Злые ветра Запада

Моррис не хотел такого страха. И не хотел больше пить в одиночку. Договорившись о встрече с Джо через неделю, и взяв с собой штурмовую винтовку из арсенала шерифа, он решил вопрос. Последствия пришлось решать всем участком. Но Оливер Мартин Дюморье, плоть от плоти Колонии и рабов Луизианы, живших здесь веками, не был трусом. А еще он был любящим отцом и мужем. И женщин в его доме жило пятеро. Мама, жена, мама жены и дочка с племянницей. Искать любую из двух последних в сливных канавах Ямы, если кому-то из ее героев взбредет в голову потискать и помять свежих чистых цыпочек, Оливер не хотел.

Банду Джо забыли, стерли из памяти. Пришедшим на его место и в голову не приходило поднимать руку против людей шерифа Дюморье. Дюморье радовался этому факту и делился радостью со своими парнями. Жизнь налаживалась. Часть новой жизни Морриса оказалась тесно связанной с его же, Морриса, чифом.

Кружева и начищенный хрусталь. Столешница из красного дерева, натертая мастикой также, как и паркет. Стеклянные дверцы шкафов, рукоделие, кресла с обивкой в полосочку и веранда с качалками. Настоящий, мать его, патриархально-колониальный рай. Разве что хозяева - цветные.

Моррис плевать на это хотел. Тогда именно так. Он вырос в миссии, принимавшей к себе всех, наплевав на цвет кожи. А еще в двухэтажном доме, стоявшем за высокими стенами Бурбон-тауна, жила Мэри-Энн. Задорная, кофейная, белозубая. И красивая.

Моррис любовался ей каждую секунду, выпавшую на его долю. Изгибом спины, блестящими плечами, ямочками у крестца. Смолью длинный непослушных кудрей, пухлыми губами, тонким носом. Он и познакомился-то с ней по-настоящему когда подарил самолично сделанный портрет. В ее кровати Моррис оказался быстро, нравы во времена Бойни не отличались пуританскими склонностями. А вот застукал их Оливер в его, Морриса, койке.

Свадьбу сыграли шумно, со всеми парнями из участка. Приглашенные музыканты одарили всех и каждого хриплым плачем скрипки, протяжным напевом густой мексиканской гитары и веселым ритмом банджо. Оливер одарил Морриса должностью своего заместителя. Мэри-Энн одарила мужа задорно торчащим яйцом налившегося аккуратного пузика.

Джимми рос бодрым веселым малышом. Моррис хотел устроить крестины в миссии, но чиф попросил обождать. Моррис согласился. Что спорить с таким человеком? Человеком, подарившим Моррису еще одну новую жизнь. Ведь дома всегда ждали неизменные тепло и уют, Джимми и Мэри-Энн. Правда вот, Мэри-Энн, к сожалению, немного набрала. Аккурат столько, чтобы упругая и подтянутая задница превратилась в раздувшуюся жировую фабрику, а живот не только не вернулся назад, но и висел вниз ленивым бурдюком. Рисовать ее Моррис перестал. Это ведь ничего... временно.

Бойня докатилась сюда заново. В Реке аллигаторы погибали от зубов неведомых порождений зла. В Заливе рыбаки выходили только с оставшимися и почти совсем проржавевшими катерами береговой охраны. По ночам в городки Колонии начали захаживать незваные гости. Как правило, после их посещения работы помощникам чифов прибавлялось. Хотя куда больше ее прибавлялось мортусам.

Бойня вновь помогла поднять голову затихшей вражде. В Колонию пришли лоа. И первым пришел Барон. Вместе с ним в Колонию явилась смерть.

Белые, начавшие пытаться жить по-другому, умирали. Они бежали, сплавляясь по реке вниз. Они уходили вверх, после того, как поперек нее встали катера с пулеметами и чуть ниже поднялись два блокпоста. Моррис держался. У него же была семья.

Ушел Джексон, увозя с собой семью. Ушел Гезельбахер. Его голову чуть позже высушил и носил на посохе Калаи, хунган, один из нежданно явившихся всюду колдунов вуду. Или боккор, адепт темной половины этого искусства, но Моррис тогда в этом не разбирался. Зато Моррис заметил, что Мэри-Энн снова стала сама собой. И он снова хотел ее каждую ночь. И призрак одиночества, боявшийся только Джимми, ушел.

А потом они купили красные ботиночки. На рынке. И им пришлось бежать, бросив дудку сына, отстреливаясь от хлынувшими за ними цветными лицами. Бойня извратила в людях все, до чего смогла дотянуться. Моррис и его родные успели добежать до дома Оливера. И выжили.

Моррис не высовывал носа за ограду не меньше недели. Мэри-Энн вышла раньше. К концу недели, придя с рынка, она заявила о том, что лоа должны сопутствовать ей и семье. Ее семье. И Моррис должен ее понять.

Выйти из Колонии можно было только предъявив крысиный или птичий череп на особенным образом завязанном шнурке. Сколько людей - столько черепков у проводника. Неожиданно подорожавшую еду продавали только цветным с трехцветными ожерельями на шее. У Мэри-Энн ожерелье появилось очень скоро.

Про хунгана, жившего через два квартала, Моррис узнал позже всех. На церемонию, посвященную Барону, он пробрался ночью. Сидел на чердаке двухэтажной развалюхи и смотрел вниз.

На полыхающее ровным алым и синим пламя в высоких разлапистых светильниках. На волнующуюся, исходящую страхом, надеждой, верой и чем-то еще толпу 'баклажанов'. На кровь, густо падающую на рассыпанный ямс, ячмень, кукурузу, бобы и хлопок. На обезглавленное тело дурачка Томми, вечно пускавшего круглый день сопли посреди ярмарочной площади. На свою кофейную жену, блестевшую потом в глубокой ложбинке, делящей пополам сильную, дергающую мускулами спину, отдававшуюся большому ниггеру, увешанному бусами и костями. Да, лоа теперь точно сопутствовали их семье. Он убежал, тихо и скрытно, лишь заметив такую знакомую дрожь такой любимой спины такой любимой женщины, дико рвущейся к совершенно ослепительному наслаждению.

Хунгана Моррис и нашел, и убил легко, снял его выстрелом из 'кольта' с глушителем и ушел домой. Начал паковать вещи. Когда пришла Мэри-Энн, странно смотрящая на него, рассказал все. Она снова ушла.

А потом Моррис поссорился с Оливером. Поссорился из-за своего собственного и его упрямства. Моррис хотел убраться в Порт. Оливер не хотел отпускать племянницу и мальчика, считая его своим внуком. Потом Дюморье узнал про хунгана. Оливер ударил Морриса, Моррис ответил. Разница заключалась в молотке, зажатом в кулаке Морриса. Череп проломился легко. Несколько минут спустя у сарая, за которым они и ссорились, оказалась Мэри-Энн. Ее он тоже убил одним ударом. Ударом в ответ на руку, опустившуюся в сумку, висящую на боку. И Моррис бежал. Не глядя на шнурок с тремя крысиными черепами, выпавший на землю.

Через сутки сумасшедшего бега, ведущего его вовсе не на восток, а, совсем наоборот, на запад, его зажали. Как в детстве, большие крепкие черные парни загнали одинокого 'снеговика' в угол. Моррис, давно посчитавший патроны в обойме, шансов себе не давал. Безумно желал лишь одного - не сбиться со счета.

Преследовало его не меньше двух десятков самых упорных. Моррису прострелили ногу, зацепили ухо и плечо. Он лежал за какими-то серыми камнями, прижатый к голому холму. Когда прямо из-за поворота донесся высокий рокот и чуть позже загрохотало, Моррис уже падал в темноту забытья.

...- Что он там? - голос доносился сверху, гулко отдавался металлическим эхом.

- Приходит в себя. - Морриса небрежно толкнули носком обуви. - Эй, как тебя зовут?

Моррис сел, огляделся. Где он - стало ясно сразу. В броневике. С кем? Тоже не загадка. Кто носит длинные кожаные куртки или плащи, постоянно таскает с собой кислородные баллоны и маски и живет на западе? Верно, отмороженные ортодоксальные христиане. Плохо это?

Нет, Моррис так не считал. Он не имел ничего против христианства, или кислородных баллонов. А еще больше ему импонировало то, что на западе цветные были цветными. И точка. И никак не равнялись белым.

- Моррис, - прохрипел он, глядя на крепкого усача в стетсоне.

- Стрелять умеешь, как понимаю? - прогудел тот.

- Да.

- Добро пожаловать в седьмой рейнджерский, сынок, - он повесил стетсон на пламегаситель винтовки, держащейся в креплении на борту. - А меня можешь звать Шепардом. Капитаном Шепардом.