Страница 56 из 78
Когда появилась макушка запоздалого, похожего на диковинный апельсин, солнца, Серебров был в лесу. Солнце расцветило розовыми красками пашню, пожарно вспыхнуло на стеклах дальнего теперь села, в упор ударило по глазам. Он, подчиняясь этому слепящему свету, отшельной тишине, обрадованно затаился, предчувствуя чудесные неожиданности.
Тих был сумрачный ельник, прозрачен белый березовый карандашник, через который видел Серебров и пашню, и село. Ушел отсюда летний шум листвы. Мелкие гостевые пичуги давно оставили родные места, а коренные обитатели, озабоченные приближением холодов, были деловиты и нешумливы.
Молодчина Валет! Он выгнал из пихтового густерика тяжелого тетерева-черныша, который с пугающим хлопаньем вдруг вылетел прямо на Сереброва. С отвычки Серебров едва успел вскинуть ружье. Раскатисто грохнул выстрел, и даже не поверилось, когда птица, потеряв линию полета, вдруг кувыркнулась в хвойную чащобу. Заполошно трепыхнувшись, она затихла там. Валет быстро нашел ее и, ожидая похвалы, преданно взглянул на хозяина. Умница он все-таки был, и Серебров потрепал его, одобряя.
Часам к десяти Валет вспугнул тетерку. Серебров сумел взять и ее. Усталый, повеселевший, шел он опушкой через седые кудри иван-чая: все-таки прекрасно, что он вырвался на охоту, что у него такая отличная собака, что он удачливо так стрелял.
Потеплело, и теперь под болоньевой курткой и штормовкой: его разморило от ходьбы и тепла. Он пробрался к знакомому ключику, который бил из-под валуна в посивевших зарослях лисохвоста и козлобородника. Ключик переходил в ручей, вечно и деловито сплетающий свои струи в прозрачный поясок. Над ним каплями косачиной крови рдели ягоды шиповника. Через ручеек был брошен раскатистый мосток, где каждая жердина чувствовала себя вольно и стучала по-своему.
Ранним утром был легкий морозец, а теперь отпустило, и Серебров с облегчением сбросил штормовку, распахнул куртку. На штормовке он разложил нехитрый свой завтрак, кусок вареного мяса и хлеб, поел и бросил преданно глядевшему на него дисциплинированному Валету мосол, а сам с мостка наклонился к воде. Когда дотянулся до струи, обжигающей холодом губы, вдруг зашумело в ушах. Распрямился. Шум не пропадал. Это был посторонний моторный рокот. Чей-то «уазик», переваливаясь по ухабистому проселку, пробирался сюда.
Серебров, торопливо собрав еду, направился к лесу. Догонит какой-нибудь дуралей и начнет мотать расспросами душу. Но машина остановилась.
— О-от Аович, — донеслось до Сереброва, и не столько по голосу, сколько по новому синему тенту «уазика» он догадался, что кричит маркеловский шофер Капитон. Зачем-то понадобился Серебров в отгульный день. Он ругнул мысленно свою беспутую судьбу и двинулся навстречу машине.
Налюбовавшись дичью, Капитон сказал, что приехал по распоряжению Маркелова: какая-то случилась незадача. Серебров досадливо подумал, что, наверное, опять Миней Козырев неправильно оформил накладные и придется ему их переоформлять, чтоб вовремя получить запчасти. А может, еще чего стряслось. Серебров голову ломать не стал, все равно не догадаешься. Было досадно, что сдернул его Капитон с такого хорошего места. Надо было уйти поглубже в лес, но разве от Капитона скроешься?
Дома, сунув дичь в холодильник, Серебров написал Вере записку и закрыл дверь. Разочарованно проскулил, провожая его, Валет. Так приятно начинался день, а теперь опять сиди в скучных — сенях. Даже маленькой Танюшки нет. Слышно, топает ножонками у соседки.
Капитон сообщил последнюю крутенскую сенсацию: Федя Труба завалил медведя пудов на шесть весом. Об этом медведе они и толковали по дороге, пытаясь угадать место, где, на овсах какого колхоза, устроил Труба свой лабаз.
Вдоль улицы у крутенского Дома Советов выстроились «газики», «Москвичи», «Жигули». Дремали в них шоферы, пока начальники, выражаясь обиходным языком, получали «припарки», «стояли на ковре», или делали им «втык».
Заглядывая в двери кабинетов в поисках Маркелова, Серебров обошел все этажи, пока не наскочил на Ваню Долгова. Ваня Долгов после комсомола ушел в заворги райкома партии. Как и полагалось человеку в его теперешней должности, был всегда озабочен, абсолютно все знал. Посолидневший, утративший былую худобу белесый Ваня обрадованно вцепился в Сереброва и потащил за собой.
— Давай быстрей, давно тебя поджидаем.
Педантичного Ваню не смутило даже то, что Серебров был не соответственно месту в сапогах с раструбами, штормовке и старой шапке.
— Зачем меня? — упираясь, удивился Серебров. — Мне Григория Федоровича.
— Э-э, — усмехнулся Долгов и, построжав, добавил: — К Виталию Михайловичу в кабинет, вот куда тебе надо.
«То, что носилось в воздухе, теперь материализуется, — подумал Серебров. — Выпросил, значит, меня Ольгин у Маркелова».
— Ты хоть скажи: плохое или не очень? — скрывая за безразличным тоном предчувствие радости, проговорил Серебров.
— Да куда-то думают тебя, — ответил уклончиво Долгов и подтолкнул Сереброва к дверям.
— Я знаю, — слышался за дверями раздумчивый, спокойный голос председателя «Нового пути» Александра Дмитриевича Чувашова, — если человек просится с работы, значит, невмоготу, надо отпускать, уработался, шабаш, дальше толку не будет.
Когда Серебров шагнул в кабинет, сидящие за длинным столом члены бюро райкома партии примолкли и с интересом обернулись к нему. Только теперь Серебров спохватился, что он одет не так, как положено, смахнул с головы шапку.
— Садись, садись, Гарольд Станиславович, как охота? — выходя из-за стола, спросил Шитов и потрогал русый мысок волос на голове. Взгляд ярких карих глаз теплый, доброжелательный.
Серебров понимал, что этот запев рассчитан на то, чтобы он получил возможность прийти в себя, осмотреться, а потом уж объявят, что есть такое мнение… Вон Ольгин сидит в сторонке, разглядывает носки своих ботинок, и Маркелов рядом с ним. Они не члены бюро, их позвали решать судьбу Сереброва. Говорить на бюро, как он охотился, было вовсе не к чему, но он, улыбнувшись, сказал, что взял косача и тетерку.
— Молодец, — похвалил Шитов. — А вот мы тут о тебе много говорили, пора тебе расти.
Серебров потупился. Что ж, он не прочь.
— Есть у нас мнение поставить тебя на колхоз, как, а? — проговорил Шитов и взглянул в глаза Сереброву. Тот начал растерянно терзать шапку. «Вот так раз, а почему не в «Сельхозтехнику»?» — покосился на Ольгина, тот отвел взгляд в сторону.
— Я слышал, ты с Ильинским породнился, женился на Вере Николаевне? Поздравляем тебя, — прохаживаясь по зеленой ковровой дорожке, проговорил Шитов.
С женитьбой обычно поздравляли Сереброва с ухмылочкой: вроде бы и надо поздравить, да какой-то брак странный. Вера всхлипывала, обижаясь на чьи-нибудь неосторожные слова, Серебров успокаивал ее: плюнь ты на этих баб, завидуют, что тебе достался такой хороший муж.
— Ой, зазнайка-Серебров, — смахивая слезы, растягивала Вера слова и улыбалась. — Надо же, в кого ты такой хвастун?
Когда Виталий Михайлович сказал здесь на бюро, что поздравляет Сереброва с женитьбой, начальник милиции Воробьев, нахмурив щетинистые рыжие брови, тоже что-то буркнул, и Чувашов сказал что-то, но. некогда было Сереброву вслушиваться. Его охватил панический страх, он понял, в какой колхоз хотят сосватать его. Только не туда. Ах, как плохо, что он заранее не знал, зачем его вызывают. И Долгов не сказал, хорош приятель!
— Так вот, — садясь напротив Сереброва, вздохнул Шитов, — бывают, Гарольд Станиславович, такие, моменты, когда надо решаться на большое и трудное дело. Из Ильинского переводим Командирова на другую работу, есть мнение — направить туда тебя. Человек ты молодой, расторопный, знающий. Кое-что подкинем на первых порах. Энергии в тебе много, вон как летом все у тебя в Ложкарях кипело.
Перехваливал его Шитов, сластил пилюлю.
— Теперь ты ильинский житель… — добавил Воробьев, вскинув взгляд на Сереброва.
— Да нет, мы в Ильинском не будем жить, — растерянно проговорил Серебров. — Зимой переедем в Ложкари, там квартира хорошая. — Он не мог собраться с мыслями, бормотал жалкие, неубедительные слова. Какое значение имеет то, что у него квартира в Ложкарях? В Ильинском могут — найти ему целый пятистенок.