Воля богов!

   Он чмокнул в щёку жену и сказал ей: "Ну ладно тебе на меня дуться. Вот вернусь с победой, и будут у нас ещё дети: и девочки, и мальчики". Клитемнестра отпрянула от него. Видимо, она не разделяла оптимизм своего супруга.

   Ифигения пошла к алтарю как была в наряде невесты. Тысячи воинов приветствовали её, восхищаясь её мужеством и красотой. Пришли все - никто не хотел пропустить такое захватывающее зрелище. Авторитет Агамемнона, ничего не жалеющего ради общего дела, подскочил до небес. Все уже забыли его прежние оплошности: отплытие без карты, ссору с Артемидой, бесконечное торчание без дела в Авлиде. Агамемнон вновь стал всеобщим героем, отцом и любимым предводителем войска. Как не любить вождя, который у всех на глазах не щадит собственной семьи ради чего-нибудь важного?!

   Жрецы провели необходимые обряды, подготовив жертву так, как это было прилично для дара богине, девушку положили на алтарь, благочестивый отец занёс нож, прицеливаясь так, чтобы убить её быстро, одним ударом, резко опустил его. Нож вонзился в тело лежащей на алтаре связанной лани, такой, какую Агамемнон подстрелил в артемидиной роще.

   Когда Ифигения открыла глаза, она увидела, что летит по небу на быстром облаке. Перед ней сидела Артемида. Если бы не собственное волнение, Ифигения заметила бы, что и богиня очень взволнована, смущена и даже испугана.

   -- Я уже умерла? - спросила девушка.

   -- Не говори глупости! - буркнула Артемида.

   Некоторое время обе молчали. Ветер высушил слёзы на щеках Ифигении, она почти успокоилась, и в ней снова стал появляться интерес к жизни и ко всему, что вокруг происходит.

   -- Это вам меня в жертву приносили? - спросила она.

   Лицо богини вспыхнуло от возмущения.

   -- Какая чушь! - она на секунду перевела дыхание и продолжила уже спокойнее: Я, правда, сказала твоему отцу, что прощу ему смерть моей лани только если он убьёт свою дочь. То есть никогда. Это же такая фигура речи! Мне и в голову не могло прийти, что он действительно решит тебя зарезать! Я думала, что он только солдафон, браконьер, дурак, грубиян и хвастун, а он, оказывается, ещё и опаснейший маньяк! Таких надо как минимум лишать родительских прав. Подумать только, он вообразил, что я принимаю человеческие жертвы, будто я какой-нибудь людоедский идол, а не цивилизованная богиня! Что обо мне теперь думать будут?! Я только хотела предотвратить войну, но уже сама вижу, что это бесполезно. Прав был мой отец, когда говорил, что если мужчинам приспичило друг друга убивать, то никакой бог им в этом не помешает. Всё, больше не вмешиваюсь. Пусть только убираются подальше от моей священной рощи. А ты, по крайней мере, теперь будешь знать, как тебя любит твой папашка. Но сама-то ты какова! Пошла как овца на заклание, будто так и надо! Я едва успела выдернуть тебя с жертвенника. Куда это годится?!

   -- Речь шла о чести родины и нашей семьи, - ответила Ифигения.

   -- Это он тебе рассказал? Что ты об этом знаешь? Ни о семье, ни о родине речь не идёт. Хочешь, скажу, о чём идёт речь на самом деле? А идёт она о том, что одной дамочке постоянно изменяет муж, она комплексует, бесится и злится на весь мир, ещё одна девица уже тысячу лет не может обзавестись парнем и тоже страшно из-за этого комплексует. И они обе завидуют третьей дамочке, у которой как раз нет никаких комплексов, которая сама с кем попало изменяет мужу. В эту свою свару они готовы втянуть весь мир, а люди вроде твоего чокнутого папаши охотно втягиваются, произносят пламенные речи и толкают людей на смерть.

   -- Я не понимаю, при чём тут моя семья, - пробормотала Ифигения.

   -- Совершенно не при чём. Я об этом и говорю. Но твоему дяде привалило счастье взять себе в жёны одну помешанную на сексе мазохистку...

   -- Кого?

   -- Мазохистку. Ты не знаешь этого слова? Конечно, откуда тебе его знать! Не важно. Так вот, эта зараза от него сбежала. Ему бы порадоваться, что такое добро с рук сбыл, а он, дурак, нажаловался твоему папе, а уж тот вцепился в это дело как клещ в собаку, и теперь его ничто не остановит.

   Ифигения из этого рассказа почти ничего не поняла, но уточнять не стала, только спросила:

   -- Куда мы сейчас летим?

   -- Подальше отсюда, - ответила богиня. - К этому изуверу я тебя больше не отпущу. Неизвестно, что в следующий раз взбредёт в его безумную башку. Есть на Чёрном море один полуостров, где никто искать не догадается. Там я тебя и спрячу.

   Дальше они летели молча, предаваясь своим невесёлым мыслям. О чём думала Ифигения - понятно, а Артемида задумалась, как бы поступил на месте Агамемнона её собственный отец. Поразмышляв над этим, она пришла к печальному выводу, что Зевс при подобных обстоятельствах, не задумываясь, поступил бы с ней точно так же. От этого ей стало совсем грустно, и она в очередной раз решила, что нет в мире ничего стоящего кроме зверей и охоты.

Филоктет

   Наконец, после долгих сборов, умилостивив всех богов, греческое войско отправилось в поход. Море было к ним благосклонно, путь известен, корабли сами неслись к заветной цели. Паламед научил воинов новой, только что им придуманной игре в шашки, и за этим занятием путешествие им показалось не долгим.

   Фетида, обернувшись дельфином, всю дорогу следовала за кораблём, на котором плыл её сын, выскакивала из воды всякий раз, как он появлялся на палубе, и, приняв человеческий образ, начинала изводить Ахилла бесценными советами и указаниями: не стоять на сквозняке, проверять доспехи перед боем, не забывать прикрываться щитом, не лезть вперёд, а лучше стрелять из лука, стоя позади, а главное: никогда не гневить богов - совет, которым Фетида сама никогда не умела пользоваться. Ахилл не знал, куда от неё деться - его и так уже дразнили маменькиным сынком. Он был единственным во всём греческом войске, кого сопровождала в дороге мать.

   Карта, нарисованная Телефом, оказалась на удивление точной, и согласно этой карте меньше чем в дне пути до Трои лежал островок, на котором Агамемнон велел устроить привал и в последний раз мирно переночевать.

   Высаживаясь на остров, часть бойцов собралась, чтобы соорудить походный алтарь для торжественного жертвоприношения накануне войны, а остальные расходились осматривать местность, искать воду и собирать дрова для костров. Фетида по-прежнему ни на шаг не отходила от сына.

   -- Сынок, - говорила она, - ты, главное, на острове веди себя тихо, не заходи один в незнакомые места, ни с кем не ссорься.

   -- Мама! - взвыл Ахилл. - Ну с кем я могу поссориться на необитаемом острове?! Одиссей! Погоди, я с тобой!

   Он догнал царя Итаки, и они быстро пошли через кусты и овраги вглубь острова. Фетида, которая ходила по пересечённой местности не так быстро как плавала или летала, вскоре поотстала от них.

   Они быстро шли через лес, время от времени перебрасываясь короткими фразами. Одиссей говорил и ступал тихо и постоянно оглядывался, не доверяя спокойствию необитаемого острова. Он первый заметил небольшую пещеру, у входа в которую над костровищем ещё поднимался дымок.

   Одиссей резко остановился, схватив за локоть своего спутника, трещавшего ногами как слон, чтобы дать ему знак быть потише, но было уже поздно - их заметили. Одиссей едва успел увернуться от летевшего в него камня, и в следующий миг из кустов выскочил обросший волосами человек в звериной шкуре. Замахнувшись камнем, он накинулся на Ахилла и с размаху накололся на выставленное навстречу ему копьё. Взмахнув руками, он выронил своё оружие и рухнул к ногам победителя, даже не успев вскрикнуть.

   Вместо него завопила Фетида. Подпрыгивая и на ходу потирая ушибленное колено, он бросилась к дёргавшемуся в последних судорогах дикарю.

   -- Мама! - закричал Ахилл. - Ну теперь-то я что не так сделал?! Я с ним не ссорился - он первый полез!

   -- Сынок, - простонала Фетида, - я же просила вести себя тихо и не гневить богов.

   -- Это что, бог что ли?