Шедевр

Теперь я видела, что после монтажа фильмы получатся потрясающие. Каждый эпизод будет начинаться с самого шедевра, затем свет на экране постепенно погаснет, начнется мое выступление, а финальные кадры — снова лицо героини крупным планом. Это действительно великие шедевры. Они производят очень сильное впечатление. Но не хватало «клея», смысловой связки серий. В центре представления должна находиться живая душа — я, а также мои отношения со зрителем. И на этом месте работа застопорилась. Мой ум перебирал разные факты моей биографии, но я потратила годы на то, чтобы забыть, кто я такая на самом деле. Мне никак не удавалось примирить все качества своей личности, чтобы получился один цельный образ. Тем не менее, каким-то способом надо было найти настоящую Эстер Гласс, чтобы поместить ее в центр работы.

В течение следующей недели я отвечала только на звонки от Петры и Кэти. Петра разлюбила немца и теперь хандрила. Почему ее романы всегда такие короткие? Наверное, скоро то же самое я спрошу у себя. После открытия выставки мы решили съездить куда-нибудь на юг. Приятно будет отдохнуть, почувствовать на своем лице солнечные лучи, прежде чем пресса снова накинется на нас. После аукциона к Петре тоже стали проявлять повышенное внимание как к выдающемуся дизайнеру. И они еще не видели остальных костюмов! После выставки в ее карьере модельера состоится очередной метеорический взлет.

Кэти ласково уговаривала меня позвонить Эйдану. Он начинает беспокоиться, говорила она, но я не поддавалась. Я чувствовала, что теперь, когда я взяла себя в руки и погрузилась в работу, такой разговор может отвлечь меня и все испортить. Эйдан должен вернуться из Нью-Йорка, но сначала мне надо решить, чего я хочу от будущего, прежде чем рассматривать его предложение. Я понимала, что мое поведение накануне отъезда из Нью-Йорка было по-детски глупым, но также знала, что Эйдан требует от меня слишком многого. Я решила не обращать внимания на его беспокойство, пока не закончу работу над проектом. Но когда я получила письмо от Бена, написанное от руки, все изменилось.

Моя дорогая Эстер,

скажи мне, как у тебя дела, и если ты ответишь, будто рада освободиться от меня, я не смогу спать по ночам, зная, что оскорбительно вел себя с человеком, которым так восхищаюсь, который настолько искренен — как в жизни, так и в творчестве. Поэтому я чувствую необходимость написать тебе это письмо с признанием — и просьбой.

Сначала признание: извини, но я постоянно снимал тебя на камеру, и не только в Аспене. Камеры следили за каждым твоим движением в студии. Поэтому теперь я могу просмотреть эти записи и вновь пережить некоторые моменты, как, например, когда в Артдене ты изображала Кристину — и этот щедрый откровенный образ Эстер Гласс, моего живого шедевра. Я вижу тебя распутной Викториной, чистой Марией, властной Изабеллой, смотрю, как ты восхищаешься чужими произведениями искусства, посетив нью-йоркский музей, или пьешь кофе с Соней в городском кафе. Но некоторые сцены, которые мне хотелось бы прокрутить еще раз, для меня уже потеряны. Я не могу выбросить из головы Юдифь и постоянно задаюсь вопросом, что она сделала со мной в ту ночь, или, может, что я с ней сделал. Я нашел на своей спине твои инициалы и герб, но, наверное, никогда не узнаю, как они там оказались. Шедевр подписывает своего владельца — последний неожиданный поворот семисерийного фильма. Я помню твою прекрасную кожу, эти тоненькие, серебряные на концах линии на твоем животе, которые обнажились, когда ты сбросила платье Юдифи. Почему я не знал, что ты родила ребенка? Что еще мне неизвестно о настоящей Эстер Гласс? И почему воспоминания о том вечере испарились из моей головы на следующее же утро?

Это был первый раз, когда я позволил тебе выступать перед твоими собственными камерами и не выставлял своих. И ты была самой загадочной, обворожительной — и пугающей. Я помню прикосновение к твоей босой мягкой ступне. А теперь просьба: пожалуйста, дорогая Эстер, скажи мне, было ли между нами что-то еще или же это просто бесплодные фантазии моего разыгравшегося воображения?

Теперь я понимаю, почему ты назвала серию «Обладание» и почему мне захотелось заплатить за тебя такую цену. Сам того не ожидая, в итоге я оказался в твоей власти.

И, наконец, мне хотелось бы поблагодарить тебя. Неделя, проведенная с тобой, стала для меня бесценным уроком: спектакль никогда не сможет заменить жизнь. Нам всем необходимо общение, чтобы друг у друга учиться.

Навсегда твой покровитель — и друг

Бен.

P. S. Ты так и не закончила список. Интересно, какие еще пять прилагательных ты могла бы туда добавить?

Я скомкала письмо и бросила его в корзину. Мои щеки пылали, а сердце гулко билось в груди. Я тут же схватила телефон и набрала номер Бена. В Лондоне сейчас семь утра, значит в Нью-Йорке — два часа ночи, но меня это не остановило.

Бен взял трубку и откликнулся сонным голосом.

— Как ты осмелился делать такие намеки… и составлять обо мне мнение на основании татуировок на моей коже! — кричала я. — Ты ничего не знаешь обо мне, о моем прошлом, и это не твое дело!

Бен был ошарашен. Затем он попытался успокоить меня, но я была слишком расстроена, чтобы слушать. Вместо этого я лишь выкрикивала в трубку оскорбления, прежде чем отключить ее и с рыданиями рухнуть на кровать. Зарывшись в подушку, я положила руку на живот и провела пальцами по едва заметным следам, оставленным на моем теле прошлым, о котором я так долго пыталась забыть. Несмотря на близкие отношения с Эйданом и знание каждого сантиметра тел друг друга, он никогда не замечал этих тоненьких полосок. Они стали такими незаметными, что даже я забыла о них.

Как же Бену удалось их заметить? Я вспомнила последнее представление, то, как я скинула перед ним платье, и его взгляд в свете ярких прожекторов. Именно в тот момент он направил камеру на мой живот. Я думала, что рассказываю историю героини мифа, а на самом деле открыла самую большую тайну в своей жизни, следы которой остались на моей коже.

Я старалась успокоиться и все обдумать. Я тщательно хранила этот секрет от прессы, даже от Эвы и Петры, и уж конечно от Эйдана. Именно поэтому я просидела в той съемной комнате целый год и сменила имя, — чтобы меня не смогли узнать. Пока ребенок рос внутри меня, окружающий мир ждал, когда, наконец, Эстер возвратится домой после этого периода… Депрессии? Траура? Обиды? Интересно, что Эва думала тогда насчет моих категорических отказов приехать и моего таинственного затворничества?

Я скрывала это от всех своих знакомых, я даже специально рассталась потом со своими друзьями с Мейда Вэйл — частично потому, что единственным способом жить Дальше было полностью расстаться с прошлым. Реальность? Я не могу вынести слишком много реальности. Представление? Искусство и игра? Переодевание? Придумывание историй? Быть кем-либо другим? Постоянно рисковать? Все это оказалось гораздо проще, чем помнить, кем я на самом деле являюсь, и быть собой.

Телефон снова зазвонил. Это был Бен, и я подняла трубку.

— Эстер, извини. Я не знал.

Мне стало стыдно за свою вспышку гнева: Бен ни в чем не виноват.

— Это я должна извиниться, — сказала я слабым голосом. — Твое письмо просто шокировало меня. Ты коснулся такой темы, о которой никто не знает и которую я ни с кем не обсуждала. Я хочу, чтобы это продолжало оставаться тайной, пожалуйста.

Бен пообещал никому об этом не рассказывать, и, когда он повесил трубку, я достала его письмо из корзины, разгладила и даже перечитала. Кажется, мы с Беном страдали двумя противоположными проявлениями одной и той же проблемы — эмоциональной инфантильности. В последних строках письма он предостерегает меня. Наверное, его письмо пришло как раз вовремя. Как и Бен, я слишком много лет прячусь за искусством. Пора начать управлять своей жизнью и научиться строить отношения с людьми. Я должна принадлежать самой себе так же, как и искусству — и самое главное, мое прошлое тоже принадлежит мне, и его надо принять.