Страница 15 из 78
— Может, и не я, — с усталостью в голосе ответила она. — Раньше мне его всесилье нравилось, а теперь — нет.
— А ты знаешь, что от критики мужа до нелюбви один шаг? Помнишь, как Анне Карениной не нравились большие волосатые уши Алексея Александровича.
— У Макаева уши другие, — скривила она губы. — Ну ладно, хватит об этом. Пойдем, показывай, куда ты меня заманивал жить?
Серебров благодарно и нежно стиснул ее руку. Да, вот так, в такой день могло осуществиться то, о чем так долго он мечтал.
— У меня ведь там вовсе нечего смотреть. Одна медвежья шкура, да и та принадлежит тебе, — застеснялся он.
Они проехали по тракторному рубчатому следу на «газике» к дому. Со смущением Серебров ввел ее в квартиру. Голые брусковые стены, стол да тахта, полка с книгами, магнитофон. Висели еще на стене лосиные рога да портрет Надежды. В углу лежала увязанная медвежья шкура.
— Вот и все, — проговорил он, включая запись оркестра Поля Мориа.
— Хорошо, очень хорошо, — сказала она, оглядывая стены. — Вроде дама эта мне знакома. Ты украл у меня фотографию?
— Нет, ее продают в обойме кинозвезд, — улыбнулся Серебров. — Красивейшая женщина!
Наверное, ее тронуло беззащитное несовершенство его холостяцкого быта.
— Хорошо у тебя, ей богу, хорошо, — сказала она.
Подошла к окну: покатое белое поле упиралось в
синее море леса, и в том море где-то далеко-далеко белели две церковные башенки дальнего села. Будто плыл белый кораблик под грустную музыку.
— Хорошо, — еще раз повторила она. Растроганный ее понятливостью и мягкостью, он обнял ее. Послушно приникая к нему, Надежда проговорила: — Извини, я бываю психопаткой. Мне до сих пор стыдно, как я обманывала и изводила тебя, а ты все переносил и терпел, Гарик.
— Ну что ты, Наденька! Но ты, конечно, зря не вышла за меня замуж. Ты можешь исправить эту ошибку.
Она погладила его по щекам, волосам, вздохнула.
— Ты, наверное, Гарик, прав. Мне иногда кажется, что Виктор раскаивается, зачем женился на мне, ему бы лучше дочь директора завода, председателя облисполкома или еще кого-нибудь с крепкой волосатой лапой, кто бы пересадил его с «чугунки» на современный гигант или в крупные областные начальники. Он бы создал для себя мощную непробиваемую твердыню.
— Ну ты, наверное, зря так низводишь его, — стараясь быть объективным, проговорил Серебров. Ему показалось, что Надежда сегодня слишком придирчива к Макаеву. Впрочем, зачем о нем. Он отпустил ее, присел на тахту, взялся руками за голову. — Какие мы странные. Говорим. У тебя, наверное, временное недовольство Макаевым, тебе надо переехать ко мне или завести ребенка, — добавил он умудренно. — Тогда ты заполнишь вакуум в своей жизни, у тебя будет столько забот!
Надежда придвинулась к окну, провела пальцем по стеклу. Стекло противно взвизгнуло. Этот звук, видимо, передавал ее состояние, беспокойное, отчаянное. Она еще раз провела по стеклу пальцем, и вдруг у нее задрожали плечи. Серебров подбежал к ней, обнял.
— Ты знаешь… — повернув к нему заплаканное лицо, тихо сказала она. — Ты знаешь, Гаричек, у меня уже никогда не будет ребенка. Вначале он мог быть, но тогда Макаев не хотел, и я не хотела. Мы боялись, что я испорчу фигуру, а теперь не будет.
Надежда закусила дрогнувшую губу. Лицо у нее скривилось, и она снова всхлипнула. Серебров еще теснее прижал ее к себе, погладил по голове.
— Ты не плачь, может, это просто ошибка.
Надежда покачала головой.
«Милый, родной, бедный человек!» — подумал Серебров. Редко ему приходилось жалеть Надежду, обычно он был в роли несчастного, а тут, оказывается, у нее, у Надежды, было несчастье, а перед несчастьем и она была растерянна и жалка.
— Вот тут, — сказал Серебров, чтоб успокоить и отвлечь Надежду от горького разговора, — ты бы жила и варила обед, если бы вышла за меня замуж. Летом там, под горой, пруд. Я бы ловил там рыбу.
— Я бы тебя хорошо кормила, — подхватив этот разговор, сказала она и вытерла платком слезы. — Я научилась жарить котлеты с рисом, они, как ежи, и даже могу затушить зайца.
Что еще умеет варить и жарить, Надежда договорить не успела, застучали шаги по стылым половицам сеней, и на пороге возникла большеротая с диковатыми глазами Галька Вотинцева, самая крикливая и шумная на ложкарском коровнике доярка. Серебров выключил музыку. В тишине особенно громко прозвучал заполошный Галькин голос:
— Гарольд Станиславович, свет погас! Нам доить надо, а электрика Дюпина нету! Он пьянущий. Все говорят, беги к Сереброву.
— Я приду, — ответил строга Серебров, прикрывая дверь, чтобы не дать Гальке возможности высмотреть, кто у него в гостях, но как-то невероятно, по-жирафиному вытянув шею, шустроглазая Галька все-таки ухватила взглядом нарядную красивую инженерову гостью, и у нее округлились глаза. — Буду через пять минут, — повторил тверже Серебров, недовольный тем, что любопытная доярка высмотрела Надежду.
— Ну вот видишь, не дают нам с тобой побыть вдвоем. Ты посиди здесь, — попросил Серебров, надевая пальто и шапку.
— Я с тобой! — с готовностью воскликнула Надежда и вытянула привычно назад руки, чтоб он надел на нее кожушок.
Сереброву не хотелось брать Надежду с собой. Он был уверен, что ей не понравится в коровнике, да и доярки станут глазеть, а потом черт знает чего понапридумывают.
Надежда заупрямилась.
— Я, Гаричек, хочу с тобой.
Ты посиди в машине, а то там грязно, — проговорил с мольбой Серебров, но Надежда пошла следом за ним.
В кормокухне было парно, как в бане, капало с потолка и стен, и Надежда в своем нарядном кожушке не знала, куда ступить, чтоб не запачкаться. В полутемном коровнике потные доярки разносили солому. Они были сердиты и неразговорчивы, оттого что запировал и лыка не вяжет электрик и им приходится все делать вручную. И ни у кого заботушки нет, Главный инженер тоже, видать, гуляет, явился на двор с этакой модницей.
— Транспортер включали? — хмуро спросил Серебров Гальку Вотинцеву. Та даже не повернула худое нервное лицо.
— А не чо не работает, вот только пуп трешшыт! — крикнула она, видимо, нарочно и грубо, и зло, чтобы знала эта заезжая чистюля, как тут им приходится добывать молочко. Немного ведь постарше она этой городской гостьи, а старухой смотрится.
Серебров пошел к пульту: так и есть, сгорели предохранители. Пока он искал их да менял, Надежда стояла рядом, сочувственно и виновато вздыхала. Тут она была вовсе смирной, не то, что в своем ателье, где всегда уверена в себе, остра на язык и решительна.
— Ой, Гарик, а я думала, что у вас везде машины, — шептала она жалостливо.
Когда двинулся скребковый транспортер и загорелся свет, в коровнике повеселело. Теперь Серебров без большой опаски пошел показывать Надежде, как доят коров, как выглядят автопоилки.
Надежда стояла за сердитой Галькой Вотинцевой, смотрела, как та ловко надевает на коровьи соски доильные стаканы, и испуганно шептала:
— Гаричек, а корове не больно?
Серебров молил судьбу об одном, чтоб не услышала это Галька. Поднимет ведь на смех. Он увел Надежду в другой конец двора, где стояли мокромордые глазастые телята. Она долго гладила их. Добрые телята послушно принимали ласку, лизали руки.
— Ой, какие миленькие, — восторгалась Надежда. — Наверное телятницей быть хорошо?
— Наверное, хорошо, — усмехнулся Серебров.
Когда они вышли из коровника на слепящую солнцем и снегом улицу, перед ними осадил машину Капитон. Маркелов и Макаев, довольные друг другом, сидели рядом. Без сомнения, они сумели обо всем договориться.
— А я смотрю, что за новая доярочка у нас, — заиграл голосом Григорий Федорович, увидев Надежду.
Ой, как интересно, какие телятки! — умилилась Надежда. — Я понимаю теперь, почему Гарик не хочет отсюда уезжать.
Вот и «райский уголок», лес, диковато живописная изба. Когда шли к ней, Маркелов, взяв Сереброва под руку, поотстал от Макаева и Надежды.
— Тебе придется этим домом для Виктора Павловича заняться, — сказал он.