Страница 59 из 78
— Пенсия-то ведь не горе, а благо, — поправил его Шитов.
В конторе, в пору междувластия, тоже делать было нечего.
— Выходит, опять идет Пантя в начальники? — проговорил, кривясь, Серебров, когда вышли на улицу.
— А что, по-твоему, выбросить его и все? — спросил Шитов.
— Он же все тут завалил, — несогласливо проговорил Серебров. — На пушечный выстрел допускать нельзя к руководящей работе.
— Ты ведь знаешь, что днем с огнем ищем председателей и директоров. Поработал он немало, вышиби его с треском, знаешь какая реакция будет. Вот такое, мол, будущее и нас ждет. Да и по-человечески…
Он не договорил, и Серебров не стал продолжать этот разговор. Может, и прав Шитов. Бог с ним, с Пантей. Ему-то самому как жить?
Когда они вновь пришли в клуб, Сеня Сметанин уговаривал мужиков заканчивать курение и идти в зал, народу было по-прежнему мало: не интересовала ильиндев даже новая колхозная власть.
Когда настал черед выступать с тронной речью Сереброву, он знал, что говорить ему не о чем, а обещать не к чему.
— Хочу, чтоб никому лет через пять не захотелось уезжать из Ильинского, чтоб Валерий Карпович, к примеру, изъявил желание работать в новом Доме культуры, девчата наперебой шли на молочный комплекс и чтоб ильинцы не стыдились называть себя ильинцами. И теперь не стесняйтесь: везде говорите, что вы ильинские, из колхоза «Труд», — проговорил он.
Это вызвало ухмылки и невеселый смешок. Помазок скривил большегубый рот: не верил, что будет здесь такой Дом культуры, в который он попросится из школы, да и другие вряд ли верили.
— Чо он, городской-то, сделает? Не было хозяев, и это не хозяин, а гость, — крикнул притулившийся около дверей Павлин Звездочетов. — С кем работать-то? Осталось два Ивана для выполнения плана.
— Ой, не кругло, Пава, говоришь, — послышался предостерегающий голос жены Звездочетова Глахи, и тот примолк.
— Почему два Ивана? — недоуменно вскинул голову Шитов.
— А потому что дураки, уехать не сумели, — откликнулся под тот же невеселый смех Звездочетов и поднялся было, чтоб сказать, но разочарованно махнул рукой. — Чо зря колоколить.
Серебров проводил Шитова еще в «газике» колхоза «Победа» до повертки.
— Самое трудное хозяйство тебе досталось, — посочувствовал Шитов, глядя на мечущийся по размоинам свет фар. — Сразу всего не перевернешь. Терпения наберись: сегодня одно хорошее дело, завтра — другое, маленький, воробьиный скок, да вперед. Вот правильно решил скважину прежде всего пробурить.
Сереброву казалось, что терпеливым ему как раз быть не надо. Тогда опять, как при Панте, пойдут дела. Остервенело крутя баранку машины, чтоб выбраться из самой разъезженной хляби на тракт, он крикнул:
— Видите, какая дорожка? С такой ни вывезешь, ни привезешь, а народ удерет. Если дорогу не поможете сделать, через полгода принесу вам колхозные дела.
Шитов не ответил на задиристую угрозу. На надежной тверди тракта, прежде чем пересесть в свою машину, взял Сереброва за локоть.
— Вот выступал я в одной дотошной интеллигентной аудитории, спрашивают: силен ли у председателей элемент карьеризма? Я ответил, что в наших нечерноземных местах никто к председательской власти не рвется, знают, что можно грыжу нажить. Чтоб результаты своих стараний увидеть, надо лет десять, а то и пятнадцать потрубить, так что настраивайся, Гарольд Станиславович, а насчет дороги ты прав: дорога — это надежда, дорога — это стиль работы, в конце концов это забота об экономике, социальном развитии. Вот твой дружок Рыжов правильно о дорогах в «Трибуне» написал. Первостепенное дело. Я вообще считаю, что Нечерноземье надо поднимать с дорог. Будем делать дорогу.
— Да, Леша хорошо написал, дороги дороги, дороже бездорожье, — откликнулся Серебров, — а я вас ловлю на слове: дорогу в первую очередь нам.
Серебров направил свою машину в непроезжую хлябь. Шитовский шофер прощально посветил ему на самом ухабистом месте. «Первая помощь», — усмехнулся Серебров.
Наверное, ему было бы куда легче, если б оказался в колхозе секретарем парторганизации опытный, надежный человек, вроде Федора Прокловича Крахмалева. Щуплый Сеня Сметанин, которого прозвал Серебров из-за фамилии Молочным Братом, по молодости лет и по мягкости характера не мог быть прочной опорой. И здешняя агрономша, бровастая, тихая Агния Абрамовна оказалась очень неуверенной в себе. Плохая была на них надежда.
Когда ранним мутным утром новый председатель появлялся в конторе, село еще досматривало сновидения. А в это утро, едва шагнул в боковушку, затрезвонил телефон. С железнодорожной станции спрашивали, видно, для отвода глаз, будет ли колхоз «Труд» вывозить нитрофоску, а то «Победа» уже договорилась в райсельхозуправлении на случай отказа и послала автомашины.
— Буду и обязательно! — наливаясь злостью, крикнул Серебров. По-прежнему не хотели признавать «Труд» за серьезное, уважаемое хозяйство, способное расплатиться за удобрения и вывезти их.
Надо было вывозить нитрофоску, а на ходу имелось всего два исправных грузовика, да и те ушли на мясокомбинат. Шоферов этих двух грузовиков он сумеет предупредить, чтоб ехали после мясокомбината за минералкой. А где еще взять машины? Серебров съездил за кассиршей, привез ее в контору и потребовал деньги. Когда он засовывал на ходу в карман пачку пятерок, закутанная в шаль кассирша простонала:
— Посадят ведь нас, Гарольд Станиславович. Как отчитываться-то станете?
— Вместе веселей сидеть, — прежде чем захлопнуть дверь, отрезал Серебров.
Пушистый утренник выбелил деревья, нанизал на ветви и провода искристый ледяной мех. Комбайны на машинном дворе стояли матовые от изморози. Председательский «газик» выскочил на колдобистую дорогу. Мелькали побеленные снегом деревеньки Ошары, Отрясы, Теребиловы, напоминая о давней поре, когда небезопасно было мужику выбираться в извоз без кистеня или цапа. И вот, уподобляясь не смирным мужикам, а разбойным предкам, Серебров, злой, деятельный, стал с поднятой рукой — на выезде из Кру-тенки и начал останавливать порожние автомашины. Первым попался толстощекий Тыква. Понятливый этот толстячок, получив аванс, повернул к складам. Выезжая из райцентра следом за леваками, везшими нитрофоску для его колхоза, Серебров радовался: «А ведь могли отдать наши крохи Маркелову».
У переезда остановил их предупреждающе помигивающий круглыми совиными глазами светофор. Расхлябанный командировский «газик» Сереброва угодил между тремя новехонькими оранжевыми тракторами К-700.
«Эх, красавцы! Мне бы два таких. Удобрения возить, дорогу пробивать», — с завистью подумал Серебров, пока по механизаторам, сидящим в кабинах, не понял, что идут эти машины в «Победу», что удалось Григорию Федоровичу выплакать желанные «Кировцы». Это у Сереброва всколыхнуло в душе низменнейшие чувства: злобу, обиду, обделенность.
— Тут три, а нам ни одного, — крикнул он себе, вывертывая машину из очереди, и погнал обратно в Крутенку. Расхлестанный «газик» со скрежетом остановился у объединения «Сельхозтехника», и Серебров ворвался к Ольгину.
— Почему опять Маркелов? — начал он, задыхаясь от злости. Ольгин виновато покопал пальцем в кудлатой, похожей на грачиное гнездо шевелюре, развел беспомощно руками.
— Это по особому распоряжению областной «Сельхозтехники», именником, прямо ему. Я тут ни при чем.
— По особому распоряжению, именником, — передразнил Серебров. — А мне вы можете именником?
— Ну что тебе объяснять, Маркелов без нас за нас дело обтяпал! — наливаясь кровью, крикнул Ольгин. Ему было все понятно, а Сереброву нет.
— За вашей спиной творят, что хотят, а вы уши развесили, — проговорил Серебров, ударяя ладонью по спинке кресла.
— Ну, имей совесть, — замыкаясь в себе, обиделся Ольгин. — Так себя ведешь…
— Какая у меня может быть совесть, если ничего не даете? — крикнул Серебров. — Да мне не кричать, а драться хочется. Ведь обещали…
— Обещали, — эхом повторил Ольгин, почесывая щеку. — А пока нет.