День рождения

Пробежав письмо глазами, Щербань вздохнул с завистью:

— Лейла тебя любит. Такое письмо может написать только любящий человек. Правда глаза колет, но я скажу прямо: у тебя ледяное сердце! Если бы меня кто-нибудь так любил!.. Да я бы!..

— Ну и что бы ты сделал?

— Да я бы всей душой! А ты, смотрю, даже ответ не пишешь…

— Почему не пишу? Я много писал, — сказал Миннигали, — видимо, письма не дошли. У нее адрес почему-то постоянно меняется.

— Все из-за войны! Скорей бы война кончилась и все стало бы на место! Вернуться домой… В колхозе некому работать, понимаешь?.. Мечтаю выучиться на агронома. Как думаешь?

— А я обратно на промыслы поеду.

— Ты кем работал?

— Мастером на Азнефти, бригадиром.

— Такой молодой — и мастером? Сколько человек в бригаде у тебя?

— Пятнадцать.

— Квартира была?

— Нет, в общежитии жил. Городок нефтяников Сабунчи, слышал? Общежитие у нас новое было, хорошее, комнаты большие, светлые.

— Зарабатывал прилично?

— Мне хватало.

— Эх, как же хорошо до войны было! А? Вспомнишь — не веришь…

На отдых остановились в маленькой деревушке, прилепившейся к подножию горы.

Устроились в маленькой каменной школе, напоминавшей заброшенный сарай. Солдаты после завтрака позабыли об усталости.

Агаев возился со своим противотанковым ружьем.

— Гасан, неужели оно тебе не надоело, ведь столько ты его тащил на себе? Оставь. Расскажи что-нибудь интересное.

Гасан был старше других ребят года на три-четыре. Не зная, как отделаться от них, он махнул рукой:

— Я плохо знаем по-русски.

Миннигали Губайдуллин вмешался в разговор.

— А мы поймем, ты рассказывай, — сказал он по-азербайджански.

Гасан удивился:

— Командир, хорошо разговариваешь по-нашему! Вот здорово! Может, ты азербайджанец?

— Нет, я жил в Баку два года, вот и научился.

— За это время по-нашему научился говорить? — Гасан оглядел товарищей: — Что рассказать?

— Про женщину, которая тебя без штанов оставила, — напомнил ефрейтор Кузькин.

Агаев поморщился:

— Это не надо! Неинтересно про одно и то же много раз толковать.

— Кроме меня, никто и не знает. Товарищ лейтенант тоже не слышал.

— Расскажи, расскажи! — наседали на Агаева бойцы.

Агаев прислонил ПТР к подоконнику, скрутил козью ножку с палец толщиной, набил ее самосадом, высек огонь, с наслаждением затянулся, пуская в потолок густые клубы дыма, затем пригладил черные усы, поправил шапку, которая съехала ему на лоб, посмотрел по сторонам, на спавших кто где солдат, словно желая убедиться, что не помешает им, затянулся еще раз и передал папироску соседу. Тот втянул в себя дым и, чтобы дольше задержать его в легких, закрыл рот и нос ладонью, а папироску отдал следующему. Самокрутка таким образом обошла всех и уже маленьким окурком вернулась к Гасану. Он причмокнул от удовольствия:

— Эх, силен самосад! Дым аж горло дерет!

— А хорошо это или плохо, когда дерет? — спросил Губайдуллин. — Объясните некурящему!

— Конечно, товарищ гвардии лейтенант, хорошо! Вы курили когда-нибудь?

— Мальчишкой пробовал.

— А водку пьете?

— Изредка.

«А с бабами любите гулять?» — хотел спросить Гасан, но не осмелился, а лишь почесал себе затылок.

— Вот я, не буду скрывать, грешен, товарищ гвардии лейтенант! С восьми лет начал курить. Сначала конский навоз сушил и курил, потом «Ракету»… «Ракета» не хуже навоза и тоже дешевая.

— Отец за уши не драл?

— Драл?! Семь шкур спускал… А я еще больше курю, назло ему. Подрос, водку научился хлестать, а потом и до баб дело дошло. Если погибну на войне, не жалко. Я пожил в свое удовольствие.

— Вредно курить, Агаев, вредно и водку пить.

— Все вредно, товарищ гвардии лейтенант. Я понимаю. Бог даст, живым останусь, водку, может, и брошу. А уж бабы и табак!.. Без этого и жить не стоит…

Вскоре комната, где разместился взвод Миннигали Губайдуллина, погрузилась в тишину. В классе же, расположенном в средней части Бдания, все еще не прекращалось тихое пение. Пели солдаты первой роты. Песня сквозь сон доносилась до Миннигали и волновала его сердце.

Ой, туманы мои, растуманы,

Золотые поля и луга!

Уходили в леса партизаны,

Уходили в поход на врага…

Проснувшись окончательно, он продолжал слушать знакомую мелодию. Солдаты тоже проснулись и тоже прислушивались. Потом не выдержали, стали потихоньку подтягивать.

Миннигали пел от всей души. Песня уносила его к родной деревне, к лесам и горам, к родному Уралу.

Он пел, и слезы стояли у него в глазах.

Они пропели «Раскинулось море широко», «Катюшу» и перешли к «Огоньку»:

Парня встретила славная

Фронтовая семья,

Всюду были товарищи,

Всюду были друзья…

Когда Миннигали слышал эту песню, он непременно вспоминал Закию. Ему были близки и понятны эти слова — ведь он пел про себя!..

И врага ненавистного

Крепче бьет паренек

За Советскую Родину,

За родной огонек…

До чего задушевная песня! Действительно, каждый куп-, лет ее, каждое слово посвящены ему и Закие… Ведь и он вышел на бой с врагом за свою родину, за родной огонек, видневшийся в домике Закии.

Перед глазами Миннигали промелькнули дорогие лица родных, Закии, школьных друзей, вспомнились беззаботные детские игры.

Какое хорошее, счастливое было время!..

Только когда случаются в жизни беды, начинаешь осознавать ценность утраченного. Теперь уже не вернутся те годы беспечности. Если бы не было войны, если бы враг не напал на нашу страну, разве пришлось бы народу пережить столько страданий? Чтобы вернуть прежнюю жизнь, надо скорей разбить фашистов, загнать в их собственное логово и уничтожить! Это общее, желание. всех советских бойцов. И неразлучная с ними песня, их спутник и друг, зовет их к борьбе — к победе, к победе.

Все, что было загадало,

Все исполнится в срок…

С шумом отворилась дверь, и песня прервалась. С группой офицеров в комнату вошел начальник политбтдела подполковник Мартиросов.

Губайдуллин вскочил с места.

— Взво-од!.. — начал он, но Мартиросов остановил его:

— Отставить! — Он, как старому знакомому, подал Губайдуллину руку. — Пусть отдохнут… В походе каждая минута дорога.

Когда солдаты уселись, сама собой завязалась дружеская беседа. Начальник политотдела вышел на середину комнаты и начал рассказывать об успешном наступлении советских войск на Калининском, Центральном и Северо-Кавказском фронтах.

— Обожглись фашисты на Сталинградском фронте, боятся! Теперь солдат не тот, что в начале войны, изменился, — вставил свое слово ефрейтор Кузькин.

— Верно, — согласился Мартиросов с ефрейтором. Лицо его стало серьезным, брови нависли над темно-карими глазами. — Успехи наши на фронте зависят от единства солдат и офицеров разных национальностей, от их мужества, стойкости. — Начальник политотдела откинул со лба пышную прядь иссиня-черных волос и на минуту задумался. — Вот для чего я это вновь говорю, товарищи бойцы?! Сообщение, полученное сегодня от нашего командования, дает новый пример поразительного бесстрашия советских воинов… Это произошло на Калининском фронте. В бою за деревню Чернушки наши бойцы, поднявшиеся в атаку, попали под шквальный огонь вражеского пулемета. Батальон залег. Под таким обстрелом невозможно было поднять голову. Группа автоматчиков, посланная на уничтожение огневой точки противника, не смогла выполнить задачу. Все погибли. И тогда, гвардии рядовой Александр Матросов, видя, как гибнут рядом с ним товарищи, пополз к немецкому дзоту. Он совсем близко подобрался к вражескому пулемету и открыл огонь. Он выпустил последние патроны, но не мог подавить пулемет. Тогда он подобрался еще ближе и бросился на амбразуру… Он закрыл пулемет своим телом…