Страница 13 из 15
Мой первый отпуск к родительским пенатам
Время летней морской практики пролетело незаметно и мы возвратились в училище. Предстоял месячный отпуск тем, разумеется, кто не имел задолженности по учебной программе обучения. Нам выдали проездные документы для приобретения железнодорожных билетов для поездки к родителям. Был прекрасный период лета 1947 года – август месяц. Нам в то время было по 15–17 лет, военную присягу ещё не приняли, хотя носили курсантские погоны. Итак, я еду в свой первый курсантский отпуск, приобретя железнодорожный билет в плацкартный вагон до ст. Ерофей Павлович Читинской (ныне – Амурской) области. Время в пути пассажирского поезда с многими остановками по тому времени составляло около трёх суток. За 100 км до станции моего назначения (от ст. Уруша) с волнением всматривался в вагонное окно на знакомые с детства места, где часто бродил один или вместе с друзьями, иногда – с сестрой, собирая богатые дары лесов Приамурья – землянику, малину, бруснику или грибы. В богатые урожайные годы грибов в этих краях было – пропасть. А какое волнение я испытывал, когда отец позволял мне брать с собой его двустволку 16-го калибра! Глухарей мне удавалось добыть лишь дважды, а вот с рябчиками и белками мне везло, всегда приносил их домой по несколько штук. Мои воспоминания прервались, когда показался разъезд Ягодный. Скоро я буду дома! Сердце забилось от предстоящей встречи с родителями, братом и сестрой, школьными друзьями. Заранее переоделся в парадную форму первого срока. Здравствуй, родной посёлок Ерофей Павлович! Здравствуйте, родные мои и друзья!
Возвращение в подготовительное училище. Пропажа чемодана
Месячный отпуск у родителей пролетел также мгновенно, как и летняя морская практика. Обратно во Владивосток возвращался к назначенному сроку тоже в плацкартном вагоне пассажирского поезда. Место у меня было на нижней боковой полке вагона (в проходе). Чтобы не мять суконную форму одежды первого срока, я переоделся в рабочую хлопчатобумажную форму одежды («робу»). А парадную форму первого срока уложил в свой фанерный зелёный чемодан. Постельное бельё у проводника не брал. Вместо подушки под голову положил свой флотский чёрный бушлат, ботинки и чемодан засунул под полку и заснул. На второй день пути проснулся ночью, в окно увидел, что поезд стоит у слабо освещённого перрона вокзала. На здании вокзала светится название «Биробиджан». Я сунул руку под полку: ботинки есть, а чемодана – нет! Спешно надев ботинки, выскочил из вагона. У проводницы спрашиваю: «Кто-нибудь выходил из вагона с зелёным чемоданом?» Посмотрев на мой взволнованный вид, она ответила: «Выходило много пассажиров, но какие у них были чемоданы, я не присматривалась». Я бросился в зал ожидания вокзала. Там на лавках спят два мужика, вероятно, они не с нашего поезда. Нигде своего зелёного чемодана не обнаружил. Вылетев пулей на перрон, заскочил в багажное отделение, но и там – никаких следов пропавшего чемодана. Бросился на выход в город, по пути попав ногой в яму, заполненную водой. Услышал звонок отправления поезда. Что делать? Оставаться здесь и попытаться найти вора?! А если я его не найду? Да и к тому же, как тогда добираться до Владивостока? В поезде остался хоть бушлат. Решил ехать дальше и уже на ходу поезда заскочил в свой вагон. В вагоне увидел проснувшегося матроса срочной службы по имени Степан, возвращавшегося из отпуска в Хабаровск, где служил на одном из кораблей Амурской военной флотилии. Рассказал ему ситуацию. Решили на каждой остановке до Хабаровска тщательно осматривать обе стороны состава, возможно, обнаружим вора, который попытается улизнуть с моим чемоданом. Всё было тщетно. Распрощавшись в Хабаровске со мной, Степан выразил мне сочувствие. С тем мы и расстались. С грустными мыслями я лёг на полку с предчувствием тех неприятностей, которые мне суждено испытать по прибытии в училище. Но больше всего мне было жаль семейных фотографий, которые я без разрешения родителей забрал из дома год тому назад. «И почему я не оставил эти фотографии дома на этот раз?!» – терзала меня мысль. Но, делать нечего! И не надо распускать сопли, сам отчасти виноват. А сейчас и охранять-то нечего, разве что, ботинки, бушлат-то – под головой. Оставшийся отрезок пути, немного успокоившись, спал спокойно.
Прибыл в училище своевременно. По требованию командира роты написал объяснительную записку о случившемся. Интуитивно я чувствовал, что мне не особенно верят. Могли предположить, например, что свою красивую морскую форму первого срока я мог подарить брату или своим друзьям. Пожурили, но наказывать не стали. Вместо похищенных суконных брюк и форменной суконной рубахи первого срока мне взамен выдали брюки и рубаху, бывшие в употреблении (БУ) второго срока, которые я носил до очередного планового переобмундирования всех воспитанников. Вот такой был у меня первый флотский «прокол» в отпуске по неопытности.
Ещё немного о буднях
С 1 октября 1947 года продолжил обучение на втором курсе училища. Организация обучения и быта воспитанников были прежними. Очередной отпуск к родителям летом 1948 года прошёл без происшествий.
Курение нам не разрешалось. Вместо табачного довольствия нам выдавали ежемесячно по 200 граммов американского шоколада (две плитки), заменяя его иногда кусковым сахаром (рафинадом) или шоколадными конфетами того же веса.
Самоволка с имитацией ареста служивого
Вспоминается забавный почти анекдотический случай. В помещении нашей роты в пирамиде без замка хранились несколько карабинов. С этими карабинами, но без патронов мы ходили на охрану складов. Видать, патроны нам не доверяли, так как присяги ещё не приняли. Местные воспитанники, чьи родители жили недалеко от училища, такие как Лев Казыханов, Василий Шатенко и некоторые другие, ходили с этими карабинами в самоволку. Один из самовольщиков с карабином за плечами изображал конвойного, его напарник в шинели без ремня, – арестованного, которого ведут на гауптвахту. «Самое интересное, – вспоминает Виктор Ермаков, – что проколов в этих эпизодах у них не было».
Увольнение в город осуществлялось в выходные и праздничные дни (к родителям, родственникам или по личным делам) с обязательным возвращением к началу вечерней поверки. Увольняемые строились поротно на плацу училища, командиры рот осматривали форму одежды, проводили инструктаж по правилам поведения в городе и выдавали увольнительную записку с записью в журнал увольняемых. Журнал передавался дежурному офицеру по училищу. С возвращением из увольнения записка сдавалась дежурному офицеру с отметкой о времени прибытия увольняемого.
Патрульной службе города были даны указания воспитанников за нарушение формы одежды или дисциплинарные проступки в городе в военную комендатуру не забирать, на гарнизонную гауптвахту не отправлять. Производилась лишь отметка на увольнительной записке воспитанника, в чём заключалась его провинность. С такой отметкой воспитанник на некоторое время лишался права на очередное увольнение в город.
Шалости воспитанников
Не потоп, но всё же… Будучи кандидатами (абитуриентами) подготовительного училища и некоторое время после зачисления в неё мы проживали в левом крыле помещения первого этажа главного учебного корпуса, где летом случился пожар, о котором говорилось выше. Помещения ещё были не до конца отремонтированы, и во время обильных дождей крыша помещения, в котором мы располагались, немного протекала. Однажды в ночное время, когда это случилось, и тонкие струйки потекли с потолка, особенно чуткие ребята проснулись и решили подшутить над крепко спящими товарищами. Осторожно приподняв кровать вместе с беспробудно спящим, бодрствующие переносили кровать под струйки воды и также осторожно её опускали. В довершение своей шутки «бодрствующие» подставляли «гады» (рабочие ботинки) спящих под другие капели с потолка. Наутро «гады» полностью заполнялись водой. Крепко спящие натуры просыпались лишь тогда, когда почти вся постель бедолаг оказывалась мокрой от капели с потолка. В довершение этого они обнаруживали свои «гады» полностью заполненными водой. Ну, чем, не проделки, описанные Николаем Герасимовичем Помяловским в «Очерках бурсы»?!