Страница 176 из 208
Он застал брата Августина с метлой в руках: монах подметал пол. Ему было не более сорока лет — высокий, худой, но крепкий мужчина. Поприветствовав монаха, Вади протянул ему письмо мистера Брауна, которое брат Августин тут же распечатал и принялся читать.
— Итак, вы хотите работать... — протянул он наконец. — Мне бы хотелось, чтобы вы остались, но дело в том, что это не настоящая школа, а просто место, где учатся читать и писать. Омар Салем подарил нам школьную доску и даже пожертвовал два ковра, чтобы дети могли сидеть на полу. Пожертвований хватает только на тетради и карандаши, так что едва ли вы как учитель можете рассчитывать на то жалованье, какого, безусловно, заслуживаете.
— Я не нуждаюсь в деньгах, — ответил Вади.
— Если б вы знали, каких усилий мне стоит сохранить эту школу, — вздохнул брат Августин. — Да, мне очень нужен хороший учитель, но я не могу себе позволить злоупотреблять вашей добротой. Вы еще молоды, когда-нибудь у вас будут жена и дети, которых вы должны будете содержать, и скажу честно: здесь вы и на хлеб не заработаете.
Но Вади не желал отступать, и монаху в конце концов пришлось согласиться принять его на испытательный срок.
— Хорошо, — сказал он. — Вот вам моя рука, а там решим.
Вскоре начали приходить дети — в разное время, кому как захотелось. Некоторые из детей не пробыли в школе и часа, другие задержались подольше. Порой раздавались крики матерей, звавших детей домой, и тогда очередной малыш немедленно вставал и, даже не попрощавшись, бежал на зов.
Вади занялся самыми маленькими детишками лет шести-семи, восхищенно наблюдавшими, как пишут старшие. Сами они были еще слишком малы, и брат Августин едва обращал на них внимание, лишь дал каждому бумагу и карандаш, позволив выписывать любые каракули, пока он занимается со старшими.
Прошло довольно много времени, прежде чем Вади удалось обучить малышей нескольким буквам, хотя они внимали ему с удовольствием.
Ближе к полудню брат Августин разделил между детьми лепешку и головку сыра.
Детям позволили немного отдохнуть, размять ноги и слегка подкрепиться немудреной снедью.
— Здесь поблизости есть пекарня, которую держит один добрый человек; он дает мне иногда пару лепешек для детей. Сегодня нам как раз повезло. А сыр делают монашки. Так что детишки сегодня смогут заморить червячка.
К двум часам пополудни в школе не осталось никого из детей. Брат Августин занялся уборкой: малыши оставили после себя изрядный беспорядок. Вади охотно помог монаху убираться. Когда они закончили, брат Августин посмотрел на него с благодарностью.
— Могу я вернуться завтра? — спросил Вади, затаив дыхание, ожидая ответа.
— Я даже не знаю, как вас благодарить... Мне бы не хотелось злоупотреблять вашей добротой. Вы так молоды...
— Я могу помочь собрать средства для школы, их нужно не так уж много. Сюда приходят только арабские дети?
— Есть несколько христиан, но ни одного еврея. Единственное, чего я хочу — чтобы несчастные дети имели возможность научиться читать и писать. На большее я и не рассчитываю, потому что просто не могу им дать.
Каждый день я открываю эти дверь и жду, когда придут дети. Иногда приходит двадцать человек, иногда — тридцать; бывают дни, когда не набирается и пяти. Все зависит от того, сколько у них дел дома, отпустят ли их родители. Знаете, очень непросто убедить родителей, считающих, что дети в школе лишь зря теряют время. Если они все же отпускают сюда детей, то лишь потому, что это бесплатно.
— А почему вы сами это делаете? — полюбопытствовал Вади.
— Я родился в нищей деревушке, затерянной среди бесплодных равнин Кастилии, в Испании. Мой отец был пастухом, едва умевшим читать и писать; мать не умела даже этого. Но при этом она инстинктивно чувствовала, что лишь учеба поможет мне избежать того жалкого существования, которое влачили родители. Мама все мечтала, мечтала вслух. Когда мы с братом были маленькими, она постоянно рассказывала нам чудесные истории. Не знаю, как ей это удалось, но она смогла убедить дона Фульхенсио, деревенского священника, похлопотать за меня, чтобы меня приняли в толедскую семинарию. Мне не было еще и девяти, когда родители простились со мной на пороге отчего дома, вложив мою ручонку в руку священника, который должен был отвезти меня в семинарию. Я плакал навзрыд, не желая никуда ехать, и даже укусил священника за руку. Мама испугалась, что дон Фульхенсио рассердится и не возьмет меня в Толедо. Но вместо этого священник попросил ее поехать вместе с нами, и она согласилась, несмотря на возражения отца.
В дверях семинарии она все пыталась уговорить меня отпустить ее руку, ласково журя. «Запомни, — говорила она. — То, что я сейчас делаю для тебя, ты будешь делать для других детей в будущем. Ты станешь Божьим человеком, а нет ничего достойнее, чем служить Господу нашему, обучая невежественных. Обещай, что пойдешь по этому пути».
И я обещал ей это, хотя в то время сам еще толком не знал, что значит это обещание. Я вспомнил о нем много лет спустя, возле смертного одра моей матери. «Теперь ты монах, — сказала она. — Сам Господь направил тебя на стезю бедности. Но он не простит, если ты не поможешь другим научиться тому, что знаешь ты сам. Разыщи тех, кто еще не обрел знаний, и помоги им их обрести. Всю жизнь мне было больно, что не умею читать и писать, не могу понять в книге ни единой буквы. Эта боль сжимала мне сердце и заставляла рыдать. Я знаю, что мне уже поздно, ты и сам видишь, как меня изнурила болезнь. Но я знаю, что ты сможешь научить этому других».
Вот так Вади узнал, что монах стремился исполнить обещание, данное своей матери — несчастной женщине, жаждавшей знаний, которые были ей недоступны.
Когда в тот вечер Вади вернулся домой, он чувствовал себя счастливее, чем все последние годы, когда единственной его мыслью было убивать, чтобы не быть убитым.
Сальма внимательно слушала сына. Она не решалась ему сказать, что помощь христианскому монаху — совсем не то, чего она желала бы для своего мальчика. Она считала, что сын достоин большего. С тех пор, как Вади вернулся с войны, они с Мухаммедом не переставали строить планы, какую замечательную карьеру он мог бы сделать. Однако Вади был слишком горд. Он стремился жить честно, по велению совести, и, казалось, этого ему вполне хватало для счастья.
— Быть может, тебе стоит поискать работу в одной из школ Дейр-Ясина, — предложила мать. — Там, где живет твоя тетя Айша, есть две школы: для девочек и для мальчиков. Юсуф может дать тебе рекомендацию. С каждым днем эта деревня все больше процветает и, кстати, она совсем недалеко от нас, к западу от Иерусалима. Так что тебе не придется слишком долго туда добираться.
— Да, конечно, Юсуф мог бы дать мне рекомендацию, но я предпочитаю работу, которую нашел сам. Детям, с которыми я сегодня встретился, нужен учитель. Монах не справится в одиночку.
Сальма не стала возражать, но Мухаммед в скором времени выразил свое недовольство его решением.
— Ты, конечно, можешь помогать этому монаху, но сначала должен найти настоящую работу. Монахи живут за счет пожертвований, но ты — не монах и должен работать. А кроме того, пора подумать о женитьбе и о собственном доме.
— Мне бы хотелось должным образом обустроить этот склад под школу, — сказал Вади. — Дети не должны сидеть на полу... Думаю, Омар Салем мог бы сделать и больше, чем просто предоставить пустующий склад. У него и его друзей достаточно денег, чтобы помочь беднякам. И детям нужен человек, который бы их обучал и наставлял. Сейчас у нас учатся одни только мальчики, но там достаточно места, чтобы обустроить классную комнату и для девочек. Брат Августин собирает пожертвования, чтобы содержать школу, я буду делать то же самое. Постараюсь убедить всех, кого знаю, жертвовать на школу, дабы послужить доброму делу.
— Это весьма похвально, но ты должен подумать и о себе самом, — настаивал Мухаммед.
— Отец, обещаю, что не стану для тебя обузой. Когда я закончу свои дела в школе, то найду работу, за которую мне будут платить.