Страница 59 из 216
- Нет, я стараюсь объяснить тебе, что между нами ничего не было. Именно того, что принято называть отношениями.
Он смотрел на нее честными глазами.
- Ну конечно, это был банальный трах при необходимости.
Опять эта его проклятая усмешка. Шэрон захотелось вмазать Лайтману по роже.
- Именно, – его брови удивленно взлетели вверх. – Я что-то тебе обещал?
- Ты хочешь сказать, что тебе безразлично, спала я еще с кем-то или нет?
- Меня не волнуют твои постельные приключения, впрочем, как и все остальные. Это твое личное дело.
- Не понимаю, зачем ты просил меня о встрече.
- Сам сомневаюсь в разумности своих действий.
- Останови машину. Кэл, останови! Не знаю, кем нужно быть и какое адово терпение иметь, чтобы выносить твое присутствие. Постоянно! Мне жаль Фостер.
- Не стоит! – крикнул он вслед убегающей женщине, распахнув дверцу машины, – Тебе все равно не понять. Потому что ты не она, – добавил Кэл тихо, рывком захлопывая дверь и стирая с лица дождевые капли, – Не она…
Не вышло. Отчаяние накрыло его с головой, Кэл откинулся назад, вжимаясь всем телом в спинку сиденья, руки безвольно соскользнули с руля. От многодневной усталости гудела голова, веки казались неподъемными, держать открытыми глаза требовало усилий. Губы искривились в горькой усмешке.
Он и Валловски абсолютно чужие друг другу. Она была всего лишь «карманным копом», изредка выполняющем «особое задание» в постели. А сейчас, как никогда Кэлу нужен был некто особый. Человек, в которого он бы смог вцепиться, чтобы устоять на ногах и не провалиться еще глубже в черноту одиночества, страха и боли. Ему нужен был друг. Настоящий, верный, понимающий и способный утешить. Но как выяснилось при ближайшем рассмотрении, достойной этого звания была одна единственная женщина – Фостер. К ней он мог заявиться в любое время суток, в любом виде и мог говорить о чем угодно, зная, что его поймут, успокоят, накормят, если надо отмоют от грязи и уложат спать. Милая, нежная, очаровательная, терпеливая, она всегда была рядом с ним. Она всегда, немного поворчав, спешила ему на помощь в любую непогоду. Ее улыбка, залечивала полученные в сражениях душевные раны, а легкие касания рук, остужали жар и избавляли от физических мук.
- Она вряд ли протянет эти сутки.
Спокойный и ровный голос, едва уловимая, безразличная, ничего не выражающая улыбка, из тех, что называют «дежурными», сокрушенное пожатие плечами и бегающий взгляд эскулапа обряженного в белый халат. Нервно подергивающийся уголок жесткого рта. И не естественно бледные с хрупкими для мужчины запястьями руки, теребящие карандаш в тонких заметно подрагивающих пальцах. Кэлу не нужны слова, он и так видит правду, которую тщательно пытается скрыть от него, бессильный что-то изменить медицинский гений. И он слышит:
- Она не доживет до утра.
Узкий бокс-палата, напичканный кучей умных и чувствительных приборов, густой запах антисептика, свежей крови и едва ощутимый, но уже мерзко щекочущий ноздри запах смерти.
Он трус. Всегда был трусом. Самовлюбленный циник, с невероятно раздутым эго. Не верящий в чудеса. Он не мог сидеть рядом с Джиллиан и держать ее руку. Ждать ее последнего вздоха. Он сбежал. Отключил телефон и вот уже несколько часов накручивал круги по городу, ожидая сам не зная чего.
Он любил ее, хотел бы стать принцем из сказки и широким жестом бросить весь мир к ее ногам. Именно так как в ее любимых романах, до отвращения сентиментально и высокопарно. Но вместо этого оберегал ее от себя с той тщательностью, с которой охраняют лед от ярких лучей солнца в разгар южного лета. Используя проверенные на практике, и действенные методы – постоянно причиняя ей боль, испытывая терпение, оскорбляя и унижая.
Он не выдержал, набрал ставший болезненно знакомым номер.
- Пока все без изменений, – проговорил тихий и меланхоличный женский голос, – Если что-то произойдет, мы обязательно вам сообщим.
Кэл не специалист по анализу голосов, но он звучит ровно, механически ровно. Дежурной медсестре действительно нечего скрывать. Все находится в состоянии неустойчивого равновесия.
У Джиллиан сильное и здоровое сердце, лишь благодаря его невероятной жизнеспособности, она продержалась так долго, балансируя на самом краю. На сколько ей еще хватит сил?
И теперь он вряд ли сможет попросить прощения. Он должен попросить у нее прощения. Если …
Врачи не Боги и они ошибаются.
Больше часа он сидел в машине, глядя на освещенные окна, скрытого за густыми кустами одноэтажного дома. Тихо шуршит по крыше «форда» и по молодой листве нескончаемый дождик, утешая и убаюкивая, бормоча понятные лишь каплям воды слова.
Он столько раз приходил в этот дом, наверное, чтобы доказать обратное. Ничего не изменилось он все тот же эгоистичный циник и самовлюбленный хам с невероятно развитым эго. Любовь – ложь, и он по-прежнему свободен от чувств и переживаний, которые заставляют его ненавидеть себя и ощущать самым подлым ублюдком.
Они с Фостер ничего не обещали друг другу, не давали клятвы перед алтарем, они были свободными людьми, вольными в выборе и действиях. Но каждый раз, переступая порог дома Шэрон, он понимал гнусность своего поведения, и ощущал себя предателем.
У него всегда были наготове тысячи ответов, и все они звучали как оправдания. Она не могла рассмотреть под насмешками и язвительностью боль и тоску. Она не слышала в его голосе тех интонаций, что соответствовали его истинному состоянию, не пыталась учить хорошим манерам и никогда не смотрела с убийственной нежностью, вынуждая его чувствовать себя полным ничтожеством. Она была красива и хорошо трахалась. Ложась с ней в постель, он не боялся потерять и разрушить долголетние и правильные отношения. Случись, и в очередной его приход она захлопнет перед ним дверь, ему будет безразлично. Он знал, что она чувствовала себя обязанной ему, и ей нравился грубый и жесткий секс, без лишних слов и сантиментов.
Он ненавидел себя.
Он не сожалел, скорее презирал ее, использовал тело по прямому назначению, нырял в ее постель, отчаянно борясь и прячась от протестующей совести. Каждый раз напакостив Фостер, он чувствовал себя гаже не бывает, когда Джиллиан с ледяным спокойствием опускала железный занавес, холодно и снисходительно ему улыбалась.
Он буквально ощущал кожей, как она внутренне съеживаясь от боли, безразлично пожимала плечами, избегая зрительного контакта – глаза не врут – и уходила прочь, гордо выпрямив спину и молча глотая слезы обиды, как обычно, не упрекая его ни единым словом.
В те дни, когда было погано на душе, он ощущал отвращение к самому себе, потому что они вновь повздорили с Джиллиан на пустом месте, все его действия были на столь изощренны, и имели определенную цель – оттолкнуть Фостер от себя, заставить думать о нем как о беспринципном наглеце.
А сейчас, как никогда ранее, почти потеряв веру в лучшее, он умирал от страха, видя как Джиллиан, ЕГО Джиллиан неотвратно падает все глубже в пропасть небытия.
Он приполз сюда в этот тихий уютный мирок, желая вновь спрятаться от безжалостной и равнодушной правды рассыпающейся на осколки привычной и такой удобной жизни. Боясь даже подумать, как будет обходиться если …
И трахнуть Шэрон бездумно, без сожаления. Испытать секундное, но облегчение. Это не было желанием, и примитивная физиологическая потребность организма оказалась не при чем. Просто несколько сладостных секунд вне реального мира. Как же он был мерзок сам себе.
А может, как любому человеку, отчаявшемуся с разобранной на кусочки душой, в состоянии бесконечного ожидания потери и не имеющему возможности повлиять на ход событий, ему было нужно тепло человеческого тела, и слышать неважно чье дыхание рядом с собой.
И…
Он вышел из машины, сунув руки в карманы, постоял, задрав голову вверх, ощущая тяжелые шлепки дождевых капель на лице и плечах.
И постучал в знакомую дверь.
…небольшая спальня была погружена в спасительную темноту.