Буря на Волге

— Подготовиться к высадке'

Красноармейцы хватали мешки, винтовки, катушки с проводом. Поезд остановился. Началась выгрузка.

— Корнев! — крикнул Чилим. — Останешься дежурить у телефона в вагоне командира.

— Есть! — ответил Корнев, беря телефонный аппарат.

На станции тускло светил керосиновый фонарь, в проводах свистит ветер, кругом бушует метель. Красноармейцы, увязая по колено в снегу, тащили катушки провода, разматывали и соединяли в длинную телефонную линию. Было два часа ночи, когда добрались до указанной деревни. В деревне ни единого огонька, по улице пляшет метель, кидая охапками снег с крыш домов. Увязая в сугробах, красноармейцы вешали провод на заборы, на колья плетней и наличники домов. Отыскав каменный дом, Чилим постучал в ворота, по никто не отозвался. Постучал прикладом в ставень окна.

— Сичас, сичас! — услышал женский голос Чилим.

— Вы что это, бабушка, оглохли? — сказал Чилим, проходя следом за старухой в жарко натопленную горницу.

— Да, батюшка, я немножко глуховата, — проскрипела дрожащим голосом старуха.

— Чем вы тут занимаетесь? — спросил Чилим, увидя среди горницы котел с плотно пригнанной крышкой, через которую была пропущена железная трубка, проходящая змеевиком по бельевому корыту, наполненному снегом: из трубки тонкой струйкой текла светлая жидкость в четвертную бутыль.

— Это мы, батюшка, из солода леденцы делаем, а что остается — перегоняем на кумышку, — хрипло ответила старуха и упала на колени перед Чилимом, причитая: — Батюшка, родненький, не погуби!

— А ну-ка встань, бабушка! Я не урядник и не земский начальник! — внушительно сказал Чилим. — Значит, говоришь, леденцы делаете. Это очень хорошо. Чай будем пить с вашими леденцами. А где ваша семья?

— Семья-то, батюшка, перепужалась и вся разбежалась.

— Ты, бабушка, не волнуйся и не горюй, сходи-ка, позови сюда семью, мы хотим познакомиться. А вашу леденцовую фабрику все-таки придется убрать.

— Дом-то кулацкий, — сказал Костин, когда ушла старуха.

— Видно по всему, что не бедняк живет. Ухо не вешать и винтовки зря не бросать, — сказал Чилим.

Чилим установил в углу на столе телефонный аппарат и сообщил:

— Товарищ командир! Связь восстановлена! Говорю из деревни Репьевки. Артиллерия еще не пришла, пехоты тоже не видно. Что прикажете делать?

— Какой выбрал дом? — спросил командир.

— Каменный! — ответил Чилим.

— Ну, ничего. Пока сиди, а как придет артиллерия, нужно будет двигаться дальше, — сказал Дернов.

— Как дальше? У нас провода больше нет, — ответил Чилим.

Трубка замолчала, слышно было, как Дернов кому-то кричал в вагоне, где достать провода, а затем ответил Чилиму:

— Ладно, оставайся на месте, к утру пришлю конных связных.

Старуха вернулась, а за ней вошли две молодые женщины с закутанными в платки лицами. Они молча начали разбирать и выносить свое самогонное устройство.

Когда забрезжил рассвет, по улице деревни, скрипя по снегу колесами, проскочила батарея, а за ней, пыля снегом, на деревенских розвальнях катили пулеметчики. Подскочили двое конных, спешились у каменного дома, где обосновался со своей станцией Чилим.

— В ваше распоряжение прибыли, — доложили во-шедшие связные.

— Один останется здесь, а другому придется гнать за артиллерией и донесения привозить сюда, — сказал Чилим.

Связной, не торопясь, закурил самосад, обогрелся, закинул карабин за плечи и отправился вслед за артиллерией.

На небольшой возвышенности, верстах в четырех от Репьевки, артиллеристы увидели занесенные снегом избенки большого села с маячившей в утренней мгле церковью с высокой колокольней. Артиллеристы не успели еще подъехать к полевым воротам, как с колокольни затрещали два пулемета, взрывая дождем пуль снежные вихри по улице и преграждая путь артиллеристам.

— Кругом марш! — крикнул командир батареи.

Лошади рванули обратно. За деревней развернули орудия.

— По белогвардейской колокольне... батарея... огонь! — раздалась команда.

Грохнул залп, но колокольня все еще сыпала пулями, вороша снег около полевых ворот. Артиллеристы бегали около орудий, командир кричал:

— Я не смирюсь, пока не снесу эту белогвардейскую колокольню! Батарея, огонь!

Снова загрохотали пушки. Одним снарядом сорвало верхушку, пулеметы заглохли. Пулеметчики отряда и стрелки, увязая по пояс в снегу, лезли садами и огородами, обхватывая село в кольцо. Мятежники, отстреливаясь, бежали в поле, в соседние деревни. К полудню Чилим передавал телефонограмму командиру отряда: «Село захвачено отрядом, мятежники частью сдались, частью отступили в другие деревни. Преследование продолжается».

До вечера в Репьевке было спокойно. А как только стемнело, связь со штабом нарушилась. Чилим кричал, дул в трубку, но ответа от командира отряда не было.

— Вот здорово... — заговорил он. — Ребята, в ружье! — крикнул Чилим и, дунув на лампу, погасил в избе свет. В это время на улице протрещали два выстрела, из окон со звоном посыпались стекла. Перепуганные женщины, натыкаясь в потемках на красноармейцев, кинулись за печку.

— Живо во двор, приготовить гранаты! — крикнул Чилим, выскакивая в сени. Приоткрыв дверь из сеней, Василий увидел, как с противоположной стороны снова блеснул выстрел.

— Жарь по двору, что напротив! — крикнул Чилим.

Из-за забора, из-за столбов ворот раздалось несколько выстрелов. Красноармейцы кинулись туда. Ворота оказались запертыми. Чилим перескочил через забор. В это время в просвете задних ворот промелькнула фигура человека. Василий выстрелил, фигура скрылась за сараем. Обшарили весь двор — больше никого.

— Сюда, сюда, — махнул рукой Чилим в направлении хлева, а затем, открыв дверь, крикнул:

— Выходи, если хочешь жить!

В хлеву была тишина, только корова похрустывала сено.

— Обыскать хлев! — крикнул Чилим, держа винтовку наизготовку.

Маркелыч с Костиным пробрались в хлев. Блеснул свет, послышались возня и ругательства.

— — Бросай оружие! Руки вверх! — крикнул Маркелыч, прицеливаясь в угол, где, спрятавшись за корову, стоял волосатый мужик. Он поднял руки, но оружия уже с ним не было. Мужика вытолкали из хлева, связали его же кушаком.

— Где оружие? — обыскивая, спросил Чилим.

— У меня не было, — ответил он загробным голосом.

— А кто стрелял по окнам?

— Не знаю.

— Сейчас узнаешь. Ну-ка, ребята, обыщите хлев, — сказал Чилим.

Наумцов с Костиным долго осматривали все в хлеву, зажигая спички.

— Да вот он, — раздался голос Наумцова, выходившего во двор с обрезом в руке. — В ясли под сено бросил сволочь, и патроны еще не все расстрелял. Дать ему по башке!

— Не нужно, — задержал руку Наумцова Чилим. — Мы с ним еще поговорим. Ведите в избу.

— Хозяйка, вы знаете этого человека? — спросил Чилим женщину, когда вернулись на свою квартиру.

— Наш лавочник, Терентий Иваныч Масленкин, — сказала старуха, косо поглядев на арестованного.

— Правду она говорит? — спросил Чилим Масленкина.

— Знамо, правда, раз говорит.

— А зачем стрелял? Хотел нас положить, а теперь сам ляжешь, — сказал строго Чилим.

— Я не стрелял, — не сознавался лавочник.

— А кто обрез заряженный бросил в ясли к корове? Да, впрочем, что тут разговор вести, — наладим связь, спросим командира, что с ним делать. Маркелыч, Костин, идите на проверку линии. Мне думается, что обрыв в деревне, в поле не должно быть, там провод ночью не найдут, он занесен снегом.

— Пошли, Костин, — сказал Маркелыч, сунув в карман плоскогубцы, а в другой — гранату.

Вскоре выяснилась причина обрыва связи.

— Вот где, — сказал Костин, нащупав узел на проводе между ставнями на степе поповской избы.

Зачистили изоляцию, соединили, связь восстановилась. Маркелыч постучал прикладом в ставень и крикнул:

— Эй, батюшка! С проводом больше не балуй!

— Что вы, что вы, господин товарищ! Избави боже, я не дотрагивался. Тут какой-то мужик подходил, — отозвался из горницы поп.