Страница 58 из 70
Мандриков, справившись с первыми минутами волнения, обрел уверенность. Он всматривался в лица собравшихся и с горечью видел: большинство — мелкие торговцы, хозяйчики. Совершенно отсутствовали немногочисленные чукчи — он не увидел Тымнэро. Вон только Маша…
— Также ликвидируются все долги местного населения в любой сумме, — продолжал Мандриков. — В дальнейшем будут созданы кооперативные объединения для ловли рыбы. — Мандриков откашлялся. — Теперь хочу вам сказать о работе следственной комиссии. Не все из вас знают преступления ставленников Колчака — Громова, Струкова, Суздалева и всей их компании. Это они расстреляли шахтеров с угольных копей, истязали многих жителей, проводили незаконные обыски. Ревком Чукотки уверен в их виновности… Ревком их приговаривает единогласно к смертной казни.
Он скосил глаза на Тренева, но тот сидел тихо, напряженно.
— Поскольку наша власть народная и революционный суд опирается на мнение широких слоев населения, хотим вас спросить — согласны ли вы с этим?
Мандриков соскочил с табуретки и занял место за столом.
— Расстрелять гадов! — крикнул кто-то с места.
Тут вскочил Тренев.
— Как один из членов следственной комиссии, я хочу спросить вас: зачем ревкому, встреченному населением провозвестником лучшей, справедливой жизни, марать себя кровью в первые же дни существования советской власти?
Он с улыбкой посмотрел на Мандрикова.
— Есть еще другие предложения? — спросил Мандриков.
— Они-то не стеснялись марать себя кровью, — зло сказал кто-то из шахтеров.
— В том-то и дело! — горячо произнес Тренев. — Зачем новой власти, так сказать, становиться на одну доску с этими…
— Общий приговор, смертная казнь, остается в силе, — твердо сказал Мандриков. — Однако приведение приговора в исполнение мы оставим до лета и с первым же пароходом отправим арестованных во Владивосток.
Расходились, шумно обсуждая последние слова Мандрикова.
Тренев подошел к Мандрикову. В комнате уже почти никого не оставалось из пришедших на сход, лишь члены ревкома.
— Михаил Сергеевич! Откуда взялся приговор — смертная казнь? — вежливо спросил Тренев. — Как члена следственной комиссии вы меня не спрашивали, одобряю ли я этот приговор.
— Господин Тренев! — холодно ответил Мандриков. — Следственная комиссия только расследует преступления, но приговор выносит революционный комитет, членом которого вы, Иван Архипыч, не являетесь.
— Так-так-так, — быстро согласился Тренев и заторопился к выходу. — Конечно, разумеется, я понимаю…
Он почти бежал домой и слышал за собой на усиливающемся ветру хлопки красного флага на крыше ревкома.
Глава вторая
31 декабря отправлен отряд на нартах вверх по реке Анадырь в Белую и Маркове для ликвидации ставленников Колчака. Две крупные монопольные фирмы национализированы согласно постановлению Революционного комитета. 15 января отправляем отряд на мыс Дежнева для ликвидации колчаковщины, конфискации имущества купца Караева — поставщика оружия для белых. Ждите указания для ликвидации частной торговли и замены ее натуральным обменом. Председатель Совета Мандриков. Комиссар охраны Берзин.
Милюнэ шила кухлянку для Берзина.
В этот вечер она была особенно сосредоточенна, но часто поднимала глаза на мужа. Около полуночи отложила шитье и, раздевшись, улеглась рядом.
Она взяла руку Булатова и положила себе на живот.
— Он еще совсем крохотный, — тихо сказала она. — Еще ни разу не пошевелился, но я его уже чувствую…
— Кого? — тихо спросил Булатов.
— Нашего ребенка, — вздохнула Милюнэ.
Булатов от неожиданности сел на кровати.
— А кто: он или она?
— Булат, если мальчик, а девочка — Тынэна… Потому что она придет на рассвете новой жизни. Тынэна — значит зорька…
Помолчав, Булатов сказал:
— Наш ребенок будет жить при новой жизни.
— А какая она будет, новая жизнь? — прильнув к мужу, спросила Милюнэ. — Что сказали о будущем Ленин и Карл Маркс?
— Коммунизм будем строить!
— А говорил — социализм! — напомнила Милюнэ.
— Да-да, — торопливо ответил Булатов. — Сначала социализм. Кто не работает — тот не ест.
Новые слова обрушивались лавиной на Милюнэ. Она в них часто путалась, но все же они прочно застревали в голове, и через некоторое время она с удивлением обнаруживала их в собственной речи.
— Знаешь, Булат, я знаю, что у вас в ревкоме много важных дел, но все же хотела тебе напомнить…
— Ну, говори!
— У нас нет революционной женитьбенной бумаги.
— Укрепим революцию, откроем новую школу, может, даже будущей осенью, — твердо сказал Булатов. — А про бумагу о нашей женитьбе ты хорошо вспомнила. Сделаем настоящую, советскую бумагу. У нас теперь хорошая японская тушь есть, я ею воззвания и плакаты пишу, и тонкие кисти — у Сооне национализировали.
Булатов и Милюнэ некоторое время лежали молча. Каждый думал о своем…
Большие дела только начинаются — национализация… Скоро отъезд группы Берзина в верховья Анадыря. Булатов было попросился с ним ехать, но Мандриков объяснил: должен ехать Михаил Куркутский. Он знает язык, знает эти места, людей. А секретарь ревкому нужен, потому что работы с каждым днем все больше.
— Парфентьев согласился ехать, — сообщил Берзин, входя в комнату председателя ревкома.
— Значит окончательный состав такой: Берзин, Галицкий, Мальсагов, Михаил Куркутский и каюры — Ваня Куркутский и Анемподист Парфентьев.
— Так получается, — ответил Берзин. — Поэтому едем на трех упряжках — по двое на одной нарте. Тяжеловато, но другого выхода нет. Ваня Куркутский считает, что если не очень гнать собак, то ничего страшного. Говорят, что появилось какое-то оленье стадо на полдороге в Белую.
— Ну что же, — выслушав Берзина, сказал Мандриков. — Сегодня соберем ревком. Решим неотложные дела, и можете отправляться.
Милюнэ считала своим долгом быть в ревкоме, когда там происходили заседания. Иногда надо было срочно кого-то позвать и даже отнести телеграмму на радиостанцию.
И на этот раз она пришла задолго до начала заседания в ревком, положила угля в топившиеся печи, вытерла пыль и подмела пол.
У Мандрикова сидел Тренев.
Бывший хозяин Милюнэ выглядел как никогда хорошо. В его движениях была уверенность и значительность. И слова у него были какие-то круглые, словно обкатанные морской волной, гладкие, сами вылетающие изо рта, спрятанного в рыжей оторочке усов и бороды.
— Михаил Сергеевич! — Тренев сидел в своей излюбленной позе, закинув ногу на ногу. — Из тюрьмы все время несутся стоны и жалобы на плохое обращение, на недостаточное питание.
— Кто же там жалуется? — поинтересовался Мандриков. — Колчаковских милиционеров мы всех выпустили и обязали трудиться.
— Это, конечно, хорошо, но оставшиеся в тюрьме Громов, Струков и Суздалев, мне кажется, тоже должны быть привлечены к трудовой повинности. Пусть на своей шкуре испытают, как своим трудом, потом соленым добывать хлеб. По существу, содержание их в тюрьме, согласитесь, только прибавляет вам хлопот.
— Да, конечно, — согласился Мандриков.
— Ново-Мариинск, то есть Анадырь, самой природой огорожен таким высоким забором, который даже отчаянный человек в эти зимние дни не отважится преодолеть!
— Что вы имеете в виду?
— Холод, пургу и вечную мерзлоту, — солидно ответил Тренев. — Посудите сами, куда пойдет разумный человек, если он вздумает бежать? В тундру? К утру он уже закоченеет. Если даже будет хорошо одет — заблудится в пургу, потеряет дорогу, и в конце концов та же участь — замерзнет.
— Куда вы клоните, Иван Архипыч? — спросил напрямик Мандриков.
— А никуда, — поспешно ответил Тренев. — Я просто хочу высказать свое соображение.