Отражение

Темные, красно-коричневые линии показались почти сразу. Я покрутил тарелку, чтобы жидкость растеклась по всей поверхности пластика, пока свет не уничтожил оставшуюся краску.　

Вместо чертежа обнаружились написанные от руки буквы.　

Как странно…　

По мере того как негатив проявлялся, я понял, что он повернут не той стороной — разобрать, что там написано, с этой стороны не удастся. Я перевернул его, снова полил «Аяксом» и вскоре смог прочесть слова так ясно, как если бы они были написаны минуту назад.　

Передо мной был список Даны ден Релган. Героин, кокаин, марихуана. Количество, даты, цены, имена поставщиков. Неудивительно, что она хотела получить его обратно.　

Клэр подняла глаза от работы.　

Что там у тебя?　То, за чем в прошлое воскресенье приходила Дана ден Релган.　Ну-ка, дай посмотреть, — сказала она и, подходя к столу, заглянула в тарелку. — Вот это да! Документ что надо.　Гмм…　Но каким образом он нашелся?　

Это все умелец Джордж, — сказал я с уважением. — Он заставил Дану написать список красным фломастером на целлофановой обертке… так она чувствовала себя в большей безопасности, ведь обертка такая непрочная, ее так легко уничтожить, наверное, даже слова было трудно разобрать. Но Джорджу нужны были четкие линии на прозрачном материале, чтобы потом сделать светокопию.　

Я объяснил Клэр все, что узнал в Базильдоне.　

Потом Джордж осторожно срезал целлофан с коробки, распрямил, положил под стекло и обработал светом. Теперь список наркотиков был надежно отпечатан, а целлофан можно было хоть выбросить　

— какая разница, главное, список был спрятан, как и все остальное.　

Джордж был необыкновенным человеком.　Да, — кивнул я, — необыкновенным. Хотя, уверяю тебя, он не думал, что его загадки будет разгадывать кто-то другой. Наиболее ценные документы он зашифровывал для собственного удовольствия… ну и чтоб спасти от разъяренных взломщиков.　И ему это удалось.　Это уж точно.　Но что будет с твоими собственными фотографиями, — сказала Клэр, внезапно забеспокоившись, — с теми, что лежат в бюро? А вдруг…　Успокойся, — сказал я. — Если даже их украдут или сожгут, до негативов им не добраться — я отдал их на хранение знакомому мяснику, они у него в морозильнике.　Похоже, у всех фотографов мания преследования.　

Клэр назвала меня фотографом, а я ничего не　

возразил. Мне и в голову не пришло сказать «нет, я жокей». Ну и дела!　

Мне нужно вскипятить «Аякс», разрешаешь? Но предупреждаю: будет вонять.　Пойду помою голову, — сказала она.　

Когда Клэр ушла, я вылил «Аякс» из тарелки в кастрюлю, добавил остатки из первой бутылки и поставил на огонь, предварительно открыв балкон, чтобы не задохнуться. Потом поднял лист кальки над булькающей жидкостью, и на листе одно за другим начали вырастать слова, словно написанные симпатическими чернилами. Письмо… Я узнал почерк Джорджа.　

Наверное, он написал его на прозрачном материале — полиэтиленовой сумке, куске стекла или пленке, с которой предварительно смыл краску — это могло быть что угодно. Потом положил на лист диазотипной бумаги, обработал светом и сразу вложил бумагу в светозащитный конверт.　

А что было дальше? Перепечатал на обычной бумаге или переписал от руки и отправил? Этого я не узнаю никогда. Ясно одно: письмо дошло до адресата.　

О последствиях мне было известно.　

Но, главное, я знал теперь, кто пытался меня убить.　

Глава 19　

Гарольд нетерпеливо ждал на примыкающей к весовой открытой веранде и, увидев меня, вздохнул с облегчением.　

Ну наконец-то ты на человека похож, — сказал он. — Медосмотр прошел?　А как же.　

Надо сказать, врач дал мне «добро» без малейших колебаний. В его глазах я и так проявил чрезмерную заботу о своем здоровье: жокеи редко берут　

недельный отпуск после падения на скачках.　

Виктор в Суиндоне, — сказал Гарольд.　Ты сказал ему?..　Да.　Ну и как?　Говорит, скачки не место для бесед. Кроме того, он сегодня едет в Даунс посмотреть, как тренируют его лошадей. Вернется в понедельник. Тогда и увидитесь. И я тебя очень прошу, Филип, думай, что говоришь.　Угу, — промычал я, ничего не обещая. — А как насчет Кораллового Рифа?　С ним все в порядке.　Никаких делишек не предвидится?　Виктор знает, что ты по этому поводу думаешь.　Знает? Да чихал он на меня сто раз. Ты мне　

сразу скажи: он велел придержать лошадь?　

Ничего он не сказал.　Тем лучше для него. Потому что придерживать Кораллового Рифа я отказываюсь. Я лучше вообще на него не сяду.　Да что ты кипятишься-то? Остынь, — удивленно сказал Гарольд.　Ничего. Мне просто жаль твоих денег. Лично твоих. На проигрыш не ставь — погоришь.　

Гарольд пообещал не ставить и добавил, что нам　

нет смысла встречаться в воскресенье, коль скоро в　

понедельник у меня разговор с Виктором. После и встретимся, обсудим планы на неделю. А будут ли у нас общие планы после разговора с Виктором? Мы оба подумали об этом, но не признались друг другу.　

В раздевалке сидел Стив Миллейс и жаловался на стартера: начал заезд, когда Стив еще не приготовился, а Стив так растерялся, что когда наконец смог скакать, остальные участники прошли чуть ли не половину дистанции. Владелец рассердился, сказал, что Стив на его лошадь больше не сядет, но ведь он не виноват, разве это справедливо?　

Нет, — сказал я. — А ты все справедливости ищешь?　Я…　Брось, — сказал я, улыбаясь. — Принимай жизнь такой, какая она есть, и не жди ничего, кроме зуботычин.　Ну, у тебя-то все зубы целы, — заметил кто-то.　Обман зрения. Коронки, — признался я.　

Но Стива было не так-то легко остановить.　

По-моему, стартеров нужно штрафовать — разве можно начинать, когда еще не все лошади готовы к старту?　Перемени пластинку, — посоветовал кто-то, но Стив еще битых два часа толок воду в ступе, проклиная стартеров и иже с ними.　

Я справился о здоровье его матери; он ответил, что она поехала отдохнуть к друзьям в Девон.　

У весовой я увидел Барта Андерфилда, который читал молодому доверчивому журналисту лекцию о необычайных питательных веществах в конском рационе.　

Давать лошадям пиво и яйца — да куда это годится! Я, например, так своих лошадей не кормлю.　

Журналист воздержался от комментариев, а может быть, просто не знал, что почти все тренеры, придерживающиеся яично-пивной диеты для своих лошадей, гораздо удачливее Барта.　

Тут Барт заметил меня. Выражение покровительственного всезнайства исчезло с его лица, оно стало замкнутым и враждебным. Наспех отделавшись от журналиста, он сделал два шага в сторону и заступил мне дорогу.　

Тебе чего, Барт? — спросил я.　

Он молча смотрел мне в лицо. Думаю, просто не мог подобрать нужных слов, чтобы выразить то, что чувствовал. Да, придется привыкнуть к тому, что меня ненавидят.　

Наконец Барт Андерфилд обрел дар речи и тихо, с горечью бросил мне в лицо:　

— Подожди, я до тебя доберусь.　

Не дай бог встретиться с ним на узкой безлюдной тропинке. Но кругом было полно народу, так что я безбоязненно пошел своей дорогой.　

И увидел лорда Уайта — он разговаривал с двумя распорядителями, с которыми был дружен, они что-то серьезно обсуждали; взглянул на меня — мельком, украдкой, словно подмигивая. Теперь этот человек в моем присутствии всегда будет чувствовать себя неуютно. Он никогда не сможет вполне поверить, что я никому не расскажу о его позоре. И всегда будет недолюбливать меня за это. Что ж, придется ему примириться с тем, что мы будем видеться еженедельно, пока один из нас не умрет: кем бы я ни захотел стать, мир скачек всегда будет моим миром.　

Когда я вышел из весовой, чтобы скакать на Коралловом Рифе, Виктор Бриггс уже ждал на площадке для выводки: мощный, как монумент, в неизменной широкополой шляпе и глухом темно-синем пальто чуть ли не до пят, неприветливый, неразговорчивый, мрачный. Увидев его, я вежливо приподнял жокейскую шапку, но он не удостоил меня приветствием.　

Среди лошадей Виктора Бриггса Коралловый Риф стоял особняком — новичок-шестилетка, он, когда Бриггс купил его, уже подавал надежды в гладких скачках. Так начинали великие скакуны прошлого, например, Оксо и Бен Невис. Оба в свое время выиграли Большой приз в Эйнтри и Дерби, и хотя Коралловый Риф был классом пониже, мне казалось, что и он ждет, когда для него наступят лучшие времена. В глубине души я подозревал Виктора в худшем и страшился приказа придержать лошадь, но для себя решил: что бы ни сказал владелец, я ни за что не стану губить будущность скакуна в самом начале его карьеры.