Страница 3 из 157
— Что слышно о Манташеве? Говорят, этому армянскому миллионеру очень везет? Своя, так сказать, национальная буржуазия — еще бы! Это льстит рабочей братии…
— Покуда в эту платоническую любовь не вмешаются господа социал-демократы, — промелькнула на губах Трейлинга снисходительная улыбка. — Они весьма доходчиво втолковывают иные симпатии… Во всяком случае, сейчас кавказцу приходится труднее, чем нам.
— После разорения пятого года? Естественно, — согласился управляющий. — Мы — монополия, а монополии такие вещи не страшны. Что же касается князя, то он еще не дорос до возможности делать погоду…
Управляющий вдруг беспокойно шевельнулся в кресле, подался вперед, к собеседнику.
— Извините, Георгий Карлович, — сказал он. — Хотя у нас не принято с первой же минуты утомлять человека деловой беседой, но сегодня придется изменить такому правилу. Вечером отдохнете у меня. Дело в том, что сейчас сюда подойдут люди и вас надо подготовить к предстоящему разговору…
Хозяин позвонил и велел подать крепкого чаю.
— Совершенно замерзаю в этом склепе. Отвратительно! — Он зябко поежился, потер сухие, костистые ладони. — Как было бы приятно сейчас пройтись по приморскому бульвару, посидеть у Ниязова в кабачке с его кавказской кухней! Но вот, — он повел вокруг себя узкой ладошкой, — вот эта обитель ни на минуту не отпускает меня туда, поближе к хозяину. А ведь я когда-то пользовался его расположением!
— Вероятно, вы пользуетесь им и до сих пор? — заметил Трейлинг.
— Может быть… Это в той же мере относится и к вам, дорогой мой. Именно поэтому с сегодняшнего дня мы с вами стали служащими нефтяной компании великой княгини Марии Павловны…
Трейлинг сделал едва уловимое движение, но хозяин предупредительно протянул руку и положил на его кисть:
— Это очень авторитетная фирма, уверяю вас!
— Весьма польщен покровительством… высочайшей особы, — сказал Трейлинг. Догадки, одна вероятнее, но и сложнее другой, будоражили его воображение.
— Именно так и надо рассматривать наше участие в компании, — утвердительно кивнул головой хозяин, — Однако дело столь же трудно, сколь и заманчиво. Предполагается очень дальняя поездка, связанная с неудобствами… И мы остановили свой выбор на вас, Георгий Карлович. Нужен опытный человек…
Что ж, оставалось узнать адрес будущей резиденции.
Управляющий пожевал губами, полистал лежащие против него бумаги.
— Ухта, — коротко и значительно сказал он.
Воцарилось молчание. Словцо производило впечатление даже на бывалого человека. Трейлинг слышал кое-что о непроходимых лесных дебрях и загубленных судьбах промышленников, имена которых непроизвольно связывались в его воображении с кратким названием этой северной речки. Но на ней, помнится, в деловых кругах давно уже поставили крест?
— Она снова интересует… нас? — с удивлением спросил он.
— Окаянная речушка, как птица Феникс, возрождается из пепла и заставляет обращать на нее взоры. Она должна быть наша. Таково мнение там, на юге.
— Путешествие не из приятных. Однако…
— Недавно одна газетка в связи с открытием заявок на ухтинские берега назвала речку золотым дном. Это должно нас окрылить. Не так ли?
Принесли чай. Управляющий придвинул к себе стакан и выжидал, пока за прислугой закроется дверь.
— Разумеется. И я догадываюсь, что кроме высочайшей особы у нее останется и прежний покровитель? — осторожно осведомился Трейлинг.
— Вы имеете в виду Нобеля? Да.
Трейлинг усмехнулся:
— А я в простоте душевной полагал, что русские порядки уже навсегда убили всякую мысль о возможности тех разработок…
— Вы прекрасно осведомлены в деле, дорогой мой! Мы и теперь делаем немалую ставку на русские порядки… Вам придется самым подробнейшим образом ознакомиться с этой давней историей и всегда иметь ее в виду. Пригодится… А началась она очень давно, говорят — со времен Петра Великого.
В свое время Петр Первый, русский царь и «первый на Руси работник», с присущей ему справедливостью и на этот раз вполне оправданной жестокостью расстрелял у здания Сената в Санкт-Петербурге губернатора князя Волконского за чинение им, князем Волконским, препятствий купцам Пшеничниковым в «деле промысла, торговли и честного радения на пользу русского отечества». Так гласит предание. Крутой поворот Петра в сторону поощрения «полезных людей» являл собой завещание его наследникам и потомкам.
Но не прошло и двух десятков лет после смерти Петра, как промышленная жизнь России ознаменовалась малозаметным, но весьма примечательным фактом. Энергичный и смелый купец Прядунов, тот самый, что на свой страх и риск сумел построить где-то на забытой богом Ухте нефтеперегонный завод, при немце Бироне был посажен в, тюрьму за неуплату десятинных денег с добытой нефти (тридцати пяти рублей с четвертаком) и умер за решеткой, пока разбиралось это «важнейшее государственное дело», которое, кстати, сразу же было прекращено за смертью ответчика.
Ни очевидные трудности разработки далекого месторождения «горного масла», ни крайняя необходимость поддержки прядуновского почина не укладывались в канцелярскую строку; законной во всех отношениях была лишь смерть…
Далее пошли вершиться дела еще более странные.
В 1844 году архангельские, вятские и вологодские купцы подали прошение архангельскому губернатору маркизу де Траверсе учредить торговый дом на Северном море и порт на реке Печенге. Губернатор наложил на прошении резолюцию, поразительную по цинизму и тупости: «Какой еще дом? В этих местах могут жить только два петуха и три курицы! Отказать».
Сибирские наместники старались не отставать от архангельских. И здесь полезная деятельность, по российским обычаям, не приносила лавров. Когда енисейский купец Михаил Сидоров внес на открытие Томского университета двадцать пять тысяч рублей, постоянно докучая разными проектами о расширении изыскательского дела, генерал-губернатор Восточной Сибири граф Муравьев немедля заинтересовался личностью Сидорова: «А не скопец ли он?»— и поспешил выслать предприимчивого купца административным порядком в Архангельск, как крайне беспокойного и вредного человека.
Сосланный на Крайний Север, Сидоров запросил разрешения производить разведку на золото по Северному Уралу и речке Шугор, в чем получил незамедлительный отказ.
Тогда он обратился с новой просьбой — разрешить разведку геологических богатств на Новой Земле. Пришел ответ: «Так как Новая Земля не причислена к казенным дачам и вообще не упоминается в Горном уставе, отвод разрешен быть не может…»
А наряду с тем министерство государственных имуществ уже с 1844 года, в течение двадцати лет, безуспешно отыскивало смельчаков, желающих разрабатывать горные богатства Севера.
В 1864 году, узнав от лесничего 2-го мезенского лесничества Гладышева о выходах нефти на Ухте, Сидоров обратился в министерство с просьбой об отводе ему трех квадратных верст для изыскательских работ, ссылаясь на 2286-ю статью Горного устава. В прошении он указывал: «Промысел на Ухте принесет кроме доходов казне заработки бедным крестьянам, проживающим на реках Ижме и Печоре, могущие улучшить их незавидный быт…»
Через два года Санкт-Петербургская палата благочиния сообщила свое мнение: «Так как сам Сидоров означенного месторождения не открывал, а в 1843 году Ухту уже описал проезжий путешественник граф Кейзерлинг, то до утверждения нового Горного устава разработка дозволена быть не может».
О том, что задолго до графа Кейзерлинга, еще в 1745 году, на Ухте существовал промысел Прядунова, в ответе не упоминалось.
Михаил Сидоров оказался на редкость настойчивым. Человек широкой натуры, большой эрудиции в вопросах промыслового дела, автор ста восьми трудов и статей по исследованию Севера и Сибири, он преследовал, конечно, не только коммерческие цели. Интересы его были более широкими, а богатые прогнозы освоения Севера захватили его.
Чтобы как-то воздействовать на общественное мнение, он основал в столице показательный чум — подобие этнографического и геологического музея. У входа в чум была помещена статуя: бедный ижемский охотник держал в одной руке блюдо с хлебом, а другой протягивал каждому входящему пергамент с надписью: «Я не прошу казенного хлеба, а прошу внимания к моему забытому краю и — работы!»