Решение

- Но почему? Зачем я тебе нужна? Зачем тебе наша семья? Ее давно нет и…

- И не было. Давай, договаривай. А потом вспомни, почему ее не было. Потому что ты снизошла до меня, да? И до сих пор снисходишь. Ты стерва, Кэрол. Я таких, как ты еще не видел. Что ты так улыбаешься? Улыбаешься всегда. Молчишь. Смотришь. Смотришь так, сука, что не ударить тебя невозможно! Только чтобы не смотрела так, не улыбалась дерзко, чтобы умоляла, валялась в ногах, была, блин, женщиной, а не ледяной глыбой!

Он распалялся, краснея, а Кэрол вздрагивала от каждого, в этот раз слишком откровенного и эмоционального, слова, как от удара, слыша то, о чем она не раз думала, от чего она не раз отмахивалась, чем иногда оправдывала Эда. Нелюбимого мужа, который резко встал с кресла, подходя, наклоняясь, обдавая ее несвежим дыханием, запахом бензина, курева и алкоголя, ухмыляясь в лицо и словно видя в ее глазах отражение брезгливости – единственного чувства, которое она испытывала при виде него теперь. Располневшего, небритого, обрюзгшего, ненавидящего все вокруг.

Кэрол поморщилась от боли, и часто заморгала, когда Эд схватил ее за подбородок, пытаясь заставить смотреть на себя. Его лицо расплывалось в пелене слез, а он смотрел, почти сладострастно упиваясь ее болью, страхом, стыдом и презрением. К нему и себе одновременно. Она тихо всхлипнула, машинально облизывая пересохшие губы языком, и замерла, когда пальцы мужа ослабили хватку. Он медленно провел большим пальцем по контуру ее лица, мазнул по краю ссадины, стер слезу с щеки. Вглядывался в глаза, как когда-то давно. Как много лет назад, когда он, казалось, ничего, кроме нее в этом мире и не видел, жадно глядя, жадно трогая, жадно имея. Он не мог насытиться ею. Может быть, потому что она никогда ничего не давала?

Сцепив губы в попытке просто перетерпеть эту мучительную пытку, Кэрол надеялась лишь на то, что запустивший ладонь в ее отрастающие волосы Эд не будет затягивать. Пусть берет то, что хочет, пусть делает все, что ему нужно, только как можно быстрей. Как обычно: резко сдергивая одежду, наваливаясь сверху и утихая после нескольких рывков. Сразу же засыпая и позволяя забыть.

Но небо не откликалось на ее молитвы, а Эд спешить не хотел. Впивался мокрыми губами в ее рот, елозил ладонями по ее телу, жарко дышал на ухо. Отстранялся, окидывая ее, сжавшуюся в полумраке на диване, собственническим взглядом, медленно стягивал с нее футболку, тыкался слюнявыми поцелуями в налившиеся кровью синяки, медленно оглаживал грудь в нелепой попытке сделать этим приятно или просто возбудить, дергал за пояс на джинсах и проводил ладонями по уже совсем узким бедрам…

Она закрыла глаза, стараясь не дышать, не шевелиться, не думать… Просто пережить ненужные ей поцелуи, просто перетерпеть вес тела на себе, просто расслабиться, чтобы не испытывать лишней боли при каждом толчке, просто не всхлипывать от очередной обиды на то, что все так…

- Сука фригидная, - бросил Эд, наконец, кончив и поднявшись с дивана.

Он, пошатываясь, вышел из комнаты, погремел посудой на кухне и отправился в спальню. А Кэрол, дрожащими руками укутавшись в плед, поплелась в ванную. Заперла дверь, включила воду, сбросила на пол одеяло, прижалась лбом к зеркалу, не решаясь открывать глаза. Смотреть на свое, далеко не идеальное, пусть и почти приблизившееся к формам молодости, тело. Видеть старые шрамы и новые синяки. Слишком большие сегодня: на плече, на груди, на животе, на бедре, на запястьях, на скуле. Губы и веки распухли от слез, седые волосы смялись, каждая морщинка на лице казалась глубже, чем была еще утром, кожа побледнела…

Струи холодной воды смешивались с горячими слезами от боли во всем теле и еще большей боли где-то внутри, подрагивающие пальцы привычно обрабатывали все полученные сегодня ссадины, а в ушах стоял голос мужа, повторяющего, что во всем виновата она. Что она разрушила их семью. Что она ее не создала. Даже не попыталась создать. И, наверное, он был прав.

Кэрол никогда не любила Эда. Не любила так, чтобы перехватывало дыхание и подкашивались ноги. Не любила так, чтобы с замиранием сердца думать о прикосновении, чтобы мечтать о поцелуе, чтобы сходить с ума, когда его нет рядом, и мечтать быть как можно ближе, когда он приходил.

Маленькая леди – называли ее на их улице. Всегда собранная, спокойная, задумчивая. Красивая – говорили многие, но она сама так не считала. Обычная: слишком вьющиеся каштановые волосы, слишком тонкие губы, слишком сильная худоба. Наверное, именно поэтому неприкрытое восхищение единственного сына Пелетье, которые были не очень благовоспитанной, зато довольно обеспеченной семьей, ее так скоро покорило.

Даже не получивший нормального образования, Эд с молодых лет зарабатывал неплохие деньги, пусть и не без помощи отца. А спустя годы он справился и без его помощи. Но его почему-то никто и никогда не уважал. Словно все видели с первого взгляда, что он не на своем месте. И он мог бы что-то изменить: манеры, образование, речь. Но не хотел. Считал, что он уже хорош, что его и такого ценить должны. И бесился, видя, что не ценит никто.

Какой милый мезальянс – говорили все вокруг. Девчонка-сирота с замашками королевы и грубоватый сын торгаша, так откровенно влюбленный в нее, что, казалось, жить она будет в сказке. Но сказка не получилась. Принцесса оказалась ледяной королевой, которая покорно принимала все супружеские обязанности, вот только не испытывала почти ничего, кроме безразличного любопытства. Почему-то в книгах, в фильмах, наедине с собой было гораздо лучше, чем с непонятно чего желающим от нее мужем. Тем, кто на принца никогда не тянул. И прекрасно осознавал это. Особенно – рядом с ней.

Какая счастливица – улыбались они на свадьбе, видя, как любит ее молодой муж. Зная, что теперь она, наконец, будет обеспечена, она будет не одна, она будет в семье. А она хотела только ребенка. Которого получила, спустя несколько лет выкидышей. И, наверное, Эд это видел. Наверное, обижался. Так отчаянно хотел того, чего она не могла дать ему. Он хозяйским жестом при каждом случае устраивал ладонь на ее бедрах, похабно хватал за грудь перед своими друзьями, лез целоваться на людях. А она лишь покорно терпела, после всех этих выходок не желая даже лишний раз касаться его дома и наедине.

Но она была хорошей женой. Она до сих пор хорошая жена. Она отличная мать. Она покорна, тиха и спокойна. В ее доме всегда порядок. На ее кухне всегда есть вкусная еда. Она никогда не перечит, она терпит все и ничего не требует. Она даже в сексе мужу никогда не отказывала, всегда послушно раздевалась при первом его желании. Никакой головной боли, или что там еще говорят в таких случаях. Нет.

Это ему всего и всегда было мало! Это ему чего-то не хватало в постели, и он шел к проституткам, это ему не доставало ее покорности, и он бил ее. Это ему не нравилось ее поведение, и он унижал и оскорблял ее.

А она – хорошая жена. Хорошая. Вот только никогда не любила мужа. Вот только любит теперь другого мужчину.

Но она ведь хорошая жена. Она никогда не изменит мужу. Она ведь хорошая жена? Хорошая?..

***

На следующий день Кэрол, обмотавшись шарфом, прикрывающим пол-лица, где красовалась яркая ссадина, соврала заглянувшей к ней по дороге в школу Бет, что они с Софией простудились и потому пока приходить на занятия не будут. В связи с тем, что Лори проводила и дни и ночи у постели раненого Карла, ситуация в школе была и так напряженная, но ничего иного сделать было нельзя. Не выходить же избитой на улицу, в самом деле? А Бет с Лили как-нибудь справятся в течение нескольких дней. Если что, еще кого-то на помощь позовут.

Эд ходил угрюмый, являясь только к ужину и ни слова не говоря Кэрол, которая уже четыре ночи спала вместе с дочкой в детской. Лишь прятал виноватый взгляд, который против его желания все время натыкался на лицо Кэрол. А она намеренно впервые в жизни не стала скрывать тональным кремом ссадину на лице. Скрыть полностью, так, чтобы выйти на улицу, она ее все равно не могла, так зачем стараться тут? Нет, пусть видит. Пусть он видит, что сделал. И пусть видит она сама, не забывая…