Сладкая отрава

Крайние деревни оказались полностью во власти мятежников, а поселение вокруг Орешка разделилось на два оппозиционных лагеря. Повстанцы оккупировали дальнюю часть города, а граница нейтральной территории пролегла через площадь перед Домом правосудия, на которой из года в год проходила Жатва. Со дня на день начнутся бои, это неизбежно, поскольку напряжение нарастает и требует выхода. Большая часть населения Дистрикта лояльна к Капитолию, поскольку власть всегда была благосклоннее к местным жителям, чем, скажем, к обитателям Двенадцатого. Однако, есть те, кто все же надеется на лучшую жизнь под защитой Тринадцатого.

Меня и Финника пропускают на базу, расположенную внутри Орешка, и мы оба поражаемся тому, как устрашающе могуществен Капитолий на самом деле. Всего несколько ядерных бомб из припрятанных в самых глубоких помещениях могли бы разнести наши родные Дистрикты в щепки, если бы Сноу это зачем-то понадобилось. Длинные аккуратные ряды новеньких планолетов, заполненные до отказа камеры с оружием, лаборатории, оснащенные по последнему слову техники. Мы располагаемся в одной из казарм, но фактически все время проводим в Штабе Орешка, собирая данные о положении врага.

Ночь и следующий день проходят относительно спокойно: планолеты повстанцев, не переставая, кружат вокруг горы, но не доставляют нам серьезного беспокойства. Только к вечеру мятежники начинают обстреливать эскалаторы, ведущие на горные вершины. Сеть «дорожек» для подачи камня сотрясается под натиском ударяющихся бомб, и местные командиры, наконец, дают команду открыть встречный огонь.

Внутри, в помещениях до отказа заполненных миротворцами, нарастает паника. Воют сирены. Освещение начинает барахлить: лампы то тухнут совсем, то загораются неровным, мигающим, светом, чтобы вскоре потухнуть вновь. Я чувствую на языке пыль, заполнившую воздух, и понимаю, что несокрушимый Орешек может не устоять и похоронить в своих недрах тех, кто не успеет выбраться.

– Срочная эвакуация! – командую я, но главный миротворец, насколько я помню, его зовут Крэйг, не обращает на меня ни малейшего внимания. – Нужно поднять вверх планолеты! – ору я до хрипоты, и несколько человек поворачиваются на мой голос, тревожно переглядываясь.

Финник поддерживает меня, и мы пускаемся бегом от командного Штаба, направляясь на взлетную площадку, и созывая по пути всех, до кого можем докричаться – полагаю, времени остается с каждой секундой все меньше и меньше. Кое-где начинаются пожары, и несчастные раненные кричат, подпитывая общий страх и сея ужас. Я чувствую, как кожу то и дело неприятно жжет, когда я оказываюсь поблизости от открытого огня. В глазах Финника отражается мой собственный страх, едва прикрытый решимостью выбраться отсюда.

Под нашим с Одейром руководством те, кто все-таки ослушался Крейга и хочет спасти свою жизнь, устремляются к летательным аппаратам, рассаживаясь по местам. Я едва слышу сам себя: гул от сотни взревевших двигателей и доносящиеся до меня вопли людей оглушают, но все-таки ору, срывая голос, созывая последних людей на борт.

Планолеты взмывают воздух и, покружившись, вырываются из еще распахнутых ворот. Мой планолет последний, и я чувствую, как нас подбрасывает от взрывной волны, сбивая с курса, когда происходит взрыв в одной из отработанных шахт. Несмотря на то, что я пристегнут ремнями, я больно ударяюсь головой о спинку сидения, и из моего горла вырывается стон. По лицу стекают капли грязного пота.

Из закопченного окна планолета я вижу людей: падающих, толкающихся и словно муравьи карабкающихся вдоль склонов, недалеко от входов. До моих ушей доносятся их вопли, и сердце бьется, как сумасшедшее: могу ли я чем-то помочь этим людям?

Целыми участками горная порода начинает рушиться, сползая вниз и сметая все на своем пути. Тонны камней, грязи и мелкой шахтовой выработки устремляются к входам в шахту, заваливая их и блокируя внутри тех, кто не успел выбраться.

К небу вздымаются облака пыли и гравия, такие густые, что я перестаю различать что-либо в своем окне. Громы взрывов еще раздаются где-то внутри горы, а я понимаю – сотни людей похоронены в Орешке заживо. Гробница захлопнулась, чтобы не выпустить своих жертв.

Остатки военно-воздушных сил Капитолия приземляются на соседней горе – огромной, насколько позволяет видеть вечерняя темнота, территории, и выжившие командиры, в том числе и я с Финником, устремляются наружу, собирая срочный совет. Кто-то предлагает вернуться и попытаться спасти тех, кто остался. Но глядя вдаль на полыхающую, словно факел, и раскаленную до красна от горящего угля гору, я понимаю, что спасать фактически некого. Во мне закипает ярость, подпитываемая болью от творящейся несправедливости. Разве то, что случилось, оправдывает великую цель повстанцев? «Такой» должна быть свобода от власти Капитолия?

Мастерс, один из миротворцев, объявивший себя главным среди уцелевшей армии, предлагает в экстренном порядке нанести удар по притаившимся мятежникам, пока те поглощены сладостью своей победы. Несколько миротворцев поворачиваются ко мне, словно, ожидая моего приказа, и я уверенно киваю, повинуясь открывшейся мне жажде мщения. Те, кто продолжают кричать от боли на склонах Орешка; те, кто оказался погребенным в недрах горы, и те, кто никогда не дождется своих отцов, братьев и мужей домой… Ради всех этих людей, убитых из-за неясной цели «стать свободными», я принимаю решение наступать.

Уже через час остатки армии Капитолия, даже сейчас достаточно внушительные в своих размерах, оказываются на подступах к площади у Дома правосудия, пробираясь между домами и собираясь уничтожить каждого мятежника, который попадется нам на пути. Я лихорадочно соображаю, что где-то среди повстанцев притаилась и Сойка-пересмешница – та, которая, хладнокровно убила мою семью и отдала приказ о нападении на Орешек.

Кругом стоит грохот артиллерии, а пулеметы выпускают одну очередь за другой, когда миротворцы стараются пробраться ближе к площади. Я издалека вижу свет прожекторов, зажегшихся над будущим местом схватки. Фасад Дома правосудия, его верхняя часть, открывается моему взору, когда до площади остается еще много метров. Я бегу наравне с другими военными, подгоняемый пылом в крови и жаждой расправы с общим врагом.

Внезапно меня оглушает знакомый голос, доносящийся как будто с самих небес.

– Люди Второго дистрикта, это Китнисс Эвердин говорит с вами со ступеней Дома правосудия…

Липкий страх сжимает душу, и я замедляю бег, отчего получаю несколько чувствительных толчков со стороны тех, кто не ожидал моей остановки. Голос Сойки эхом отдается в моем мозгу, парализуя, как убойная доза морфлинга.

– Ты в порядке? – кричит мне оказавшийся рядом Одейр.

Я смотрю на него глазами полными ужаса, но все-таки киваю и, переборов себя, бросаюсь вслед за остальными. Поворачиваю за угол, и снова торможу, как вкопанный. Два огромных экрана транслируют изображение Китнисс, стоящей в отдалении. Экраны, Китнисс… Я словно вновь оказываюсь в камере пыток и чувствую, как мои кости ломаются одна за другой.

На этот раз страх, охвативший меня, слишком велик. Финнику даже приходится врезать мне по лицу, чтобы я пришел в себя. Я оглядываюсь вокруг, пытаясь поверить в то, что я не связан по рукам и ногам, а вокруг нет людей в белых халатах, которые бы вкалывали мне яд.

Однако то, что окружает меня, выглядит не намного приятнее. Ночной воздух пропитан стонами раненных и звуками непрекращающихся выстрелов. Несколько прожекторов оказываются разбитыми, отчего площадь погружается в полумрак. В паре зданий по периметру бушуют пожары, и это только освежает мои воспоминания о гибели родных. Мой отец, мать и братья сгорели заживо, так же как и люди, которые сегодня не смогли выбраться из Орешка.

Я резко поворачиваюсь и бегу прямо к ступеням Дома правосудия, пробиваясь сквозь толпу. Смутно слышу Финника, окрикивающего меня, но не останавливаюсь ни на мгновение: найти Сойку и уничтожить! Мои руки судорожно сжимают пистолет, а кровь в венах пульсирует, превратившись в раскаленную плазму.