Отражение

Пока он неподвижно лежал и отфыркивался, я схватил его за поводья. И хорошо, что успел — иначе конюху пришлось бы гоняться за ним по всему ипподрому. Это была одна из тех лошадей, которых трудно любить: неуклюжий, упрямый и злой жеребец, с тугим ртом, и, что главное, — отвратительный стиплер. Мне приходилось с ним работать, я знал, чего от него ждать. Если он удачно подходил к препятствию, можно было считать, что тебе повезло, но если он сбивался с шага, исправить ошибку было невозможно, и тут не помогали ни опыт наездника, ни его искусность. Поэтому, когда мне удавалось благополучно привести его к финишу, я считал себя счастливчиком.　

Я покорно стоял и ждал. Поднявшись на ноги, жеребец немного погарцевал, а я снова сел на него и рысью повел к трибунам. Там я утешил удрученного владельца, но когда он ушел, честно сказал Гарольду:　

Держать такую лошадь невыгодно. Пусть купит что-нибудь получше.　Он не так богат.　Все же лучше, чем деньги на ветер выбрасывать.　Правда твоя, — ответил Гарольд, — но говорить мы ему ничего не будем, ладно?　Идет, — усмехнулся я.　

Взяв седло, я пошел в весовую, а Гарольд отправился в бар, где владелец уже заливал свое горе. Все правильно: Г арольду нужны деньги за　

тренировку. Мне нужны деньги за скачку. Владелец тешит себя бесплодными надеждами и купается в них. Это — суровая действительность. Лишь в редких случаях мечта становится прекрасной явью, душу переполняет восторг, и в глазах владельца загораются звезды. Слава богу, существуют владельцы. Не будь их, не было бы скачек.　

Я почти уже закончил переодеваться, когда мне сообщили, что во дворе кто-то спрашивает жокея с фотокамерой.　

Выйдя из весовой, я увидел Ланса Киншипа. Он неторопливо расхаживал взад и вперед.　

А, вот и ты, наконец-то! — воскликнул он, будто я в самом деле заставил его ждать. — Как тебя зовут?　Филип Нор.　Ну, Фил, значит, вот что. Ты сегодня фотографировал. Если выйдут стоящие снимки, я их у тебя куплю. Что скажешь?　Ну… — замялся я. — Хорошо, если хотите.　Отлично. Г де твоя камера? Давай бери ее. Съемочная группа сейчас у финишного столба. Сфотографируй, как они будут снимать финиш следующей скачки. Хорошо?　Да, — растерянно сказал я.　Тогда пошли! Скорее!　

Я сходил в раздевалку за камерой, и когда вышел, Киншип уже проявлял признаки нетерпения. Он объяснил, что мне нужно будет подойти туда и определить лучший ракурс, а потом добавил, что другой возможности у меня не будет: сразу после　

того, как жокеи финишируют, съемочная группа пойдет на автостоянку снимать публику, расходящуюся по домам.　

Выяснилось, что он уже пытался договориться с фотографами, которые обычно снимают скачки, но они отказались, сославшись на занятость.　

Вот я и вспомнил про тебя. Думаю, дай попытаюсь. По крайней мере, объектив на резкость навести сможешь. Хорошо?　

Мы шли очень быстро. Он выдохся и затрусил легкой рысцой, однако бойкости его мысли по-прежнему можно было позавидовать.　

Эти карточки понадобятся нам для рекламы. Сделай их обязательно. Хорошо?　Понятно, — ответил я.　

Его речь и манеры настолько не вязались с внешним видом, что мне показалось, будто я попал на карнавал. Странно видеть кинорежиссера (неважно, угощает он гостей кокаином на вечеринках или нет) одетым в костюм деревенского джентльмена. Впрочем, не менее странно, когда деревенские джентльмены в твидовых костюмах стараются блеснуть умением гнусавить по моде и цедить сквозь зубы. Столь любимое им словечко «хорошо» он произносил как «хъръшъ».　

Я вдруг подумал, что, если Киншипу нужны рекламные фотографии, он мог бы привести собственного фотографа.　

Конечно, — ответил он на мой вопрос. — Был у меня один, но умер. Больше договориться не смог. А когда увидел тебя сегодня, вспомнил. К фотокорреспондентам сунулся. От винта. Потом подумал о тебе. У них спросил. Они сказали, ты фотографируешь вроде неплохо. Может, правда, ты паршиво снимаешь, не знаю. Дрянь я покупать не буду, хорошо?　

Когда он, тяжело дыша, шагал через скаковой круг к финишному столбу, я спросил его, как фамилия умершего фотографа.　

Миллейс. Знал такого?　Знал, — ответил я.　Обещал мне все сделать. Но погиб в автокатастрофе. Так, пришли. Давай, за работу. Снимай что хочешь. Цветная пленка есть?　

Мы кивнули друг другу, и он повернулся к　

того, как жокеи финишируют, съемочная группа пойдет на автостоянку снимать публику, расходящуюся по домам.　

Выяснилось, что он уже пытался договориться с фотографами, которые обычно снимают скачки, но они отказались, сославшись на занятость.　

Вот я и вспомнил про тебя. Думаю, дай попытаюсь. По крайней мере, объектив на резкость навести сможешь. Хорошо?　

Мы шли очень быстро. Он выдохся и затрусил легкой рысцой, однако бойкости его мысли по-прежнему можно было позавидовать.　

Эти карточки понадобятся нам для рекламы. Сделай их обязательно. Хорошо?　Понятно, — ответил я.　

Его речь и манеры настолько не вязались с внешним видом, что мне показалось, будто я попал на карнавал. Странно видеть кинорежиссера (неважно, угощает он гостей кокаином на вечеринках или нет) одетым в костюм деревенского джентльмена. Впрочем, не менее странно, когда деревенские джентльмены в твидовых костюмах стараются блеснуть умением гнусавить по моде и цедить сквозь зубы. Столь любимое им словечко «хорошо» он произносил как «хъръшъ».　

Я вдруг подумал, что, если Киншипу нужны рекламные фотографии, он мог бы привести собственного фотографа.　

Конечно, — ответил он на мой вопрос. — Был у меня один, но умер. Больше договориться не смог. А когда увидел тебя сегодня, вспомнил. К фотокорреспондентам сунулся. От винта. Потом подумал о тебе. У них спросил. Они сказали, ты фотографируешь вроде неплохо. Может, правда, ты паршиво снимаешь, не знаю. Дрянь я покупать не буду, хорошо?　

Когда он, тяжело дыша, шагал через скаковой круг к финишному столбу, я спросил его, как фамилия умершего фотографа.　

Миллейс. Знал такого?　Знал, — ответил я.　Обещал мне все сделать. Но погиб в автокатастрофе. Так, пришли. Давай, за работу. Снимай что хочешь. Цветная пленка есть?　

Мы кивнули друг другу, и он повернулся к　

съемочной группе и стал давать указания. Все снова посмотрели в его сторону, и я отошел. Они слушали с таким выражением, что, сфотографируй я их в тот момент, Киншип ни за что не купил бы у меня снимки. Я подождал, пока он закончит вещать, и только тогда сфотографировал людей, поглощенных собственной работой.　

Отдышавшись, Ланс Киншип снова почувствовал себя, как рыба в воде, словно родился на ипподроме. Прирожденный актер, подумал я, но в отличие от актера он продолжает играть и вне сцены. Странно.　

Что вы снимаете? — спросил я.　Фильм, — односложно буркнул он. — Задний план.　

Я больше не стал задавать вопросов и вместо этого стал искать удобный ракурс для фотографий. Лошади вышли на круг и галопом пошли к старту, а кудрявый юноша с хлопушкой, который оказался рядом со мной, вдруг зло сказал:　

Думаете, небось, что он господь бог или гений — так он тут корячится. Мы снимаем рекламный ролик. Полсекунды на экране, пфук — и все! Вот так!　

Я усмехнулся.　

А что рекламируете?　Какой-то сорт бренди.　

Ланс Киншип подошел ко мне и сказал, что он обязательно должен быть на фотографии и непременно в центре кадра.　

Кудрявый юнец исподтишка насмешливо поднял брови. Я тоже едва сдерживал смех, но с каменным лицом заверил Ланса Киншипа, что сделаю все в лучшем виде.　

Одна-две фотографии мне, пожалуй, удались, но, конечно, будь на моем месте Джордж Миллейс, с его талантом и камерой с мотором, он дал бы мне сто очков вперед. Ланс Киншип вручил мне свою визитную карточку с адресом и снова повторил, что купит фотографии, если они ему понравятся.　

Цену он не назвал, а я не стал спрашивать.　

Бизнесмен из меня никудышный.　

Хорошо, что мне не приходится зарабатывать на жизнь фотографией, уныло подумал я, иначе через неделю я оказался бы на пороге голодной смерти.