Страница 69 из 78
— Помнишь, при Виталии Михайловиче Шитове договаривались сделать ограничители? Прогонит транспортер корм и опустить их. Всем будет доставаться.
— А кто делать станет? — все так же глядя в сторону, бурчал Феоктистов.
— Нет у тебя никого? — неверяще спрашивал Серебров.
— А вот нету, — отвечал с вызовом Феоктистов, все еще не желая смотреть на Сереброва.
— Сам сделай, Зотыч, вон Звездочетова попроси, — сказал Серебров, стараясь посмотреть в глаза Феоктистову.
— А чо Звездочетов-то? — остановился горбоносый великан с плетюхой. — Я вон Глахе помогаю. У меня еще руки толком не владеют.
— «Глахе помогаю», — передразнил его Серебров. — Не стыдно, Звездочетов, ты — механизатор, и при механизмах носишь вручную.
— «Сам сделай», — передразнил Сереброва Феоктистов. — Выходит, я каждой дыре затычка? Тогда из бригадиров сымайте. А то доярок ищи, трактор ищи, чтоб сливки отправлять, корма подвози да еще перегородки делай. А народу нет. Сымайте. Сымайте — и вся недолга.
— И снимем! — крикнул Серебров, взмахнув сердито рукой. — Ас молоком для детсада волокиту завел. Сказано было, отпускать беспрепятственно.
— Почто все наша бригада, и не в зачет, будто у нас расход больше, — уперся Феоктистов.
Шло непонятное Алексею мелочное сведение счетов. Серебров напоминал Феоктистову, а тот, обиженно сморкаясь и стараясь не глядеть, попрекал Сереброва: сам ведь председатель говорил, что бухгалтеру даст указание, чтоб вели перерасчет расходования молока, а какая-то Фаина Фроловна так не согласна делить расход, потому что из ее бригады ни единого ребенка в детсад не ходит. И помимо воли Алексею становилось вдруг жалко замученного Зотыча.
— Во-первых, не бригада, а участок. Ты теперь начальник участка и должен ответственно решать, — поучал Зотыча Серебров, так же энергично и коротко взмахивая рукой, словно вбивая каждое слово.
— Один хрен, не велик начальник, раз кормов нехватка, — отвечал расстроенно Зотыч, вытаскивая из кармана мятую пачку дешевых сигарет.
Заслышав слово «корма», вдруг наперебой заговорили доярки, оставили свои плетюхи и сгрудились вокруг председателя. Они, видимо, вовсе не слышали друг друга, говорили о стыляках, о том, что нет подмены, что вот заболеют, так что тогда? Вырывался из этого гама голос Сереброва. Он твердил все о тех же ограничителях, которые позволят пустить транспортер. Тут же звучал бубнивый басок Зотыча, который, кроша табак, крутил в пальцах тонкую сигарету, видимо, не решаясь закурить, и повторял свое, что он уже заготовил заявление и пусть его снимают. И Алексей чувствовал, что все они правы: и Гарька, и управляющий-бригадир Зотыч, и доярки, но исправить то, о чем они говорят, невероятно трудно, а может, и невозможно.
Несмотря на эту неразбериху, каким-то непостижимым образом Серебров сумел убедить Зотыча, чтоб тот сегодня же вместе со Звездочетовым начал делать ограничители, а доярок порадовал, что распорядился подвезти сено из Карюшкина. Там сено хорошее.
— Там-то сено хорошее, — проговорила Женя, и Алексей проникся гордостью за свою деревню, где даже сено лучше, чем в других местах.
Выбрались из коровника. Вислоносый Зотыч, не отставая от Сереброва и Рыжова, шел следом и все бубнил о своем заявлении.
Слушая эту перепалку, Алексей думал, что он, а не Серебров, наверное, должен был жить здесь, в родных местах, пахать землю, работать бригадиром или даже председателем колхоза и расхлебывать все эти запутанные дела. А вот непостижимым образом произошла подмена, и теперь его друг вместо него живет в дедовских местах и тянет непосильную лямку. А он, сын доярки, чувствует себя здесь сторонним, растерянным чужаком.
— Ты знаешь, — горячился Серебров, — иногда думаю: назло всем поеду в профсовет, выколочу путевку для доярки Жени или для Глахи Звездочетовой. Пусть едут отдыхать на море. А кто будет вместо них? Самому, что ли, садиться под корову? И так чуть заболеет кто из них, главные специалисты доят. А что делать-то? Что делать, Алексей Егорович?
Что делать, Алексей не знал.
Вера Николаевна и Танюшка были уже дома, когда заявились Алексей и Серебров на квартиру. В кухне готовилось что-то вкусное в честь гостя.
Вера в просторном, скрывающем полноту платье, розовая от смущения, как тогда в городе на невеселой своей свадьбе, рассказывала из-за перегородки, какой хороший сборник упражнений по русскому языку купила она. Алексей вежливо листал этот сборник, смотрел, как Танюшка укладывает спать куклу Зозу, гладил Валета. Хорошо и уютно было здесь.
А Серебров все что-то хорохорился. Перебивая Веру, говорил сердито о том, что его тестенек Николай Филиппович все-таки обещает пробить для зятя выговор за строительство конторы.
— Ну, что ты все о колхозе? — принеся с кухни тарелки, сказала Вера. — Замучишь Алексея, думаешь, ему интересно: навоз, силос, кирпич, выговор?
— Мне интересно, — сказал уныло Алексей, вздыхая тайком.
Гарька и тут взвинтился, крикнул обиженно, что больше ни слова не услышат от него о колхозных делах, но тут же вспомнил о Феоктистове.
Вера за Феоктистова вступалась: не так уж он плох.
— Не нужен мне такой упрямец, — крикнул Серебров, хотя при Алексее Феоктистова уговаривал порвать заявление.
Раскладывая из кастрюли дымящуюся поджарку, Вера больше обращалась к Алексею, чем к мужу, качала головой.
— Тот нехорош, этот нехорош, с кем он останется? Павлин Васильевич Звездочетов не зря говорит: сильно Серебров гайку закручивает, как бы резьбу не сорвал.
— А мне бы пять «Кировцев», и я без всех обошелся бы, — задираясь, кричал Серебров. — На «Кировце» за смену сорок гектаров можно вспахать, а на пяти за пять дней сколько сделаешь! — Потом совершенно нелогично вдруг начинал развивать идею о том, что всех бывших деревенских он бы вернул из города в свои родные места и напустился на Алексея:
— Тебе-то чего за город держаться? Сидишь там штаны протираешь. Ты ко мне приезжай. Ведь твои места.
— Ну, а что я буду делать? — мрачно спрашивал Алексей.
— Ребят учить, профсоюзом заправлять, да черт знает сколько дел, опора мне нужна. Эх, знал бы ты, как ты мне нужен, Леша-а, — обнимая Рыжова, с тоской говорил Серебров.
Алексей грустно тряс головой. Не представлял он себя в. деревне.
А Серебров загорелся, поверив в свою фантазию.
— Ну, приезжай.
— Директором школы сделаем, — поддержала мужа Вера.
— Во, во, точно, — схватился Серебров, вскакивая. — Вот здорово! В гости друг к другу ходить будем.
— Ну, из меня директор, — усмехнулся Алексей.
— А из меня председатель? Я ведь пай-мальчиком рос, на скрипке играл. И поэзию спасать надо. Ты ведь, Леша, сам говорил, что хороших поэтов все меньше из-за того, что меньше деревень. Вот приезжай, поэтов народим. Вдруг Некрасов, Твардовский или Есенин… а? Ради этого стоит…
Алексей грустно поулыбывался.
Все дни в Ильинском он был каким-то неприкаянным, хмуроватым.
ТЕРЕМ ТОТ ВЫСОКИЙ
Алексей ехал домой в одном вагоне с дядей Митей. Слушая вполуха старика, можно было думать о своем. Опять вернулись боль и тревога. Он ругал себя за то, что не увиделся с Маринкой перед отъездом. Ну и что, что Кузя сделал ему от ворот поворот. Маринка-то может думать иначе. Зачем он сразу сдался и отступил? А без него, определенно, Дарья Семеновна и Кузя обрушились на Маринку и уговорили забыть «дура лея-учителя».
Дядя Митя отвлекал Алексея от его терзаний, уже который раз повторяя, что раньше по всему Карюш-кину, а теперь по всем Ложкарям печи были «кладены моимям рукам». У Алексея мелькнула мысль написать о сельском печнике дяде Мите Помазкине. Ведь он хорошо знает его. Это будет веселый очерк об озорном, неунывном человеке и большом мастере. Конечно, Мазин начнет стонать, что печник — не та фигура, которую надо теперь воспевать, но ведь Алексей, кроме того, еще положит перед завом раздумья о жизни и делах начинающего председателя.