку мысли в голове смешались, Михалина вышла на крыльцо:

– Кто там? – крикнула в темноту.

– Мишка! – позвала соседка Татьяна – первостатейная сплетница и записная кляузница. – У тебя телефон работает?

Михалина вздохнула. Придется впустить Таньку и выслушать последние сплетни, которые стекались к соседке со всего города.

– Работал.

– Ой, слушай, мне мастера вызвать нужно, – зачастила Танька, – у меня уже неделю телефон не работает.

– Тань, у них рабочий день уже закончился.

– Неа, – уверенно сказала соседка, – там есть дежурный.

– Заходи, звони, – бросила равнодушно Михалина и нырнула в тепло дома. Если ушлая Танька что – то замыслила, сопротивляться бессмысленно: пролезет в игольное ушко, несмотря на габариты.

– А твой где? – Невыразительные глазки обследовали прихожую в поисках мужской обуви.

– На работе.

– Слушай, а я его видела сегодня.

– Я тоже.

Татьяна оценила юмор и захихикала:

– Не, я видела на почте! Он с почтальонкой нашей болтал.

Ни один мускул не дрогнул на лице Михалины.

– Ты звонить хотела. – Она показала глазами на аппарат на полке.

– А? Да! – Танька закрутила циферблат коротким толстым пальцем. – Так это… Дмитрий – то прям так и лыбился, так и лыбился.

– Ты номер знаешь или поискать в справочнике?

– Не, не ищи. Знаю.

Танька с минуту висела на трубке, слушала зуммер – абонент, естественно, не отвечал.

– Ты ее знаешь, она нашу почтальонку заменяет, когда та в отпуске или болеет.

– Знаю, – согласилась Михася, горя желанием отделаться от навязчивой соседки.

– А че – то долго твоего с работы нет.

– У него сегодня совещание по пожарам, – сорвала Михалина. Какие пожары в это время года? Неискушенная в защите лесов Танька повелась:

– А – а. А то я думаю, чего это он на почте с утра околачивается?

– Он может находиться и на почте, и в администрации, и в редакции, и в школе – где угодно. Служба, знаешь ли.

– А – а, ну да. Ладно, – Танька поскучнела. – Пойду. Спасибо.

– Пожалуйста. – Михася проводила соседку и, совершенно измочаленная, вернулась в дом.

Примостив на печку мокрые сапоги, потрогала изразцовую стенку – та уже была живой.



Ужинала Михалина в одиночестве перед телевизором – Дмитрий явился ближе к девяти и был не в духе.

Вечер покатил по заведенному сценарию: уловив с порога печное тепло, супруг помрачнел, буркнул что – то вроде «деньгами топишь» и грязной рукой схватил со сковороды драник.

Михася отвернулась. Борьба была неравной.

После того, как сыновья выпорхнули из гнезда, супруги старались обходиться без слов. За вечер обменялись несколькими фразами и разошлись, как какие – нибудь графья, по своим спальням.

Небо плевалось мокрым снегом, а печь исходила умиротворяющим теплом, и это примиряло Михалину с «почтальонкой» и даже с тем фактом, что Суслика опять взяли в аренду. Из чувства самосохранения ей хотелось только, чтобы арендаторша по имени Цыпа жила на другом краю географии.

Постояв под душем, Михася нырнула в постель, умостилась под одеялом, хотела почитать, но усталость прикинулась приятной тяжестью, скрученные в клубок мысли стали отрываться и поодиночке уноситься в космос.

Поздний звонок взметнулся в тишине, спугнул сон, Михалина спрыгнула с постели. В груди кольнуло. Сыновья? Или арендаторша?

Старая карга – тревога – сжала сердце в кулаке, как выпавшего из гнезда птенца.

Путаясь в рукавах халата, Михалина метнулась в прихожую, страстно желая, чтобы телефон не разбудил Митяя, схватила трубку и проскрипела:

– Алло?

– Минася! – На другом конце связи обнаружилась сестра Стефания. Такую мелочь, как час разницы во времени, Стефания не принимала во внимание. – Минася! Привет! Ну, так что ты решила?

Все встало на свои места: в мае Стефе исполняется сорок, и она все уши прожужжала своим юбилеем.

Тревога разжала натруженную, мозолистую ладонь, выпустила на свободу сердце, а сама скатилась по животу и улеглась на полу вокруг босых щиколоток. Михася аккуратно перешагнула через нее, забралась в чудовищное кресло с кожаными подлокотниками, подтянула колени и дернула свисающий с бра шнурок. Когда – то рыжий, а теперь лысый коврик, трюмо и шкаф с незакрывающимися дверцами вынырнули из темноты. Пока гнездилась, сестра успела перейти к эскалации:

– Минась, я тебя в Европу зову, а не в Сибирь. Так и знай: если не приедешь, обижусь до конца жизни! Никаких отговорок не приму. Дети разъехались, а с козлом твоим ничегошеньки не случится за пару недель, вот увидишь, он еще спасибо скажет, – завершила выпад Стефания и обиженно умолкла. Последнее заявление было настолько в яблочко, что Михалина хрюкнула.

– Даже слышать ничего не хочу, – снова активизировалась Стефа. – Ты же его просто развратила своим терпением. Дала себя закрепостить, и он думает, что так и должно быть. Фиг ему. Не должно и не будет.

Варианты подобных заверений звучали все двадцать лет, а в связи с юбилеем сильно разнообразились. Почти не слушая сестру, Михася в очередной раз мысленно перебрала свои наряды. Не считая рабочую униформу (черную юбку, серые брюки и пять, по числу рабочих дней, блузок), гардероб уличал ее в полной и окончательной потере боеспособности. В таких нарядах дальше праздника урожая в районном центре показаться нельзя. А еще билеты в оба конца, а еще подарок… А хотя бы мизерный шопинг – Варшава все таки… Прикинув свои возможности, Михалина протолкнула сквозь стиснутое горло:

– Стефа, ты же знаешь, у меня денег нет.

– Я оплачу тебе дорогу, – самоотверженно пообещала сестра. – Не жмоться. И не выдумывай ничего, а то знаю я тебя. Главный мой подарок – это ты, Мисюсик ты мой. – Ласковое «Мисюсик» было родом из детства, и сердце Михалины растаяло, как воск.

Даже если в заботе сестры преобладали собственнические инстинкты и желание подложить свинью Митьке, все равно это была забота.

…Дмитрий не переваривал Стефу так же преданно, как она не выносила его. Двадцать лет Стефиной эмиграции не ослабили Митькиной ненависти. У него был нюх на звонки свояченицы, и каждый звонок, не говоря о визитах, он воспринимал, как подрыв семейных устоев.

– Она на тебя плохо влияет, – плел интригу Митька. – В ее присутствии у тебя портится характер. С тобой становится невозможно, пока она у нас торчит.

Разумеется, Стефа не гостила, а торчала. Не помогала, а подрывала авторитет. Не баловала сестру, а развращала.

– Когда она здесь, ты забываешь о супружеском долге, – с пламенной верой в свою незыблемую правоту клеймил жену Митька. Нет – нет, ничего такого. Под супружеским долгом Дмитрий понимал исключительно заботу о себе, любимом.

Дмитрий был известным сквалыгой. Не сыновья, не огород и не работа, а именно муж сделал Михалину фактически «невыездной». К бабке не ходи – отъезд жены Митяй расценит, как открытый бунт, мятеж в рядах заговорщиков – Трацевских. Домостроевец, черт бы его побрал.

Стоило помянуть черта: в майке и в кальсонах, небритый, с примятым со сна лицом, разя все живое луковым перегаром, «козел» и «крепостник», шаркая драными шлепанцами, материализовался в дверном проеме. От предчувствия у Михалины заломило затылок.

«Сейчас начнется», – пронеслось в голове. Острый нос, сонные глазки и задиристый хохолок на макушке выражали готовность к склоке.

– Чего опять? – не заставил себя ждать супруг. – Чего ей надо? Опять сует нос в наши дела? – Просто вездесущая советская цензура в эпоху большого террора!

Михалина смерила супруга взглядом сверху вниз. Умела она смотреть сверху вниз, даже если смотрела снизу. «Суслик засушенный», – вот что было в этом взгляде.

Митяй никогда не отличался богатырским сложением, а с годами стал похож на стручок острого перца. На жалком тельце выпирали только кадык и детородный орган, все остальное было исключительно впалым. Даже зад. При этом самомнение у Митяя потолки царапало. Наверное, на такой высоте его поддерживали те, кто «целует, куда захочет».