Буря на Волге

— Ну, кажется, проскочили, — сказал Бабкин.

— Да, вроде того, — отозвался Чилим. — Теперь нам осталось обогнуть еще одну косу, а там, за поворотом, мы будем около красных. Хоть и измочило нас, как собак, а самое страшное прошло.

Глава семнадцатая

Проводив дорогих гостей, Хомяк потирал руки от удовольствия, глядя мутными глазами на домашнее убранство и на стол, уставленный глиняными плошками, где в жирном соусе оставалось еще не доеденным жаркое из домашних гусей и уток. А вокруг по столу разбросаны обглоданные кости, хлебные корки, крошки. Взгляд его остановился на бутылке с самогоном. Он налил стакан и, поднося к большому волосатому рту, сам себе говорил:

«Ну-с, Федор Иваныч, разрешите вас поздравить с чином сельского старосты, главы всей деревни. Да то ли еще будет... Сегодня староста, а через годик скажут: «Не угодно ли вам, Федор Иваныч, занять чин волостного старшины?» — а там и еще куда-нибудь выше... Уж раз начальство имеет такое ко мне уважение, то без внимания не оставят... Да и сын мой Никита, тоже, брат, вышел в люди, скоро офицером сам будет. Ну, а война кончится, куда моего Никиту? Ну, становым приставом, шишка, брат, тоже неплохо, почет и уважение». — И многие другие приятные мысли осаждали голову Хомяка, пока он не свалился на деревянную резную кровать с горой подушек в цветных ситцевых наволочках.

— Налакался, как собака, нет, чтобы гостей потчевать, а он сам старается больше всех выдуть, — ворчала жена, раздевая на постели Хомяка, который теперь только храпел да изредка мычал.

Утром проснулся он рано, голова трещала, покосился на стол, но там было все чисто убрано.

— Куда ты остатки засунула? — толкнув в бок жену, спросил он сиплым голосом.

— Да там, в горке поставила, — ответила спросонок жена и перевернулась на другой бок.

— Господи, батюшка, матушка, пресвятая богородица, — ворчал, вставая, Хомяк.

Открыл горку, выпил стакан самогона, крякнул и стал собираться на выполнение мирских дел. Выходя из ворот, он перекрестился и важной начальственной походкой пошел по улице. Первым долгом заглянул в окна Чилимовой избенки, но никого там не увидел; гонимый любопытством, он зашел во двор и прокричал: «Хозяева, а хозяева!» — Но на его окрик никто не ответил. Он снова заглянул в избенку, уже со двора. В избенке все показалось ему брошено в самом хаотическом беспорядке.

«Ну, значит, все с Чилимами покончено... Молодец Никита, хоть и был в кураже, а дела своего пе забыл...» И чтобы поточнее удостовериться, он зашел к соседке келейнице, которая жила через пустырь от Чилимовой избенки.

— Эй, Федосья! Выйди-ка на минутку! — крикнул он, постучав в окно.

— Сичас, батюшка, иду! — откликнулась из лачуги келейница.

— Ты не видала ли, куда Чилимова семья ушла?

— Как, батюшка, не видала, очень даже видела, еще вчера вечером их туда в горы на пароход увели.

— Зачем же их на пароход-то? — сверля выпученными глазами, допытывался Хомяк.

— Вот этого-то, батюшка, я и не знаю. Только видела вчера вечером, как их мимо окна вели, а били-то как страшно... И дома били, и в дороге-то нет, нет, да и опять сунет в спину толстым концом ружья. Я инда заплакала, на них глядя.

— Так, так, значит, говоришь, били. А не знаешь, Ланчиха дома или нет?

— Что ты, батюшка, да ее, бают, тоже увели на пароход, — вздохнула старушка.

— Ишь ты, беда-то какая, и зачем их ведут туда? — притворно вздохнул Хомяк.

— Да ведь кто знает, батюшка, видно, времена такие пришли...

— Ну что ж поделаешь, ладно, спасибо тебе.

— А не за что, батюшка.

Хомяк гордо, как начальник всей деревни, задрал голову, отправился к Расщелину, а Федосья прошипела ему вслед:

— На-ко вот тебе в хомяцкое-то мурло, — показала кулак в спину уходившему Хомяку. — Как же, так все тебе и разболтаю, — ворчала она, возвращаясь в избу.

Ильинична, уходя из дома, попросила Федосью присмотреть за избенкой. И теперь Федосья уже знала, чего ходит, проверяет Хомяк.

«Хорошо, хорошо, а ведь так, пожалуй, они в скором времени всех зачистят, которых мы наметили с Петровичем...» — подумал Хомяк, подходя к расщепинскому дому.

Долго он молился на теплившуюся лампадку перед блестевшими позолотой иконами в расщепинской избе. И, поклонившись хозяину, промолвил:

— Здоровы ли живете, с праздником, хозяюшка! — кланяясь жене, протягивал он руку Расщепину.

— Слава богу, вашими молитвами живы и здоровы, — кланялся и пожимал толстые пальцы Хомяка Расщепин. — Как сами-то дышите? Наверное, потрескивает в голове?

— Я уж малость подлечился, а все еще шумит, да прошелся по односторонке, заглянул в одно местечко, а там оказывается все чисто, под метелку...

— Где это? — вопросительно уставился на Хомяка Расщепин.

— Нашего общего врага прибрали.

— Так скоро?

— Ну вот еще, спрашиваешь. А Никита вчера пошли с Кузьмой Гурьяновичем да и... — он сделал характерный знак рукой.

— Если так, то они, пожалуй, скоро со всеми управятся...

— Будем надеяться, не задлят. Ты как думаешь, Петрович, а не заняться с остальными голодранцами твоей артели?

— Нет, Федор Иваныч, с этими надо повременить, я с них еще своих долгов не содрал. Выжму должок, тогда поглядим. Давай-ка немножко оправим головы, у меня со вчерашнего тоже башка трещит.

— А есть чем? — спросил Хомяк.

— Слава богу, водится, — сказал Расщепин, вытаскивая из-под стола четвертную бутыль с самогоном.

— О, это хорошо пропустить на радостях, — разглаживая бороду, проговорил Хомяк. — Ну, за хороший исход дела, за наши успехи! — весело произнес он, поднимая стакан.

— Кушай, Федор Иваныч, на здоровье!

— Сын рассказывал, — продолжал Хомяк, вытирая рукавом самогон с бороды. — Подкрепления, слышь, остановились ждать, а потом на Казань пойдут.

— Ну, а там и до Москвы недалеко, — весело сказал Расщепин. — Видать, крупные силы они собрали, — продолжал он.

— Да, Петрович, силы у них громадные. А войско-то ты бы поглядел — одни отборные офицеры да наши сынки. А ты сам посуди, разве можно равнять моего Никиту с каким-то Чилимом или тем же Ланцовым. А у них все такие. Ты думаешь, кто у них воюет?

— Ну как кто? Тоже, чай, солдаты, — возразил Расщепин.

— Да какие там солдаты, мальчишки да жиды, — рассмеялся Хомяк.

— Вот как, значит, у них и войска порядочного нет? — спросил Расщепин, снова наливая в стаканы самогон.

— Ты сам посуди, откуда у них будет порядочное войско, когда все порядочные идут к белым. Да, может быть, и этих оборванцев белые приняли бы служить, да не больно-то они идут. Вчера Никита сказывал: поймали, слышь, троих красноармейцев, ну, когда привели их на пароход, начальник спрашивает: «Зачем вы к красным служить пошли?» А они говорят: «Нам с белыми не по пути». Начальник, конечно, разозлился, кричит: «К борту всех!» И все-таки опять спрашивает: «Если живыми оставим, останетесь нам служить?» — «Стреляйте! А служить вам не будем!» — кричат они. — Ну что прикажешь делать, так ведь всех и расстреляли. А знаешь что, Петрович, кто с красными съякшался, тот уж антихристу продался, ему одна дорога только туда... — закончил Хомяк.

— На тот свет, — добавил Расщепин.

— Вот-вот, угадал, — улыбнулся Хомяк.

— Ну, бог милостив, если эта власть так сильна, значит, останется навсегда.

— Определенно и навечно! — крикнул Хомяк, выпивая еще стакан самогона.

— Эх, и запируем же, когда вся эта канитель кончится, — весело произнес Расщепин.

— Да уж отхватим трепака, когда всех этих нехристей изничтожат. Тут ведь кто идет — одни безбожники, а что прикажете с ними делать?

— Конечно, изничтожать, так бог повелел, да и батюшка в церкви говорит то же. Останутся только одни праведники на земле, как мы с тобой, — улыбнулся в бороду Расщепин.

— А ведь ты прав, ей-богу, прав! — крикнул Хомяк.

«Если я носил списки на штабной пароход, так это все делалось по велению божию и с благословения попа. Ну, а если заехал на чужую полосу за снопами, так тут и совсем не виноват, нечистая сила сама лошадь поворотила...» — мысленно закончил Хомяк.