Браконьеры

На базе — невыносимо тихо. Я прислушиваюсь к тишине, похоже, метель все-таки преодолела Предел и щедро залепила мое окно снегом. Я страшно устал, мне смертельно хочется спать, но взгляд снова падает на патроны и нож. И вдруг рождается безумное, нестерпимое желание немедленно, сейчас же увидеть Надю или хотя бы услышать ее голос. Впрочем — не вдруг. Лишь теперь я отчетливо понимаю, что это желание пробивалось все эти месяцы сквозь мое ослиное упрямство и проклятую «твердость», оно давило и гнуло меня, как тяжелый пресс… Да, это было так, а я пытался вырваться из-под этой тяжести, обмануть себя, уговорить, что живу и даже к чему-то стремлюсь… Теперь я знаю, что делать: я найду, обязательно найду карабин, найду Надю, даже если она где-то на краю света, швырну ей в ноги громыхающее железо и скажу: «Вот, ради этой мерзости, ради этой блевотины человеческого мозга я не мог остаться в городе. Ради этого, да еще ради выплаканных глаз бабушки Элены и одинокой могилы под Пределом…»

Поймет ли она меня?

Лихорадочно завернул в кусок промасленной шкуры нож и патроны, оделся, погасил свет и ринулся вниз, в снежную ночь. Разогрел двигатель джипа, медленно тронул с места, поднимая задними колесами белую круговерть. Окна столовой были ярко освещены, у одного из них я заметил неподвижный силуэт Марины.

II

Чтобы сократить путь, я решил проехать прямо по стене водохранилища. По одну сторону от меня зияла пропасть, невидимая в темноте, по другую — мягко чавкала вода, миллионы кубических метров воды, затаившейся в непроглядной мгле декабрьского вечера и накрывшей собою маленькие горные пастбища Зелениц, луга и огороды, фруктовые сады и старые сельские могилы без надгробий.

Я выполз наконец на шоссе и понял, что по скользкой дороге придется ехать медленно и осторожно, иначе недолго и сковырнуться, и все-таки у меня достало времени и сил оглянуться назад, где среди океана тьмы ярко горели электрические огни дачной зоны. Она расположилась по другую сторону водохранилища и не имеет никакого отношения к нашему заповеднику, однако с завидным упорством наступает на него, как жук-древоед, крадется все ближе к нашим границам и уже подобралась вплотную к нам. Я ненавижу эту дачную зону и, если бы мог, а вернее, имел право, приказал бы срыть ее начисто бульдозерами. Так, как срыли десять лет назад сельские домики Зелениц. А потом привел бы сюда механические опрыскиватели и дезинфицировал бы почву…

Через три минуты я уже двигался по заснеженным улицам Дубравца. Еще нет и десяти часов, а село уже спит как мертвое. Яркий свет фар выхватывает из темноты огромный заиндевелый сук, свисающий из-за ограды, рванувшуюся из-под колес испуганную собаку, круглые блестящие глаза сбившихся за забором овец.

На почту идти нет смысла — она в это время наверняка закрыта. Вечером в городском отделении связи вытаскивают штекер и отключают Дубравец от всего света, оставляя в полном одиночестве. А может, это даже лучше?.. Короче, я останавливаюсь перед общинным советом. Тут должен быть дежурный, но вряд ли я достучусь в главный вход — он, наверно, спит там, как медведь в берлоге. Пожалуй, нужно обойти дом. Да, так и есть — на втором этаже, там, где здравпункт, в окошке я увидел свет. За тонкой занавеской мелькнул силуэт женщины. Вот это удача! Нажимаю на кнопку звонка раз, другой, еще и еще раз и слышу легкие быстрые шаги — кто-то бегом спускается по лестнице. Поворачивается ключ в замке, двери распахиваются, на пороге — какая-то незнакомая женщина. Она возбуждена и, видимо принимая меня за кого-то другого, спрашивает:

— Ну что? Началось?

— Что началось?

— Как — что? Роды!!!

— Простите, пожалуйста, но я пришел сюда не рожать, а звонить по телефону — он тут единственный, по которому можно связаться с городом, вон там, в комнате дежурного…

Наверно, я разглядывал ее слишком бесцеремонно, потому что она поспешила поправить волосы. Мы незнакомы, но, мне кажется, я видел ее раза два-три… Все дело в том, что в Дубравце нет акушерки. И доктора тоже нет. А вот фельдшерско-акушерский пункт есть. Сюда два раза в неделю приезжают врачи из районного центра или из города. Побудут с утра до полудня, посмотрят кого-то из стариков, рецепты напишут и — обратно.

— Понимаете, я жду сообщений об одной роженице, поэтому я думала… — смущенно пытается объяснить женщина, почему она приняла меня за кого-то другого.

Я пожелал ей успехов и двинулся к комнате дежурного, но она остановила меня:

— Если вам нужен телефон, можете позвонить из здравпункта…

— Ну если это вам не помешает…

Поднимаюсь следом за ней по лестнице, здесь пахнет лекарствами и дезинфекцией — как в больнице. Вся комната будто излучает белый свет. Женщина показывает, где стоит аппарат, и деликатно удаляется в соседнее помещение. Набираю код города и номер, от волнения влажнеют и липнут к трубке руки. Линия свободна, жду — вот-вот прозвучит ее голос. Молчание. Лихорадочно соображаю: спектакль закончился в полдесятого, пятнадцать минут в гримерной — снять костюм и грим, еще пятнадцать — добраться до квартирки, где она сейчас живет… Значит, она уже должна быть дома… упорно держу трубку, слушаю мелодичные длинные гудки и представляю себе — вот Надя выходит из ванной, поправляет перед зеркалом влажные волосы, поднимает трубку…

Акушерка возвращается, принося с собой аромат крепкого кофе. Прозвучало уже тридцать сигналов — я посчитал. Кладу трубку и вдыхаю дивный запах — больше всего на свете мне хочется сейчас выпить этот душистый кофе, большую чашку или даже кружку. На добром лице акушерки сочувствие — не отвечают? Наверно, там уже спят, надо подольше подержать трубку.

— Нет, там не привыкли рано ложиться… А вы… вы варите кофе?

Она улыбнулась, ушла в другую комнату и через несколько секунд вернулась с двумя огромными чашками на маленьком подносе. Я взял предложенную мне чашку. От нее шел густой пар. Кофе оказался действительно крепкий и на редкость вкусный.

— А у вас тут пахнет больницей, — произнес я первое, что пришло в голову, просто чтобы начать разговор.

— Знаете, все так говорят, а я совсем этого не замечаю… А вы позвоните еще раз попозже — человек, который вам нужен, наверняка откликнется…

Благодарю тебя, милая, за поддержку моего утомленного духа, но давно и хорошо знакомое мне тревожное предчувствие, увы, заставляет меня думать иначе. Вот, кажется, все вокруг меня в порядке, все как нужно, а тут обязательно случится что-то неожиданное, неприятное. И это самое «что-то» проникает в сознание сначала не как мысль, а как образ. Вот и сейчас… я будто воочию вижу неясные очертания маленькой женской фигурки на смутном белом фоне. Но нет, это не снег, а фасад дома, который я где-то видел… да-да, до омерзения роскошная постройка с венецианской мозаикой и двойной телевизионной антенной… А эта антенна там, наверху, похожа на огромные рога Благоя… От крыши вниз по фасаду на белой стене ржавеют кровавые пятна мозаики. Понятия не имею, что это за дом, но я его ненавижу. Когда этот всезнайка расписывал свою дачу с венецианской мозаикой и сиропным названием «Очарование», в Надиных глазах светилось восхищение и она с жалостью смотрела на меня. Почему я вспомнил об этом именно сейчас?..

Я попросил разрешения закурить, акушерка мило кивнула и открыла дверь в коридор. Однако ни сигарета, ни кофе не помогали, видения продолжали одолевать меня, и вот Надя уже далеко-далеко, на другом конце планеты, чужая, холодная, безразличная — не моя! Но ведь это просто невозможно, Надя — это Надя, и вдруг она попала в беду, а я не знаю этого и не могу ей помочь… Или… Следующая картина — она столь ужасна, что я едва не роняю на пол чашку! В первый раз со дня знакомства с Надей мой мозг буквально дырявит эта мысль, я готов зареветь от боли и отвращения, меня тошнит так, как это было, когда я увидел в кустах бузины Васила и уборщицу, только сейчас вокруг Нади и какого-то потного, склизкого животного не трава, а смятые простыни… Господи, Господи! Неужели это возможно? И права Марина?..