Браконьеры

— Вам нехорошо?

Акушерка участливо смотрит на меня.

— Нет-нет, ничего, — я силюсь улыбнуться. — Просто немного устал, а так все в порядке. Спасибо большое за кофе.

— Вы еще будете звонить?

— Если я не помешаю вам — попробую к одиннадцати, то есть… — я поглядел на ненавистные часы (с удовольствием разбил бы их вдребезги!), — через двадцать минут…

— И вовсе вы мне не мешаете. Я и так жду не дождусь, когда меня позовут… А вообще-то я знаю, кто вы… — Она улыбнулась, как бы стесняясь чего-то. — Я видела вас несколько раз, когда приезжала сюда из райцентра. Сельчане зовут вас Лесничий.

— А вас — Докторша-акушерка, верно? Ну, они так привыкли, по профессиям называть, вы не сердитесь на них.

Она снова улыбнулась.

— А я и не сержусь.

Я смотрю на нее и думаю о том, что там, в Козарице, какой-нибудь доктор наверняка спит с ней. Наверняка все сельские доктора спят с акушерками и сестрами, если только им меньше пятидесяти и они не уродливее крокодила… Господи, до чего же я опустился, сижу здесь и про себя иронизирую над этой чуть увядшей, но, в сущности, доброй женщиной…

К черту, к черту все! Буду звонить в эту проклятую квартиру хоть целую ночь! До утра. Пока не ответит! И почему я до сих пор не сделал этого? Ну пусть Надя выругает меня, пошлет ко всем чертям, пусть! Но я услышу, снова услышу ее голос… Сердце замерло от одной этой мысли. И может, что-то начнется снова?

— Я вижу, вы действительно устали, вам нужно отдохнуть.

Я вздрогнул — совсем забыл об акушерке, забыл вообще, где я нахожусь. Надо бы поддержать какой-нибудь разговор и протянуть время до одиннадцати, ведь я твердо решил позвонить еще раз. Если Надя сегодня занята в спектакле, она могла после этого пойти куда-нибудь поужинать… Надо подождать.

— А почему женщины остаются здесь, в Дубравце, рожать? Почему не идут в роддом?

— Тут особый случай… я приехала сегодня автобусом, сегодня мой день консультаций… Мне позвонили, что у этой женщины начались боли, а по нашим расчетам ей осталось еще две недели до родов, но, когда я осмотрела ее, выяснилось, что ребенок уже пошел…

— А вы знаете, что путь на Козарицу закрыт? На северных склонах намело столько сугробов, что сейчас никак не добраться до города… А вы сумеете?..

— Сумею? Что? — Она не поняла меня.

— Ну… помочь ей здесь…

— Конечно, сумею! — рассмеялась женщина. — Я не знаю, будет ли это вам интересно, но я тут занялась статистикой… Это седьмой ребенок, который родится здесь, в Дубравце. За этот год. А раньше — десять, пятнадцать лет назад — в селе по сорок-пятьдесят детей прибывало. Можете себе представить.

— Десять лет назад Дубравец слили с Зеленицами.

— Зеленицы? Не знаю, не слышала…

— Село осталось на дне водохранилища, а жители переселились сюда. Вернее, не все, малая часть. Большинство сбежали в город… Да, а вы говорите, что здесь в этом году родилось семь детей?

— Седьмое еще не родилось!

— Понятно, но может родиться в любую минуту. А вы знаете, сколько стариков умерло в селе? В два раза больше. Село стареет — вот ведь в чем дело…

Она смотрела на меня не отрываясь и слушала внимательно. И мне стало интересно разговаривать с ней.

— Тут как-то приезжали сюда начальники и выступали перед людьми. У Дубравца, говорят, нет перспектив, нет будущего, село отмирает, изживает себя и еще что-то в этом роде… Отмирает. А двадцать лет назад, когда я пошел в первый класс, школа была переполнена и мы учились в две смены…

— Вы кончали местную школу? — Она была искренне удивлена. — А я думала, вы из города.

— Я и сам не знаю точно, откуда я, но здесь я учился меньше месяца.

Женщина отошла к окну, слегка раздвинула занавески и задумчиво поглядела в темноту. Я снова стал вертеть телефонный диск. Снова те же мелодичные сигналы — и снова никакого ответа. Целых пять минут я держал трубку и слушал длинные гудки, пока наконец понял, что все это бессмысленно: Нади нет дома и я не услышу ее. Мир погружен в молчание.

Я с трудом поднялся, поблагодарил акушерку за кофе, и в тот момент, когда я направился к выходу, звонок у входной двери резко зазвонил, потом чьи-то кулаки забарабанили по деревянной двери, кто-то снова бешено затрезвонил в звонок.

— Началось!

Акушерка бросилась в другую комнату, где стояла белая кушетка — я рассмотрел на ней приготовленное пальто, шаль, большой докторский саквояж и кипы чего-то белого в полиэтилене. Женщина мгновенно натянула пальто, схватила все остальное в охапку и буквально вытолкнула меня в коридор. Я припустил бегом вниз по лестнице, она следом, я крикнул ей, что отвезу ее на джипе, он стоит с другой стороны у почты.

Я распахнул дверь, и какая-то огромная неуклюжая фигура чуть не сбила меня с ног.

— Эй, люди! Да поскорее же! — раздался низкий хриплый мужской голос. — Она уже там рожает! А вы тут возитесь!

Вдруг мужчина узнал меня и крепко схватил за плечо:

— А, это ты, Лесничий, а я думал, доктор прибыл…

Я отвел обоих к джипу, усадил, включил мотор. Мужчина сзади то и дело толкал меня в спину — по всему видно, волновался очень.

— Ну давай же, Лесничий, жми на педали! К верхней улице двигай, за церковью…

Я рванул с места, погнал что есть силы, на каком-то повороте мне показалось, что я сейчас врежусь в ограду, я резко нажал на тормоз, акушерка полетела вперед и уткнулась мне в спину — я снова ощутил карболковый запах больницы, — и мне вдруг стало весело. Мы мотались по заснеженным улицам, метель била в стекла, возле меня сидел муж — уже «под градусом», — и все это было прекрасно. Тоска растаяла и унеслась куда-то вслед за снежными вихрями.

— Мальчишка родится у тебя, это я тебе говорю! — прокричал я в ухо мужу. — Чтобы ты знал, в такие ночи только мальчишки родятся!

— Эх, услышал бы тебя Господь, Лесничий! Если все пройдет как надо, ох и наколем поросят, мать вашу! А будет ли мальчишка или девчонка — это уж Божье дело…

Останавливаемся наконец у какого-то дома с освещенными окнами, и, пока я выключаю мотор, муж и акушерка уже бегут через двор. Я закрываю джип и, помаявшись некоторое время, иду следом за ними.

Не успел я сделать и двух шагов, как с верхнего этажа дома раздался такой нечеловеческий, такой душераздирающий крик, что я чуть не сел в сугроб. Меня затрясло, в голову полезли нелепые мысли — вот, акушерка задержалась из-за меня, из-за чашки кофе и телефона, а теперь там умирает человек… Мне очень жаль акушерку, она была добра ко мне, а теперь что она будет делать?..

Кто-то схватил меня за руку и втащил в дом. Обе комнаты на первом этаже были полны людей — одни сидели на скамьях у стола и вдоль стен, другие стояли, прислонившись к бушующей огнем печке. Все молчали, прислушиваясь к тому, что происходит наверху. Многих из жителей Дубравца я знал, они кивнули, здороваясь, и расступились, подталкивая меня к столу. Было невыносимо жарко, я снял кожух и по привычке потянулся за сигаретами, но тут кто-то с другого конца комнаты крикнул мне:

— Не кури, Лесничий, а то мы тут задохнемся все!

Мне стало стыдно своей несообразительности. Я оглянулся вокруг. Собственно, зачем я здесь? Мне бы следовало уйти, но что-то удерживало меня, не давало уйти от этих людей. Что же? Любопытство? Сострадание? Сопричастие тревогам и нетерпению, с которыми все вокруг ждут рождения ребенка?.. Я встретился взглядом с мужем роженицы, постарался улыбнуться ободряюще, но он будто выдавил из себя гримасу ответной улыбки, закрыл глаза и снова прислонился к стене.

Сверху опять донесся страшный крик, старушка, сидевшая за столом напротив меня, вздрогнула и стала быстро-быстро креститься, что-то при этом нашептывая. Крик прекратился, чтобы через несколько секунд взорваться отчаянным, хриплым, нечеловеческим ревом. Боже мой… Я видел, как рождаются на свет детеныши у животных, у многих это происходит молча, так что неизвестно, страдают они при этом или нет. Кошки, например, испытывают ужасные боли при сношениях и блаженствуют, когда «мечут» котят. А у людей? Каждая женщина знает о тех муках, которые ее ожидают, и все-таки жаждет быть оплодотворенной. Что это — атавистический инстинкт продолжения рода? Или ожидание и надежда на то, что глубокая и неизбывная материнская любовь к новому человеку, которому она даст жизнь, стократно искупит ужас родовых мук?