Стреляй, я уже мертв (ЛП)

Кася наставляла Марину, что им с Игорем нужно иметь как можно больше детей.

— Дети — это наше будущее, — не уставала она повторять.

Но Марину, казалось, призывы матери к многодетности лишь раздражали. Прежняя юная жизнерадостность угасла; теперь она часто умолкала, словно погружаясь в далекое и невозвратное прошлое.

Одной лишь Айше она поверяла свои сомнения, уединяясь с ней по вечерам в саду.

Игорь, со своей стороны, тоже стал замечать, что между ним и Мариной растет отчуждение. Он любил ее и убеждал себя, что и она его тоже любит, и они вполне счастливы вместе; но не мог не замечать, как глаза жены порой заволакивает туманная дымка, как она таинственно умолкает. Он знал, что она верна ему, и этого ему было достаточно. Она никогда не пыталась его обманывать относительно своих к нему чувств, и он смирился с этим.

Поначалу ему нелегко было сохранять дружелюбие по отношению к Мухаммеду; но он постоянно одергивал себя, напоминая, что Мухаммед — его друг и сосед, что они много лет работают в карьере бок о бок, что Мухаммед всегда относился к нему по-дружески и ничем перед ним не провинился. Игорь знал, что Мухаммед, в глубине души продолжая любить Марину, никогда не переступит запретной черты. «Они по-прежнему любят друг друга», — думал про себя Игорь, одновременно задаваясь вопросом, что же думает по этому поводу Сальма.

Ему самому очень нравилась жена Мухаммеда. Если Марина была красива, то Сальма казалась ему еще краше; а прежде всего, она была нежной, кроткой и доброжелательной ко всем окружающим. Порой Игорю вдруг приходило в голову, что, возможно, он был бы счастлив с Сальмой — и тут же он гнал от себя эти мысли, жестоко упрекая себя за то, что посягает на жену Мухаммеда, которого никак не хотел обманывать. Но его с неудержимой силой влекло к этой женщине, и он ничего не мог с этим поделать.

«Марина мечтает о Мухаммеде, Мухаммед мечтает о Марине, я мечтаю о Сальме, а она... О ком мечтает она?» — думал он, не смея открыться никому, даже матери.

А порой ему приходила в голову кощунственная мысль, которую он ни за что не осмелился бы произнести вслух: «Если бы я мог, то отдал бы Мухаммеду Марину, а себе взял бы Сальму».

И тут же казнил себя за подобные мысли, которые с каждым днем донимали его все больше, открывая перед ним еще одну печальную истину: что на самом деле не любит жену.

Между тем, семейная жизнь Самуэля понемногу налаживалась. Он искренне привязался к Мириам, хотя по-прежнему не чувствовал себя влюбленным, и начал испытывать какие-то отцовские чувства к Далиде. Он не хотел детей, и поначалу девочка не вызывала у него никаких эмоций, но, едва малышка научилась ходить, она стала повсюду следовать за ним с неизменной преданностью. Далида была красивой девочкой с темными, как у матери, волосами и серо-голубыми глазами, как у Самуэля. В отличие от мальчиков, Далида была очень тихой, почти не плакала и могла целыми часами молча сидеть на полу, играя с тряпичными куклами.

Но однажды идиллия была нарушена: Мириам объявила мужу, что снова беременна. На этот раз Самуэль даже не скрывал недовольства.

— Я уже не в том возрасте, чтобы становиться отцом. Мне уже пора быть дедушкой. Ты знаешь, сколько мне лет? В этом, 1925 году, исполнится пятьдесят четыре.

— Библейские патриархи становились отцами и в более зрелом возрасте, — ответила Мириам, еле сдерживая гнев. — И я не жалею, что у меня будет ребенок. Я с радостью ожидаю его появления.

Для остальных обитателей Сада Надежды беременность Мириам тоже оказалась неожиданностью. Все ее сердечно поздравили, не обращая внимания на недовольство Самуэля.

Даниэль, старший сын Мириам, услышав об этом, пришел в ярость.

— Мама, тебе почти сорок, не поздновато ли рожать детей? — упрекнул он мать.

— Я буду рожать, сколько захочу, — ответила та. — Тебя это не касается.

Таким образом, вопреки недовольству Самуэля и возмущению Даниэля, Мириам в свой срок дала жизнь сыну. Он родился в конце 1925 года, и Мириам, несмотря на протесты Самуэля, назвала его Изекиилем.

— Да, не спорю, это твой сын, — сказала она. — Однако, учитывая твое к нему безразличие, я не понимаю, почему ты должен выбирать для него имя. Его будут звать Изекииль, как моего деда по материнской линии.

Самуэль вынужден был признать, что иметь сына-наследника совсем даже неплохо. Ему теперь все чаще вспоминался собственный отец. Как он любил, когда тот носил его на руках, прижимая к груди; в эти минуты маленький Самуэль чувствовал себя в полной безопасности, зная, что рядом с отцом никто не посмеет его обидеть.

— Самуэль такой же, как и все мужчины, — говорила Кася Мириам. — Им кажется, что наличие сыновей делает их более мужественными.

В 1925 году был открыт Еврейский университет в Иерусалиме, и сердца палестинских евреев преисполнились городсти; но в том же году саудовцы захватили Мекку, к отчаянию Мухаммеда и его друзей. Более всего угнетало их то, что Али, сын шарифа, вынужден был бежать, спасая свою жизнь.

Так саудовцы положили конец почти тысячелетней династии хашимитов, на протяжении многих веков правившей в самом святом для мусульман городе.

— Да, теперь и впрямь конец всем нашим надеждам на великое арабское государство, — горько жаловался Мухаммед Луи и Самуэлю.

— Мухаммед прав, — признал Луи. — Британцы на это согласились, потому что мы для них — лишь пешки на шахматной доске, которые они передвигают по своему усмотрению.

Самуэль вынужден был признать, что Мухаммед действительно прав — просто потому, что его правоту подтверждали факты. Самуэль и сам не мог понять, почему британцы позволили человеку, подстрекавшему к беспорядкам в день Наби-Муса, так высоко взлететь. Ведь именно благодаря англичанам Амин аль-Хусейни стал муфтием Иерусалима.

Мухаммед рассказал, что Омар Салем и большинство его друзей отдали предпочтение Хусейни, в то время как он сам больше склонялся к Рарибу аль-Нашашиби.

— Нарашиби — такие же патриоты, как и Хусейни, но они хотя бы готовы выслушать англичан и представителей вашей общины, — объяснил Мухаммед друзьям.

В августе 1929 года Далиде было семь лет, а Изекиилю только что исполнилось четыре. Как всегда в августе, в Иерусалиме в это время стояла жара, просто невыносимая жара. Кстати, почему-то войны и революции чаще всего начинаются именно летом. Вот и сейчас напряжение между двумя общинами все нарастало, хотя и не достигло еще критической точки. Луи продолжал выступать против поведения англичан, которое считал циничным, а Самуэль, скрепя сердце, вынужден был признать, что евреи могут рассчитывать лишь на свои силы и не должны вверять свою судьбу в руки Великобритании. Тем не менее, он по-прежнему отказывался вступить в «Хагану».

Он чувствовал, что стареет, и сильно сомневался, будет ли от него польза в этой борьбе. Только один раз в жизни он готов был убить человека — Андрея, друга Дмитрия Соколова, которого он считал убийцей своего отца. Андрей до сих пор являлся ему в кошмарных снах. Он был единственным человеком, которого Самуэль по-настоящему ненавидел, но даже его он не смог убить. А больше он ни к кому не питал такой ненависти — даже к тем людям, что избили и ранили его в тот роковой день Наби-Муса. Поэтому он не сомневался, что не сможет своими руками убить человека.

В то же время, он никак не мог помешать Луи влиять на Игоря, которого тот убедил вступить в «Хагану», как это сделали трое сыновей Мойши и Эвы. Он очень боялся за этих молодых людей — вчерашних подростков, работающих на этой земле с тем же рвением, что и они сами на протяжении многих лет. Однако Мойша и Эва отнеслись к тому, что их дети вступили в эту подпольную организацию, что доставляла англичанам столько хлопот, вполне благосклонно.