Страница 33 из 97
-- Хуже! Это был Тенес, сын Аполлона. Ты знаешь, как Аполлон мстит за своих детей? Он на Зевса, на родного отца руку поднял из-за Асклепия. Он тебе не простит Тенеса.
-- Да что ж он мне сделает? Ты сама всегда говорила, что я неуязвимый.
-- Не знаю, сынок. Но у меня предчувствие.
-- О, боги! Предчувствие! - простонал Ахилл. - Что же мне теперь, у каждого свидетельство о рождении спрашивать, прежде чем убить? Откуда я знаю, кто чей сын? Да, может, это и не сын Аполлона вовсе? Откуда ты знаешь? Чего бы это сын Аполлона оказался тут, в таком виде?
-- Его отец в ящике в море бросил, вот его сюда и прибило.
-- Какой отец? Аполлон?
-- Да нет, другой. Это долгая история.
-- Мама! Ну, ты сама думай, что говоришь! Откуда у одного человека может быть два отца?
Фетида в ответ только расплакалась. Ахилл же подумал, что если когда-нибудь его спросят, что бы он прежде всего посоветовал новобранцу, то он ответит: "Не брать маму с собой на войну".
Между тем на берегу всё было подготовлено к жертвоприношению, и военно-полевой жрец Калхант отслужил торжественный молебен. Во время этого в сущности довольно скучного дела внимание всех присутствовавших привлекла небольшая природная сценка, разыгравшаяся на дереве у алтаря. Змея забралась в птичье гнездо и, несмотря на протесты его хозяйки, хладнокровно сожрала восемь птенцов, а потом и их мать. Насытившись, она довольная разлеглась на ветке и так и застыла, будто превратившись в камень.
После молебна Калханта, конечно, спросили, как понимать это знамение, на что тот, важно насупившись, тут же ответил:
-- Это означает, что мы победим.
Греки радостными возгласами приветствовали это пророчество, а довольный Агамемнон, выплатив премию предсказателю, заметил:
-- Вот что значит настоящий специалист. Другой бы голову ломал, рылся в книгах и какие-нибудь камни раскидывал. А наш Калхант с ходу всё объяснил. Кстати, то, что птенцов было восемь, тоже что-то значит?
-- Конечно, - ответил Калхант. - Это значит, что мы победим за восемь дней.
Новое пророчество произвело такой же эффект как и первое. Греки были в восторге.
Установив палатки, бойцы собрались у костров. Они пили вино и слушали рассказы бывалых воинов. Больше всего народу собралось там, где бывший оруженосец Геракла рассказывал о подвигах своего командира и друга. Рассказчика звали Филоктет. Его истории были настолько невероятны даже для тех насыщенных чудесами времён, что не все слушатели верили. Но Филоктет клялся, что всё это правда, и в качестве доказательства предъявлял лук, унаследованный, по его словам, у самого Геракла.
-- Лук значения не имеет, - скептически заметил Одиссей. - Главное - кто из него стреляет. Я, например, оставил свой лучший лук дома, но и с самым обычным луком дам фору любому из вас.
-- Разве что в хвастовстве, - возразил Филоктет. - Со мной в стрельбе из лука даже сам Геракл не тягался. Попробуй ты, если хочешь осрамиться.
Одиссей принёс двенадцать небольших колец, повесил их на ветке дерева, убедился, что все они висят в один ряд, отошёл на порядочное расстояние, натянул лук, и через мгновение все кольца оказались насаженными на воткнувшуюся в ствол дерева стрелу.
Под восторженные крики зрителей, Филоктет отвязал кольца, подбросил их высоко в воздух и выстрелил. На упавшей стреле зрители насчитали все двенадцать колец. Одиссей был посрамлён, а Филоктет тут же оказался в списке его врагов на втором месте, сразу после Паламеда.
В двух делах Одиссей не хотел знать себе равных: в хитрости и в стрельбе из лука, так что всякий, кто его в этом превзошёл, становился на очень опасный путь. Впрочем, царь Итаки не подал виду, что взбешён. Он радушно поздравил Филоктета с победой, а вечером, когда все стали расходиться ко сну, зашёл к нему в палатку, протянул хозяину кубок вина, наговорил комплиментов и стал расспрашивать про чудесный лук. Филоктет охотно разговорился, рассказал, что не только лук, но и стрелы перешли к нему по наследству от великого героя, показал он и колчан с этими стрелами. Наконечник каждой был аккуратно завёрнут в тряпочку. Одиссей продолжал разговор, рассеянно разматывая один из них.
-- Осторожно! - сказал Филоктет. - Стрелы отравлены ядом лернейской гидры. Он, хоть и поослаб от времени, какую-то часть своей силы ещё сохраняет. К нему даже прикоснуться смертельно опасно.
-- Яд лернейской гидры, - задумчиво пробормотал Одиссей. - Да, яд лернейской гидры это, конечно, очень серьёзно.
Он посмотрел на тряпочку в руке. Там, где она соприкасалась с отравленным наконечником стрелы, были видны следы тёмной маслянистой жидкости. Если эту тряпочку незаметно обмокнуть в бокал Филоктета, то у Одиссея, пожалуй, стало бы одним врагом меньше. Но все бы сразу поняли, кто это сделал. Да и неизвестно, как яд лернейской гидры действует при приёме вовнутрь. Геракл, кажется, охотился этими стрелами и не отравился подстреленной дичью. Взгляд Одиссея упал на стоящие у входа в палатку сандалии Филоктета. Выждав момент, он незаметно потёр отравленной тряпкой внутри одной из них.
Побеседовав ещё немного, допив вино и пожелав собеседнику спокойной ночи, царь Итаки удалился.
Ночью весь лагерь разбудил вопль Филоктета. Оруженосец Геракла лежал у входа в свою палатку, дико выл и дрыгал ногами, одна из которых распухала на глазах. Среди ночи он задумал выйти на улицу, стал надевать сандалии и вдруг такое вот случилось.
-- Странная болезнь, - сказал Паламед, пытаясь при свете факела разглядеть мелькавшую в воздухе ногу.
-- Дело ясное, - ответил Одиссей. - Змея укусила. Здесь, на острове водятся змеи - мы все сами видели. Ночью в темноте на такую наступить - плёвое дело.
-- Не похоже на укус змеи, - возразил Паламед.
-- Это особенная водяная змея. Я знаю: у нас на Итаке тоже такие водятся.
-- Имеешь в виду себя?
Одиссей не отреагировал на ехидное замечание Паламеда. Сейчас его больше беспокоил Филоктет. Убить его не удалось, и он наверняка догадался, кто ему нагадил. Сейчас, пока он от боли всё равно не может говорить, это не страшно, но если боль пройдёт, то Одиссею придётся ответить за бесчеловечную пакость.
Он отвёл Агамемнона в сторону и сказал: "На Итаке мы стараемся избавиться от тех, кого покусала водяная змея. Мало того, что они орут так, что ничего делать невозможно, так ведь на укушенном месте образуется язва такая вонючая, что на сто шагов не подойти. Если взять его на корабль, то мы до Трои не доплывём - он нам весь флот завоняет".
Агамемнону было жаль расставаться с легендарным помощником великого Геракла, но перспектива завонять весь флот ему была совсем не по нраву.
Неизвестно, как долго мучился Филоктет. Но через какое-то время боль спала, или он просто привык к ней. Придя в себя, он огляделся и увидел, что лежит на пустом берегу. Греки уплыли, оставив его одного на необитаемом острове.
Возвращение Париса
Если бы это зависело только от Париса, его свадебное путешествие никогда бы не закончилось. Он вовсе не хотел показываться на глаза родным и не знал, как он объяснит им свой, как ни крути, неблаговидный поступок. Он уж подумывал о том, чтобы не говорить, что Елена была женой Менелая, сказать, что она только тёзка спартанской царевны, но он понимал, что в это никто не поверит. Все знали, что Менелай женат на самой красивой женщине в мире, а женщины красивее Елены в мире быть не могло.
Они объехали все известные Елене порты юго-восточного Средиземноморья, вдоль и поперёк обошли все крупные рынки и накупили столько экзотического добра, что на корабле его уже негде было складывать.
Но счастье незадачливого принца не могло продолжаться вечно. Весть о похищении Елены через купцов дошла до Трои, когда Приам и без того уже начал беспокоиться, что его сын так долго не возвращается из своей дипломатической миссии.