Страница 2 из 157
В целом дилогия была для автора большим, бесспорным успехом. И это не случайно: писатель хорошо знает жизнь простых людей и, изображая ее, стремится быть достоверным и точным. Он широко использовал в своих романах «Неиссякаемый пласт», «Иван-чай», «Как все» и других произведениях личный опыт участника нефтедобычи и лесозаготовок на Крайнем Севере в годы Великой Отечественной войны. Некоторые персонажи этих романов, по его признанию, имеют реальные прототипы, многие трудовые события и бытовые эпизоды в основе своей почерпнуты из истории освоения нефтяных богатств Ухты и Верхней Ижмы.
Замечательной традиции — быть тесно связанным с жизнью — Анатолий Знаменский продолжает следовать и сейчас. Окончив в 1960 году Высшие литературные курсы при Союзе писателей СССР, он переехал на Кубань. В результате активного, творческого отношения к жизненному материалу, который был еще свежим и в каждой своей детали значительным для писателя, прежде незнакомого с жизнью Кубани, читатель получил прекрасные повести «Семь концов», «Обратный адрес», «Осина при дороге», «Безымянные высоты». В них он, показывая людей хутора и станицы, стремясь к точности деталей, тщательно подбирая штрихи, создает местный, кубанский, колорит, который не спутаешь с уральским, среднерусским и т. д.
Диапазон творчества А. Знаменского широк и интересен. Он пишет о далеком прошлом нашей Родины, но лучше других ему удаются произведения о рабочем классе, нравственном мире современного рабочего человека. Его герои — нефтяники, строители, шоферы, крестьяне. Действительность в творчестве писателя предстает без румян и белил, в то же время в ней нет болезненной приверженности к темным ее закоулкам и тупикам. Житейские проблемы автор высвечивает с единственной целью — привлечь к ним общественное внимание, вмешаться в будничное течение жизни, где, как считает писатель, не должно оставаться места пошлости, бесчеловечности, ядовитому чертополоху клеветы.
В 1983 году Анатолию Дмитриевичу Знаменскому исполняется 60 лет. Это возраст зрелости, мастерства, новых замыслов и новых книг.
Николай Михайлов,
кандидат филологических наук.
УХТИНСКАЯ ПРОРВА
В великих делах достаточно одного великого желания…
Из надписей на бревенчатой стене Сидоровской избы на Ухте.
1. Покровительство
высочайшей особы
После теплого юга Москва дохнула на него сыростью и холодом неустойчивой ранней весны. Был уже конец апреля, но мокрый булыжник мостовой и каменные плиты тротуаров сохраняли до поры лубяной озноб запоздалых мартовских утренников. Над колокольнями старых церквей и часовен с галочьим криком, над ржавеющими куполами хмурилось неуютное небо.
Трейлинг выпил в привокзальном буфете пива, сверился с записной книжкой и, подхватив нетяжелый, изрядно потертый за долгие годы саквояж, вышел на площадь.
Город жил предпраздничной суетой страстной недели. Гомонящая, озабоченная вечным азартом преуспеяния толпа расползалась по площади, сливалась в мутные уличные потоки. По осклизлым голышам мостовой тарахтели колеса пролеток, мягко катили резиновые шины экипажей. И все это растревоженное муравьище спешило опередить само себя.
Обдало ветерком — рядом, словно из-под земли, появился лихач.
— Биржевой проезд, тринадцать, — коротко бросил Трейлинг и, накренив пролетку, тяжело опустился на мягкое, ковровое сиденье. Под ним упруго сели высокие рессоры.
Громада вокзала и зеленый открытый павильон качнулись и исчезли за поворотом. Седок накинул на ноги коврик, поправил на голове мягкую летнюю шляпу и со скучающим видом, устало смежил веки. Шумный, запаленный в бесконечном и нездоровом беге, город не возбуждал в нем большого любопытства, был даже неприятен своей откровенной жестокой суетой.
— По-о… берегись!
Привычно шальной окрик извозчика заставил его подавить невольную флегматичную усмешку, вызванную неким мимолетным воспоминанием. В этом городе не любили шуток. Напряженное поскрипывание стальных рессор и ожесточенный цокот копыт становились началом какого-то нового предприятия — оно уже захватило его властью обстоятельств и обязанностей, не спрашивая согласия. И это было неприятно: Трейлинг никогда не чувствовал себя слепой игрушкой запутанной и сложной игры, что в его кругах именовалась делом.
Он встряхнулся, переменил позу и, когда лихач осадил коня, легко шагнул на мокрый тротуар.
Доставая деньги, Трейлинг извлек из бумажника железнодорожный билет. Когда извозчик отъехал, он с тайным сожалением задержал взгляд на трафарете «Баку— Москва», потом разорвал билет и бросил под ноги. Этот адрес отныне был лишним. Дальнейший маршрут, по-видимому, должен был начинаться Москвой, без всякой связи с тем южным городом…
Неказистый подъезд и темная, грязная лестница каменного здания покоробили Трейлинга. Покинув уютный домик с мансардой у теплого моря, здесь он мог рассчитывать на нечто большее. Московские апартаменты, в которых его ожидало новое поручение*своей нарочитой неприглядностью возбуждали подозрения. Приемная мало чем отличалась от лестницы и подъезда.
«Однако… — удивленно пожал плечами Трейлинг, сбрасывая свое летнее пальто на руки сумрачного, угловатого в движениях секретаря, исполнявшего здесь, по всей видимости, и обязанности лакея. — Плоховато, кажется, начинается новое дело!»
Но уже в следующую минуту, пройдя в кабинет управляющего, он почувствовал себя в привычной деловой обстановке. За письменным столом сидел сухощавый, рано облысевший человек средних лет в недорогом, старательно выутюженном пиджаке и перебирал пачку бумаг.
Не то чтобы у него был очень внушительный вид. Управляющий более всего напоминал опального дипломата или дошлого ростовщика прикарманившего важный вексель. Его тонкие губы хранили подобие усмешки, а глаза продолжали сосредоточенно изучать собеседника, без всякой связи с умешкой; взгляд их был назойлив.
Трейлинг встречал когда-то этого человека там, на юге, и знал, что облинялому полудипломату-полуростовщику поручались наиболее важные дела компании, даже в том случае, если надо было выехать за океан и нанять в качестве посредника специалиста по пенсильванской нефти. Непритязательная обстановка, окружавшая его ныне, тотчас приобрела для Трейлинга значимость.
Управляющий пошел навстречу гостю. Привычная ухмылка на его лице сменилась неподдельным удовольствием.
— Садитесь, пожалуйста, Георгий Карлович… Мы ведь знакомы? От вас пахнет югом, — заговорил хозяин. У него был приятный, хотя и глуховатый, голос. При этом он уморительно грассировал, то вовсе пропуская рокочущую букву «р»: — «Гео-гий Ка-лович, до-о-гой…» — то вдруг по традиции заменял ее другой буквой и фонетическим знаком, и тогда вместо возвышенного восклицания: «Ах, какая радость, что вы наконец прибыли!..» у него выходило: «Ах, какая г’адость!..»
Гость, конечно, не придавал этому никакого значения. Он, хотя и носил немецкую фамилию с приставкой «фон», не мог сказать точно, в какое время и по какому поводу учинена была перемена фамилии и в каком колене генеалогии появилась родовитая приставка; все его предки имели бессарабское происхождение, а бабками были, по-видимому, цыганки и купчихи из одесских предместий.
Трейлинг с признательностью склонил свою большую, чисто выбритую голову.
— Как доехали? Что нового?
Управляющего интересовало положение дел на юге, но не столько с деловой, коммерческой стороны (это он знал), сколько с житейской, интимной и попросту обывательской. Его интересовало также, какими последствиями закончились рабочие беспорядки двухлетней давности. По всему видно, человек давно уже не имел возможности бывать в резиденции их общего хозяина, и, значит, имелись довольно веские причины для этого.