Шедевр

На следующее утро приехала машина, чтобы отвезти меня в аэропорт. Перед отъездом я проскользнула по коридору к кабинету Бена и постучала в дверь, но никто не ответил. Я бесшумно зашла и в последний раз посмотрела на чудесный портрет Фрэнсис Лейлэнд кисти Россетти. Затем шепотом попрощалась и ушла. Мне было жаль Фрэнсис. Теперь она, казалось, была навсегда заперта в Нью-Йорке. У меня же, к счастью, есть обратный билет в Лондон, и мой дом — это место, в котором мне хочется оказаться больше всего на свете.

41

Программа «Сегодня», «ВВС» четвертый канал.

— Вы предполагали, что за вас заплатят такую большую сумму?

— Нет, для меня это стало полной неожиданностью, — мой голос был сиплым от недосыпания.

— Можете ли вы сказать, что Бен Джемисон не зря потратил свои деньги?

Я помолчала.

— Думаю, он составит окончательное мнение, когда я подготовлю фильм, — наконец ответила я.

Интервьюер фыркнул.

— Как он с вами обращался? Надеюсь, он не поселил вас в галерее вместе с остальной своей коллекцией?

— Боюсь, что сначала так и было, но на выходные он отвез меня в Колорадо.

— То есть вы не выступали перед публикой?

— У меня было несколько частных показов.

Интервьюер продолжал всезнающим тоном:

— А вам не кажется, что в том, чтобы продавать себя на аукционе, есть что-то провокационное? Или мы все были свидетелями обыкновенного рекламного трюка?

Не знаю, почему я согласилась на это интервью сразу после возвращения домой.

— Знаете, я всегда говорю, что мое творчество носит исповедальный характер, но я не являюсь его темой. Я воспринимаю себя как посредника для передачи зрителям моих идей — той же канвой, если угодно. Основа моего искусства — новый взгляд на знакомые вещи. Первое впечатление, которое составляет девяносто девять процентов нашего мнения, открывает только один из аспектов произведения.

— Не секрет, что за последнюю неделю пресса чрезвычайно интересовалась, — если не сказать больше, — вашими отношениями с Эйданом Джероком, курирующим этот проект. Можете ли вы пролить свет на этот вопрос? В конце концов, вы в наших творческих кругах являетесь блистательной парой. Любые изменения в вашей жизни попадают на страницы журналов и газет.

Этот вопрос нельзя было назвать деликатным. Я старалась не раздражаться, но мой голос все равно поднялся на октаву выше.

— Это, честно говоря, не ваше дело. Эйдан Джерок сейчас в Нью-Йорке, работает над новым проектом, связанным с продажей произведений искусства.

— Эстер Гласс, боюсь, наше время истекло. Спасибо, что были с нами в эфире и добро пожаловать обратно в Лондон.

— Это не их собачье дело!

Я сидела на заднем сиденье автомобиля и говорила по телефону с Кэти.

Она помолчала.

— Ты уже видела газеты?

Они лежали у меня на коленях, и на первой полосе каждой из них я узнавала себя. Журналисты запечатлели мое появление в аэропорту Хитроу вчера ночью: черная одежда, темные очки, губы сжаты в тонкую линию. Я напрасно старалась уснуть в самолете. Ко всему прочему, «Таймс» и «Телеграф» добавили к этой фотографии еще одну, поменьше: поэтичная охапка белых лилий на снегу. К фотографии прилагалась надпись: «Символический мемориал, воздвигнутый Эстер ее отношениям с Эйданом Джероком».

Кэти благоразумно воздерживалась от расспросов, и я тоже ничего не пыталась объяснить.

— А «Кларион» у тебя есть? — нерешительно спросила она.

Заголовок на первой странице гласил: «Гейша от искусства летит домой».

— Да. Слишком большая плата за положительную рецензию Джона Херберта в прошлом. Он оказался самым большим негодяем из всех своих коллег.

— Нет, я имела в виду статью внутри, — нервно проговорила Кэти.

Я почувствовала тошноту и открыла газету. Там, на третьей странице, в ряд красовались все три рисунка, которые я выкупила у Кенни Харпера. Под ними был такой текст:

Теперь, когда Эстер Гласс продала себя, мы предоставляем вам возможность ознакомиться с некоторыми ее произведениями. У «Клариона» имеется доступ к высококачественным репродукциям этих трех ранних шедевров (!), которые будут переданы счастливцу, придумавшему для них наиболее удачное название. В голову почему-то приходит название «период творческого становления».

Как всегда, когда на горизонте маячили стресс и эмоциональный срыв, я с головой окунулась в работу. Я закрыла дверь в мир, в котором на мои окна круглосуточно обращены десятки фотоаппаратов. С этого момента до открытия выставки я не хочу больше слышать ни одного слова о прессе. Накопилось слишком много проблем, с которыми предстояло справиться, и я решила отгородиться от них. Наверное, я была неправа, когда говорила, что смогу играть с репортерами по их правилам. Эйдан как в воду глядел: чем больше «желтые» издания интересуются моим искусством, тем кровожаднее они становятся, а у меня нет достаточного количества внутренних ресурсов, чтобы быть их донором. Меня необычайно расстроил и удивил тот факт, что Кенни продал им копии рисунков. Я все-таки не сумела остановить его. Я могла бы подать на него в суд, но какой смысл? Рисунки теперь выставлены на всеобщее обозрение. По крайней мере, у меня находятся оригиналы. Интересно, сколько времени пройдет, прежде чем журналистам надоест обсуждать отношения Эйдана и Эстер и они переключатся на связанные с рисунками темы. И раскопают все тайны моей юности. Я знала, что это всего лишь вопрос времени.

Шла вторая неделя марта. Выставка в галерее Тейт Модерн открывается в конце мая. Мне необходимо воспользоваться оставшимся временем, чтобы обработать материал. У меня есть все необходимые составляющие: исследования по семи темам, костюмы, сценарии и видеозаписи с моими выступлениями. Но объединение всех серий в единое целое с использованием моего личного опыта являлось непривычной для меня работой. Я хотела, чтобы серии перекликались между собой, были визуально интересными и тематически законченными. Моя собственная продажа станет основой всего фильма. Просто рассказать семь историй было бы слишком банально. Мне необходимо провести между ними параллели.

Я принялась просматривать все фильмы. Потом стала их редактировать. Это трудоемкая кропотливая работа, требующая полного одиночества, чтобы адекватно оценить материал. Было что-то волшебное в том, чтобы смотреть, как характеры моих героинь раскрываются на экране. Я уже абстрагировалась от представлений и теперь оценивала их объективно, временами даже забывая, что актриса в костюме — это я. В течение этой недели я действительно принадлежала Бену, но также и всем семи представляемым мною образам, — и это нужно отобразить в фильме.

Самой сложной была работа над выступлением Мари на аукционе. Казалось, она сознает свою женскую привлекательность, но ее образ неоднозначен: она не уверена в своей личной значимости. Кристина выглядела абсолютно неземной, но ее съемки были самыми полными, и она также являлась связующим звеном между героинями, так как молилась за каждую из них. Изабелла самая властная, она наслаждается общением с толпой, к тому же является самым забавным объектом серии. Викторина была замкнута в собственном мире разврата — жалкое и обреченное место — отвергнутая и злая, без перспектив на будущее. Ее личность казалась расплывчатой и ускользающей. Но мне даже нравилась ее двойственность. В конце концов, на протяжении веков каждый находил в ее образе то, что искал. Я не собиралась осуждать ее. Что касается миссис Лейлэнд, ее выступление получилось одухотворенным, прекрасным и в то же время эмоционально наполненным — романтичным и безнадежным одновременно. На экране я раскачивалась, затем упала, и этот жест показался намеренным. Каждый раз, как я смотрела эту сцену, у меня сжималось сердце.

Просматривая представление Юдифи, я видела, насколько тонкой становилась грань между игрой и реальностью. На экране я выглядела безумной и темпераментной, что напоминало о ссоре десятилетней давности с тем политиком. Частично такое впечатление было связано с тем, что камеру держал человек. Бен экспериментировал с ней как только мог: удалял изображение и наводил, показывая крупным планом мое лицо, одежду, турецкую саблю и голову Олоферна, наполнявшую общую картину сумасшествием. Глаза Юдифи были еще более безумными, чем я намеревалась показать, а тело излучало неудовлетворенную чувственность. Глядя на эти кадры, я заново переживала экстаз. Неудивительно, что все чуть не кончилось бедой. В тот момент я была целиком во власти искусства.