Отражение

Придя домой, я включил свет, задернул занавеску　

и, усевшись за кухонный стол, вновь раскрыл оранжевую коробку Джорджа Миллейса. Я думал о его таланте и жестоком уме и о том, какую пользу он извлек из своих убийственных фотографий.　

Мне не терпелось узнать, есть ли в коробке еще какие-нибудь зашифрованные фотографии. Если есть, я раскрою их тайну. С другой стороны, допустим, мне удастся узнать что-то еще. Но что с этим делать… и что делать с тем, что уже есть?　

Как это мне свойственно, я решил ничего не предпринимать. Пусть события развиваются своим ходом, а там — будь что будет.　

Но то, что еще оставалось в коробке, не давало мне покоя. Все дно коробки занимал черный пластиковый светонепроницаемый конверт. Я вытащил его, заглянул внутрь и снова, как тогда у Стива Миллейса, увидел чистый кусок пластика размером с книжную страницу. Кроме него, в конверте лежали два листа писчей бумаги примерно такого же размера, которые я в тот день не заметил.　

Мельком взглянув на них, я сунул их назад в конверт: внезапно пришло в голову, что, если　

Джордж хранил их там, значит в том была необходимость. На пластике и на бумаге могут быть скрытые изображения… А вдруг они уже уничтожены по моей неосторожности?　

Впрочем, пластик и листы бумаги мало походили на фотоматериалы. Самые обычные пластик и бумага.　

Если на них какие-то скрытые изображения, как их проявить? А если нет, зачем Джордж хранил их в светонепроницаемом конверте?　

Я сел и, рассеянно глядя на молчаливый черный конверт, стал думать о проявителях. Получить изображение на конкретном типе пленки или бумаги можно с помощью нужного проявителя, то есть определенным образом подобранной смеси химических веществ. Но это значило, что я ничего не смогу предпринять, пока не определю состав и тип пластика и двух листов бумаги.　

Задумчиво отодвинув в сторону черный конверт, я взял полоски пустых негативов, их, по крайней мере, засветить нельзя: они уже проявлены. Проявлены… Но никакого намека даже на скрытые изображения.　

Тридцатипятимиллиметровые цветные негативы по　

лосками, в основном по шесть кадров, некоторые просто пустые, а другие заляпаны пурпурными пятнами. Я положил их рядом и сделал первое интересное открытие.　

Все пустые негативы были частью одной пленки, а негативы с пурпурными пятнами — другой. Вверху каждой пленки стояли номера кадров, соответственно　

от одного до тридцати шести. Значит, две пленки по тридцать шесть кадров.　

Мне удалось определить марку пленки: каждая фирма нумерует кадры по-разному. Впрочем, это было неважно. Важно было другое, а именно — цветообразующие компоненты.　

В то время как готовые слайды — или диапозитивы　

мы видим в привычных нам цветах, негативы появляются окрашенные в так называемые дополнительные цвета; и чтобы получить нормальные цвета, естественно, нужно сделать отпечаток с негатива.　

Основные цвета светового излучения — синий, зеленый и красный. На негативе они соответственно появляются в дополнительных цветах — желтом, пурпурном и голубом. Следовательно, негативы должны выглядеть как смесь желтого, пурпурного и голубого. Кроме того, для того, чтобы добиться хорошей светочувствительности и контрастности, многие фирмы вводят в негативные пленки цветообразующие компоненты, имеющие оранжевую окраску. Поэтому края цветных негативов чистого светло-оранжевого цвета.　

Оранжевый цвет обладает также способностью маскировать желтые цвета так, что желтые участки негатива кажутся оранжевыми.

Негативы Джорджа Миллейса были светло-оранжевыми.　

Предположим, рассуждал я, под оранжевым скрывается желтое изображение, которое в настоящий момент не видно. Если я напечатаю эти негативы, желтый превратится в синий. Невидимое желтое изображение на негативе может превратиться в четкое синее изображение.　

Попробовать стоит.

Я прошел в лабораторию, смешал проявляющие вещества и включил автомат для цветной печати.　

Нужно было ждать полчаса, пока встроенные термостатические обогреватели подогреют различные химические ванночки до нужной температуры, а после этого срабатывала автоматика: фотобумага скользила по роликам из одной ванночки в другую, и через семь минут фотография была готова.　

Сделав контактные отпечатки, я почти сразу же обнаружил, что под оранжевым скрывается синий цвет. Не синее изображение, а просто синий цвет.　

Существует столько способов цветной печати, что пытаться проявить изображение на пустых негативах　

все равно, что идти в лес с завязанными глазами. И хотя в конце концов отдельно каждый негатив я отпечатал всеми известными мне способами, мне лишь частично повезло.　

В результате я получил тридцать шесть синих прямоугольников десять на двенадцать сантиметров каждый, отпечатанных по четыре на листе, и еще тридцать шесть с зеленоватыми пятнами.　

Тщательно промывая их под водой, я думал лишь об одном: Джордж не стал бы просто так делать семьдесят две картинки на голубых прямоугольниках.　

Высушив несколько снимков, я внимательно рассмотрел их, и мне показалось, что на некоторых появились чуть более темные пятна. Разобрать пока было ничего нельзя, но что-то там было.　

Когда гораздо позже меня наконец озарило, что сделал Джордж, я слишком устал, чтобы начинать все сначала. Я вычистил автомат для фотопечати, убрал все и лег спать.　

На следующий день рано утром мне позвонил Джереми Фоук и спросил, удалось ли мне навестить бабушку.　

Дай время, сказал я, на что он ответил, что у меня оно было.　

Ну… я поеду, — сказал я. — В субботу после Аскота.　Чем ты занимался? — печально осведомился он.　Ты мог это сделать в любой день на этой неделе. Не забывай, что она действительно умирает.　Я работал, — ответил я. — И печатал фотографии.　Из той коробочки? — подозрительно спросил он.　

Угу.　Не делай этого, — сказал он и добавил: — И что у тебя получилось?　Синие снимки. Синие фотографии.　Что?　Синие, как небо. Иссиня-синие. 47-В.　Что ты говоришь? Ты выпил?　Да нет, просто не выспался, — зевнул я. — Слушай. Джордж Миллейс надел на свой объектив синий светофильтр и через него сфотографировал чернобелую фотографию на обратимую цветную пленку. 47-В — это самый интенсивный синий светофильтр из всех, что есть в магазинах. Держу пари, что он пользовался именно им.　Китайская грамота какая-то…　Это — грамота Миллейса. Ловкого и хитрого Миллейса. Кузена самого тарабарского короля.　Ты и вправду пьян.　Ерунда! Как только я узнаю, как выявить изображение на синих фотографиях, раскроется очередная тайна Миллейса.　Я окончательно убедился, что все это нужно сжечь.　Исключено.　Ты понимаешь, что это не игрушки!　Понимаю.　Ради бога, будь осторожен.　

Я пообещал, что буду осторожен. Но обещания всегда легче давать, чем выполнять.　

… На скачках в Вискантоне, графство Сомерсет, мне предстояло сделать два заезда на лошадях Гарольда и три — на лошадях, подготовленных другими тренерами. Глаза слезились от сухого резкого ветра. Мысль о возможной победе нимало не утешала: скачки были непрестижные, владельцы лучших лошадей вовсе отказались участвовать и отправились в Ньюбери и Аскот, предоставив неуклюжим неумехам возможность взять первый приз. Все пять заездов я проделал без приключений. Во время скачек для новичков большинство участников вылетели из седла у первой изгороди, и я финишировал в гордом одиночестве, оставив остальных далеко позади.　

Маленький худенький тренер моей лошади при-　

ветствовал меня широкой улыбкой. Глаза его слезились, из посиневшего носа капало.　

Поздравляю! Ты просто молодчина, ей-богу! Да не стой ты тут, черт бы тебя побрал, скорее беги в весовую! Здорово, что они все свалились, а? Как по-твоему?　Ваша лошадь бесподобно выезжена, — сказал я, снимая седло. — Необыкновенно чисто взяла все препятствия.　

От удовольствия его рот расплылся чуть ли не до ушей.　

Вот бы и в Эйнтри прыгала так же! Тогда уж большой приз был бы наш.　

Я прошел в весовую и встал на весы, сменил одежду, взвесился снова и снова скакал, вернулся обратно, переоделся, взвесился…